Но отряд уже скакал вслед за Рахимовым, оставив Сухову Петруху с лошадью и весь гарем — девять женщин.
Сухов подскочил к Петрухе, схватил его винтовку, вскинул в небо, нажал на спусковой крючок — выстрела не получилось: осечка. Перезарядил, нажал — вновь осечка.
— Тьфу! Мать твою!.. — выругался он и в сердцах стукнул прикладом о песок — раздался выстрел, а отряд Рахимова уже скрывался за барханной грядой. — Что же мне, всю жизнь по этой пустыне мотаться?! — чуть не плача, закричал Сухов.
Саид молча наблюдал за ним. Сухов, походив туда-сюда, поохав и постонав, посмотрел на восток, туда, где был единственный городок на всю округу.
— Не ходи в Педжент, — сказал Саид, разгадав намерение Сухова. — Абдулла придет туда.
— Конечно, придет, — буркнул Сухов. — Разве бросит он своих баб… Подъем! — закричал он на женщин.
Те, до этого сидевшие на песке, испуганно вскочили на ноги. Сухов указал Петрухе на Саида:
— Отдай ему коня.
Веснушчатый парень молча передал повод Саиду, погодя спросил:
— А зачем, товарищ Сухов?
— Делай, что говорят…
Сухов долго смотрел на закутанных в чадры женщин, поинтересовался, унимая раздражение:
— А как вы их различали?
— Вот список… — Петруха протянул ему листок, наконец поняв, что перед ним новый командир, которому нужно подчиняться. Рядовой Петруха привык к этому. Он всегда в своей жизни только подчинялся. — Товарищ Рахимов научил их строиться, — пояснил он, — по росту.
— По ранжиру, — сердито поправил его Сухов. — Тебя как зовут?
— Петруха… вернее, Петр.
Сухов вздохнул.
— Понимаешь, Петруха, вчера я с орлом встретился… Думал — какая же хорошая примета. Ну ладно если бы с вороном — можно было бы сказать, что он накаркал… а тут орел, царь пустыни, и такая подлянка с этими бабами… Ладно, давай свой список.
Петруха протянул ему бумажку.
Сухов некоторое время изучал список, чтобы как-то научиться произносить непривычные имена женщин. Затем он приступил к перекличке:
— Зарина… Джамиля… Гюзель…
Женщины в чадрах одна за другой выстроились перед ним в шеренгу, как солдаты.
— Саида… Хафиза… Зухра… Лейла… Зульфия… Гюльчатай…
Гюльчатай в сторонке на песке играла с черепахой; та то высовывала головку, то втягивала ее обратно, пугаясь. Гюльчатай посматривала сквозь чадру на Петруху, как бы и его приглашая к игре. Петруха улыбнулся ей.
— Гюльчатай! — повысил голос Сухов.
Девушка, оставив черепаху, подбежала к остальным женщинам и заняла место с краю.
— Напра-а… — скомандовал было Сухов, и его буквально пронзило воспоминание о его супруге, Катерине Матвеевне.
Она стояла, прислонившись к тонкой березке, такая далекая, такая непохожая на этих закутанных в чадры женщин пустыни. Березка шелестела от ветерка, струясь вбок, словно летела над землей.
— За мной, барышни, — закончил Федор Сухов скучным голосом, вздохнул и зашагал по песку.
Женщины гарема гуськом заспешили следом. Замыкал шествие Петруха.
Саид, верхом на коне, ехал шагом поодаль, как бы подчеркивая свою роль охраняющего отряд воина.
Сухов не ответил Петрухе на вопрос — зачем нужно отдать единственного у них коня Саиду, но сам он прекрасно понимал, что такой воин, как Саид, для их «женского» отряда представляет теперь бесценную боевую единицу, стоящую десятка таких зеленых бойцов, как Петруха. Житель пустыни, опытный воин Саид, едущий с ними рядом и слегка поодаль, как разведчик, с высоты коня мог задолго до них заметить все, что представляет угрозу, и вовремя подать сигнал. Кроме того, они вместе с Суховым могли дать серьезный бой любому противнику…
Петруха, который шел позади женщин, все поглядывал на чарыки, мелькавшие из-под длинного подола Гюльчатай, и, охваченный каким-то непонятным пока ожиданием радости, все время улыбался.
До мобилизации Петруха жил в Рязани с матерью и отцом, классным, известным в городе сапожником, который мог «построить» даже генеральские сапоги бутылками. После школы Петруха обычно помогал отцу.
Мастерская располагалась в подвале двухэтажного каменного дома. Две большие комнаты в этом доме занимала семья Петрухи, а две крохотные комнатушки они сдавали. В них поселился серьезный молодой человек, который ходил в неизменной студенческой курточке и «технической» фуражке — большевик. Он прочитал от корки до корки «Капитал» Маркса и очень любил его цитировать к месту и не к месту.
Петруха сдружился с ним, вернее, большевик сам как-то пригласил Петруху к себе на чашку чая, и они провели вечер за разговорами о жизни, о цели и предназначении человека, о будущем.
Большевик рассказал Петрухе о своих единомышленниках, борющихся за народную власть, за всеобщую свободу и равноправие. Петрухе все это очень понравилось — говорил студент красиво.
Когда в городе установилась советская власть, студент сам предложил Петрухе заняться настоящим делом, и первым заданием для него было оказание помощи большевистской ячейке, которая остро нуждалась в деньгах. Дело в том, что Петруха как-то рассказал студенту о двух рулонах дорогой кожи, которые с давних пор хранились у отца: один рулон красного сафьяна, а другой — шевро. Вот эти-то рулоны и нужно было ночью тайно вынести из мастерской, продать, а деньги употребить на благородную революционную деятельность.
Петруха поначалу здорово струхнул и сказал, что отец убьет его за воровство. Студент-большевик оскорбился, разгневался и объяснил Петрухе, что революционеры не занимаются воровством, что акт, который он предложил Петрухе произвести, называется экспроприацией и что это совершенно другое дело. Он тут же привел в пример одного известного революционера, такого же маленького ростом и рыжего, как Петруха, да еще рябого и сухорукого, который, несмотря на все это, отважно грабил банки… — тут студент сказал, что оговорился, что не грабил, а — экспроприировал деньги. Он объяснил, что эти деньги и помогли партии совершить революцию, после чего отважный экспроприатор был избран в политбюро и теперь стал одним из великих вождей трудящихся.
Ошарашенный таким примером Петруха решился на экспроприацию. Он спер рулоны кожи, но после этого показываться отцу на глаза отказался.
Студент привел Петруху в местный совет, где товарищи приняли его как героя, радостно и дружелюбно, и сказали, чтобы он плюнул на своего отсталого отца, поскольку теперь вышел на правильную дорогу. Дальше ему привели слова великого пролетарского Буревестника Революции о том, что «в жизни всегда есть место подвигам», и тут же записали в добровольческий отряд, направляющийся в Среднюю Азию для борьбы с тамошней контрой.
Так, в конце концов, Петруха попал в пустыню, где и был зачислен в отряд красного командира Рахимова.
Гюльчатай часто оглядывалась на Петруху и, если бы на ней не было чадры, то он увидел бы, как ласково смотрят на него глаза молоденькой жены Абдуллы. Он нравился ей потому, что не был таким грозным, как муж.
Гюльчатай помогала матери взбивать шерсть во дворе, когда, толкнув ворота, во двор вошел высокий красивый старик в богатых белых одеждах, в чалме. Это был сам «верховный смотритель» гарема Алимхана. Он подошел к женщинам, которые сидели на корточках и махали прутьями, чтобы шерсть была пышнее, и поинтересовался, дома ли хозяин.
Женщины, стыдливо прикрыв нижнюю часть лица чадрой, ответили утвердительно. А взбиваемая ими шерсть вдруг подхватилась смерчиком-вьюном и побежала по двору, взвиваясь. Мать Гюльчатай, Фатима, ударила по вьюну пачкой — тот распался.
Старик, мельком глянув в нежно-серые глаза Гюльчатай, следящие за ним из-под закрывающей лицо чадры, прошел в дом.
— Кто это? — спросила у матери Гюльчатай.
Мать промолчала, вся напрягшись и обратившись в слух — но из дома ничего слышно не было.
Через некоторое время старик в сопровождении отца Гюльчатай вышел на крыльцо, попрощался и, прежде чем уйти, вновь внимательно взглянул на девушку, взбивающую шерсть.
Отец с матерью о чем-то переговорили, и Фатима запричитала, заохала, хлопая себя ладонями по груди.
…Вскоре нукер пригнал десяток баранов в их двор.
Все поняв, Гюльчатай убежала подальше от дома и много часов просидела на бережку арыка — страх сковал ее гибкое, как лозинка, тело.
Сухов, женщины, Петруха и Саид подошли к Педженту на третьи сутки в разгар солнечного дня. Пахло камнем и навозом.
Пыльный каменный одноэтажный городишко, отделенный от пустыни полуразрушенной стеной, был заметен издали из-за дворцовой постройки с куполами и минаретами, возвышающимися над барханами пустыни.
Сухов внимательно поглядел на зубчатую стену Педжента: не притаился ли кто там?
Миновав несколько кривых улочек города, все подошли к дворцу.
Щедро украшенное резьбой по камню и изразцовым орнаментом главное здание дворца было окружено высокой стеной. Дверь, ведущая на внутренний двор, была заперта; над ней была вывеска «Музей Красного Востока».
