А Тиберий нисколько не хотел становиться преемником императора. Он действительно чувствовал усталость от всех бесконечных трудов и войн, он хотел покоя. Поэтому и старался выполнить последнее поручение Августа как можно лучше. Когда-то, еще в молодые годы, возвращаясь из Армении, где он заново короновал царя Тиграна, Тиберий сделал остановку на острове Родос, находящемся недалеко от малоазийского побережья. Остановка была вынужденной — что-то случилось с корабельными снастями. Их быстро починили, но Тиберий задержался на Родосе еще несколько дней и остался бы еще, если бы не знал, с каким нетерпением его доклада дожидается Август. Тиберий был поражен красотой острова, а главное — тем действием, которое Родос на него оказал. Там было хорошо и мило сердцу. Мягкий теплый климат (ему рассказали, что здесь не бывает холодной зимы и слишком жаркого лета), уютный, утопающий в зелени фруктовых деревьев городок — столица Родоса с таким же названием. Тиберий не увидел на острове ни одного места, которое бы ему не понравилось. С того времени он не переставал мечтать о жизни на Родосе. Не сказав ни слова никому, даже матери, через посредника он купил там дом — одинокую виллу, стоящую на высоком мысу, вдающемся в лазурную бухту и окруженную красно-ствольными соснами. На той вилле пока жил человек из местных, приглядывавший за хозяйством и содержащий дом в чистоте — до приезда хозяина. И Тиберий находился в предвкушении, что скоро Август даст ему отставку и отпустит жить на прелестный остров.
Однако, по мере того как продвигалась работа Тиберия, ему самому становилось все более ясно, что о скорой отставке мечтать не приходится. Оказалось, что Августу нужны были не просто сведения о положении народа. Император задумал, опираясь на эти сведения, улучшить народную жизнь — и не из одного милосердия, а главным образом потому, что не хотел иметь у себя пой боком рассадник недовольства, дурных нравов и дурных болезней, которые всегда происходят от скученности и грязи. Улучшением условий жизни простых римлян, разумеется, тоже должен был заниматься Тиберий (кому же еще поручить?), но при этом расходуя как можно меньше казенных средств.
Сказать было легко, и звучало вполне благородно: ис-прав-ляй, не тратя народных денег. Но попробуй-ка выполни! Тиберий не знал, что ему делать. Бросился за советом к Ливии, и она подсказала ему простое и верное решение: наводить порядок в кварталах бедноты за счет самой же бедноты. Для этого требовалось провести через сенат особые полномочия для Тиберия, который, оставаясь войсковым трибуном, не занимал официально никакой государственной должности. Решение было сенатом принято буквально на следующий день после разговора Тиберия с матерью — по личному предложению Августа. Да, у Ливии, как бы к ней ни относиться, был, несомненно, великий государственный ум.
Сенатское постановление давало Тиберию право издавать указы, обязательные для выполнения. Он тут же начал набирать себе советников, составляя из них нечто вроде штаба. Главным советником был сенатор Марк Кокцей Нерва — человек, одно присутствие которого в штабе Тиберия придавало всему предприятию гораздо больший вес в глазах народа. Великий знаток юридических тонкостей, Нерва играючи распутывал самые сложные узлы противоречий, бесконечно завязывающиеся между Тиберием и жителями бедных кварталов. Основная причина всех споров была одна — никто не хотел выкладывать деньги на уборку улиц, потому что мусор наносят соседи; никто не желал оплачивать из своего кармана строительство новых водопроводов и каналов для отвода стоков, потому что воды и так хватает; никто не хотел раскошеливаться на строительство, например больницы или школы, потому что надеялся в случае болезни вылечиться сам, а насчет грамотности детей — так и неграмотными проживут. Всякое предложение по благоустройству улицы за счет жителей порождало целую лавину скандалов, подобно тому как в горах брошенный камень вызывает обвал. С помощью Нервы Тиберию удалось все же установить размер налога с каждого жителя в соответствии с его имущественным положением.
Август мог быть доволен: беднота покряхтела, но все же начала платить за свое счастье. Жизнь в бедных кварталах понемногу принимала организованные формы. Устанавливались новые правила торговли, расчищались площадки для рынков, прокладывались под мостовыми глиняные трубы, по которым текла чистая вода. Мусор вывозился к Тибру, и великая река уносила его прочь.
Тиберий приобретал в обществе (и в сенате) все большую популярность и вес. К нему начинали проникаться уважением даже те, кто раньше недолюбливал его за угрюмость и жестокий нрав. Получалось то, к чему Тиберий, может быть, и не стремился, — он сумел добиться общего расположения к себе. Многим это дается легко — благодаря природной общительности, уму и прочим свойствам, принятым для людей. Некоторые добиваются этого хитростью, богатством или настойчивостью. Но чтобы в Риме хотя бы перестали отзываться о нем с пренебрежением, Тиберию понадобились поистине титанические усилия. Он был вовсе не против того, чтобы его уважали, но когда задумывался о цене, им за это заплаченной, то скрипел зубами от злости, желая Риму провалиться сквозь землю со всеми его обитателями, полагающими, что имеют право оценивать самого Тиберия и его жизнь.
За все свои тридцать шесть лет он не мог припомнить и нескольких месяцев, проведенных так, как ему хотелось бы. Лишь бесконечная работа, непрерывные, сменяющие друг друга войны, сражения, которые уже перепутались в памяти настолько, что не отличишь одно от другого. Тиберию совершенно была незнакома та веселая праздность, которой были окружены его сверстники, равные ему по происхождению. Не более десяти раз за всю жизнь он присутствовал на играх или боях гладиаторов — и каждый раз только потому, что Августу просто было неудобно не пригласить его, перед тем как нагрузить очередным заданием. Тиберий усмирял провинции, строил дороги и мосты, основывал поселения, снабжал Рим хлебом и так далее, и так далее. Разве что только врачеванием не занимался, но и то потому, что ему этого не поручали. Август издавал законы (по подсказке Ливии), сенат утверждал их, а Тиберий — работал, один за всех. И в последнее время он начал понимать, что желанной награды за свой труды может и не получить.
Он рисковал добиться совсем противоположного. С его заслугами и опытом он, без сомнения, был втором в империи человеком после Августа (если не считать Ливии). И Август, сам того, может быть, не понимая, уже не мог обойтись без Тиберия. Его некем было заменить — ни на гражданском, ни на военном поприще. До Тиберия понемногу стало доходить, что, обратись он к императору с просьбой об отставке, Август не отпустит его ни за что. Зная характер Августа, можно было даже предположить, что тот пригрозит Тиберию смертью, если услышит подобную просьбу. Работай, грязная скотина, и не открывай рта! Тяни лямку, пока не сдохнешь, — вот и весь твой скотский удел.
Может быть, статус второго человека в государстве и принес бы Тиберию некоторое удовлетворение. Но дело заключалось в том, что по закону (со всеми вытекающими последствиями) вторым человеком был усыновленный императором юный Гай Цезарь, за ним — его родной брат Луций, и даже маленький Агриппа Постум, которого только что усыновил Август вслед за братьями, занимал официально более высокое положение, чем Тиберий.
Он был никто, просто сын Ливии и отставной военный. Место Тиберия в армии уже было занято, вернее, поделено между несколькими менее крупными, чем он, военачальниками. По гражданской же части ему как-то не вышло никакой прямой должности. Собственно говоря, Тиберий принял бы лишь консульство или звание народного трибуна, но Август не торопился предлагать ему их, а сам Тиберий, с детства привыкший ничего не просить, сейчас тем более не просил, опасаясь, что император сыграет с ним какую-нибудь злую шутку, назначив, к примеру, квестором наравне с парой-тройкой юнцов, только что отпраздновавших свое совершеннолетие. Август вполне мог так поступить! И еще произнес бы в сенате всем на потеху речь о том, что в Римском государстве все должности почетны, если их исполнять с должным старанием.
Тиберий чувствовал себя и впрямь животным, посаженным в клетку, вокруг которой вдобавок крутятся наглые мальчишки и тычут в него палками под одобрительный смех товарищей. И вырваться невозможно, и наглецов никак не достать, а если попытаешься, то служитель зверинца изобьет или лишит пищи.
Роль мальчишек, мучающих беззащитного зверя, с успехом исполняли Гай и Луций. Оба уже были совершеннолетними, сменили юношеские претексты[35] на взрослые тоги и носили на тогах широкие красные полосы. Держались братья всегда вместе, а с ними — огромная свита друзей и льстецов, поминутно твердившая им, что скоро один из них займет императорский трон — и вот уж тогда-то можно будет развернуться как следует. Если человека уверять постоянно, что он — самый лучший из всех, то человек очень скоро этому поверит и всю оставшуюся жизнь будет верить. Такова природа человека. Гай и Луций, выслушивающие ежедневно в свой адрес потоки славословий, превратились в надменных и властолюбивых гордецов. (Ливия щедро снабжала их деньгами, поэтому круг льстивых друзей возле них все расширялся.) Соплякам также во многом потворствовал Август: у них хватало ума держаться с приемным отцом почтительно, и каждая встреча Августа с ними оставляла у императора о юношах приятное впечатление. Он вспоминал свою давнюю любовь к Марцеллу — племяннику, им усыновленному и погибшему так рано, — и благодарил судьбу за то, что взамен Марцелла она дала ему сразу двоих i прекрасных сыновей. Как-то в разговоре с Ливией Август вспомнил о почетном титуле главы юношества, которым был много лет назад награжден Марцелл. И загорелся желанием присудить этот титул обоим — и Гаю и Луцию.
