Маленькая женщина в длинном платье еще несколько раз спела романсы на слова адвоката Плевако и гвардейского офицера фон Дервиза, Бембров сказал еще несколько застольных спичей, сам Левкас негромким невнятным голосом поведал о каких-то своих юношеских похождениях, а конца званому ужину еще не было видно.
Быкову не хотелось больше оставаться здесь и, придвинув свой стул к креслу Левкаса, он вдруг громко спросил:
— Скажите, пожалуйста, Дмитрий Васильевич, как прикажете истолковать вашу последнюю угрозу?
— О чем ты хочешь говорить? — обиделся Левкас. — Ты слишком развязно держишься. Мог бы хотя постесняться гостей и поговорить наедине.
— В том-то и дело, что мне нужно говорить при свидетелях.
— Говори, если тебе так хочется.
— В последней телеграмме вы снова угрожали суровым решением аэроклуба и дисквалификацией во всем мире.
— Да, угрожал, потому что ты вел себя не так, как подобает честному человеку.
— Какое вы имели право угрожать мне?
— Какое право? Или ты забыл условия нашего контракта?
— Какие условия?
— Ты свободен, если уплатишь мне немедленно две тысячи рублей неустойки, как оговорено в контракте.
— Вы нуждаетесь в этих двух тысячах?
— Конечно, нет. У меня капитала немного больше двух тысяч.
Бембров сочувственно подхихикнул. Левкас сердито посмотрел на него, раздраженный неуместным смешком.
— Немного больше, — не сводя глаз с Бемброва, сказал Левкас. — Но если ты хочешь отказаться от моих условий и распоряжаться собой по своему усмотрению, то можешь это сделать. Только потрудись уплатить неустойку.
— Две тысячи?
— Я согласен уступить пятьдесят рублей. Если бы у тебя были деньги, мы сговорились бы и на меньшем.
Быков встал со стула.
— Господа, — сказал он, почему-то пристально глядя на Бемброва, — я прошу вас быть свидетелями.
— Не возражаю. Пожалуйста. Сколько угодно.
Быков, подумав минуту, вынул из бокового кармана пиджака бумажник и положил его на стол.
Левкас прищурился, а Бембров даже заикал от волнения.
— Тысяча рублей… две… — Быков протянул толстую пачку ассигнаций Левкасу.
Левкас растерянно улыбнулся.
— Теперь мы не связаны никакими обязательствами, — сказал Быков. — Я завтра оформлю расторжение договора. Но вы объявили продажу билетов на мои полеты, и я не хочу обманывать публику. Полеты состоятся.
* * *
Утром отец принес газету.
— На, посмотри, — сказал он сыну, — какие вы красавцы вышли.
В газете писали о Быкове, о соревнованиях, в которых он участвовал, о его друзьях и врагах, и о юности Быкова, и о ребенке, которого привез летчик в родной город. Быков читал вслух и переводил Делье главное. Делье улыбался и тер переносицу.
— Хорошо. Мы им покажем отличный полет, не правда ли?
Днем прибыл аэроплан. На беговом ипподроме был уже выстроен ангар, и аэроплан сразу доставили в Заречье. Делье уехал на ипподром и остался там ночевать. Быков послал ему вечером корзину с едой.
У конторы Левкаса стояла длинная очередь. Земляки Быкова стремились заблаговременно купить билеты. Предстоящий полет изменил городскую жизнь. На улицах стало больше городовых. Два помощника пристава бессменно дежурили на ипподроме. Надзиратели охраняли ангар. У гостиницы стояли часами молодые люди, ожидая выхода Быкова.
За день до полета Левкас зашел к летчику.
— Здравствуй, — обиженно сказал он, — я все-таки пришел к тебе, несмотря на твой поступок.
— Слушаю.
— Я хочу, чтобы ты мне оказал хоть одну услугу. Я должен быть единственным пассажиром, который полетит с тобой завтра. За это я тебе заплачу. Согласен?
— Я подыму и бесплатно.
— То-то же… — Левкас тяжело задышал и поднялся со стула. — Значит, до завтра.
— До завтра.
* * *
Полеты начались в шесть часов вечера. Переполненный ипподром пестрел желтыми, синими, зелеными платьями. В ложах и на приставных стульях сидели нарядные женщины и мужчины в светлых костюмах. Они радостно приветствовали Быкова. На дешевых местах стояло множество зрителей в страшной тесноте и давке. Ветра почти не было. Флаги висели неподвижно на высоких флагштоках.
Дверь в сарай была открыта. Выходя к беговой дорожке, Быков поминутно оглядывался на серебристую крышу сарая, на аэроплан, на спину Делье, проверявшего мотор. Прошло десять минут. Солдаты вывели аэроплан и поставили его в начале беговой дорожки. Толпа притихла, ожидая начала полета. Быков сел на свое место и сразу же взялся за ручку. Делье качнул пропеллер. Раздался оглушительный треск.
Кто-то вскрикнул, и прежде чем крик успели подхватить соседи, аэроплан уже бежал по земле.
Быков медленно чертил круги над ипподромом и молодыми рощицами левого берега. В городе впервые видели аэроплан, парящий в небе, и зрители радостно закричали, приветствуя летчика. Спустившись, он взял с собой пассажира. Левкас взволнованно осмотрел ипподром, прищурился и занял свое место.
Когда полеты кончились и Левкас сошел с аэроплана, его окружили репортеры и фотографы. Он неожиданно стал героем дня.
— Браво! — закричали репортеры, — браво! Что вы чувствовали там, наверху?
Левкас снисходительно махнул рукой.
— Ничего особенного. Гордость.
— А еще?
— Счастье, слава прогрессу…
— Ну, а еще?
Левкас многозначительно кашлянул.
— Глядя сверху вниз на эту веселую толпу, я подумал: сбор отличен, я много заработал сегодня, но кто получит битковый сбор, если мы разобьемся?
Солдаты повели аэроплан в ангар. Следом за ними шел Быков. Щеголеватый помощник пристава передавал летчику цветы, присланные горожанами. Корзин с цветами оказалось так много, что нельзя было шагнуть, не наступив на георгины.
Все, что следовало сделать в родном городе, было сделано. Теперь можно съездить в Петербург, а потом уже начнутся полеты по стране.
«Я свободный человек, — подумал Быков. — У меня больше нет хозяина. Я ни от кого не завишу». — Он почувствовал усталость, разделся, лег в постель и сразу заснул.
Назавтра утром в гостиницу пришел секретарь Левкаса и принес долю вчерашнего сбора, причитающуюся Быкову.
— Что будем дальше делать? — спросил Делье во время обеда. — Долго еще придется здесь жить?
Быков побарабанил пальцами по столу.
— Готовьте аэроплан к отправке. Дня через три мы поедем в Петербург. Меня приглашают туда для переговоров.
Пообедав, Делье уехал на ипподром, а Быков попросил коридорного не пускать посетителей и снова лег спать. Проснулся он поздно вечером. Сон не освежил его, голова болела, темные круги плыли перед глазами. На столе лежала пачка петербургских газет. В вечерних выпусках жирным шрифтом была набрана фамилия Тентенникова. Он совершил несколько замечательных полетов в Петербурге. Под портретом были воспроизведены автографы авиатора. Один был особенно забавен: «Не хочу писать, а хочу летать». «Два молодых авиатора становятся гордостью России — Быков и Тентенников», — сообщал какой-то фельетонист. Он же писал, что Тентенников скоро приедет на Волгу и начнет полеты по провинции. Прочитав газеты, Быков решил, что нужно не откладывать отъезд в столицу.
— Может быть, мы сумеем пораньше сдать аэроплан для перевозки? — спросил он вернувшегося с ипподрома Делье.
— Послезавтра можно его грузить на платформу.
Перед отъездом Быков долго рассказывал отцу о парижской жизни, о новых друзьях, о марках моторов, о больших авиационных состязаниях.
— А что я в газете вычитал… — сказал отец. — Тебе бы не прозевать. Умер один генерал-лейтенант в Юрьеве и завещал пять тысяч рублей тому русскому летчику, который на отечественном аэроплане сто верст пролетит и спустится, где пожелает.
— Спасибо, отец, как-нибудь постараюсь. А Ваню тебе оставлю. Ты за ним приглядывай. Няньку найми.
— Да откуда ты взял его?
— Секрет, папаша.
Старик приложил палец к губам.
— Какой там секрет. Ты мне хоть одному скажи.
— Шел я по улице, а с аэроплана…
— Нет, ты мне небылицы брось, при чем тут аэроплан. Я тебя делом прошу… Главное, знаю, ты — мужик тихий, не женатый, значит — мальчик не твой.
Старик обиделся и до самого прощания не разговаривал с сыном, на вокзале же неожиданно прослезился.
Быков никого не предупредил о своем отъезде — не хотел, чтобы провожали, — но перед отходом поезда репортеры пришли на вокзал с цветами и фотографическими аппаратами.
— Куда? В Петербург? Желаем успеха! Довольны ли вы приемом в родном городе? Чем кончились ваши споры с Левкасом?..
Продребезжал третий звонок. Замахали платками провожающие. Кондуктора развернули флажки. Поезд тронулся. Родной город остался позади, надолго, может быть навсегда. Быков ходил по коридору, заложив руки за спину.
