Когда-то Ливия, беременная Тиберием, получила знак, предрекающий ее еще не рожденному сыну великую судьбу. Она взяла яйцо из-под наседки и несколько дней не выпускала его из рук, согревая своим теплом. Вылупился из яйца петушок, и на него все сбегались посмотреть. Мнение предсказателей было единодушным: мальчик родится выдающийся, а уродливый, склоняющий набок голову цыпленка гребень — явное указание на грядущую царскую корону. Какая корона могла быть в республике? С тех пор как изгнали последнего из Тарквиниев, символов царской власти больше не носил никто. Август правит и без всякой короны. А вот цыпленок, рассказывают, на следующий день сдох. Уж не это ли было самым верным предсказанием?
После долгих поисков и придирчивого отбора Тиберий выбрал молодого, но пользующегося большим уважением среди любителей узнавать свои судьбы астролога. Звали его Фрасилл, и был он сириец, мальчиком привезенный в Рим сирийским проконсулом Пизоном, — уже тогда он проявлял удивительные способности, благодаря которым сейчас медленно, но верно входил в моду в Риме, несмотря на огромную конкуренцию. Фрасилл был невысокий, сухощавый и большеглазый юноша. Что бы он ни делал: рассматривал ли созвездия, бросал ли перед собой сухие бобы, ощупывал ли печень принесенного в жертву теленка — он всегда умел объяснить видимые ему одному знаки очень убедительно. Ему был знаком язык птиц и животных, но Фрасилл совершенно не кичился этим и не имел привычки напускать на себя вид таинственной многозначительности, так свойственной большинству астрологов.
Он покорил Тиберия тем, что сразу понял, чего именно ждет Тиберий от гадания. Первым делом Фрасилл сказал, что никогда ему не приходилось встречать человека, столь несправедливо обиженного судьбой. Это даже слегка пугает его и мешает видеть, сказал Фрасилл. Как бы это объяснить? Ну, словно окно, сквозь которое предсказатель имеет право заглянуть в неведомое, чтобы увидеть жизненный путь человека, занавешено чем-то темным. Признаков, определяющих судьбу, очень много, сказал Фрасилл. И не все они обладают одинаковой способностью быть понятыми и правильно истолкованными. Таким признаком, к примеру, может служить разбитая за обедом чашка, но им может оказаться и орел, среди белого дня прилетевший и севший человеку на плечо. Соответственно такие знаки и видны по-разному: одни — ярко, другие — более тускло. В случае с Тиберием, сказал Фрасилл, необходим именно такой сверхзнак, только его можно будет увидеть сквозь темную завесу. Не замечал ли сам Тиберий чего-нибудь такого в последнее время или хотя бы в прошлом?
Все такие знаки в его жизни были, с горечью отвечал Тиберий, но, к сожалению, уже давно. В юности, когда он совершал свой первый поход на Восток и войско проходило мимо алтарей, сложенных здесь когда-то римлянами, на этих алтарях сам по себе загорелся огонь, что произвело на всех большое впечатление. Великолепная примета, ничего не скажешь, но она тогда же и была отыграна, потому что первый поход под началом Тиберия закончился весьма успешно. Или однажды, перед походом в Паннонию, когда Тиберий посетил оракула Гериона, близ Патавия, тот велел ему бросить в ручей золотые кости — и они легли так удачно, что Тиберий не велел их доставать из ручья и воздвиг рядом небольшой алтарь в память о благоприятном предсказании. Говорят, эти кости до сих пор лежат в ручье, — Тиберий давно уже там не был. Но и этот знак тоже свою службу сослужил, потому что результатом похода стало покорение и присоединение Иллирика — большой страны между Паннонией и Германией. Если считать, сказал Тиберий, что один знак соответствовал одному событию в жизни, то старые он все израсходовал, а новых — увы! — не замечал. Это повергло Фрасилла в глубокую задумчивость.
Он долго размышлял, покачивая головой, и в конце концов объявил, что пока не может разглядеть будущего. Завеса над судьбой Тиберия ему по-прежнему мешает. Единственно, что Фрасиллу совершенно ясно, — это то, что в Риме Тиберию оставаться нельзя. Грозит опасность, а откуда — сказать трудно. Было бы очень полезно, сказал Фрасилл тихим и твердым голосом, глядя Тиберию прямо в глаза, чтобы он на время уехал куда-нибудь в тихое и спокойное место. Как прохожий, видя, что на него несется колесница, бывает вынужден отскочить в сторону, чтобы сохранить свою жизнь. Тиберий молча выслушал астролога и щедро заплатил ему. Он дал очень много — хватило бы оплатить услуги десятка самых знаменитых астрологов, но Фрасилл нисколько не удивился, а принял все как должное, так как определенно почувствовал (и признался в этом Тиберию), что их дальнейшие пути станут часто пересекаться. Если, конечно, хозяин останется жив и невредим.
Больше Тиберий не мог ждать. Да и чего было ждать — новых оскорблений или яда в кубке? Работа его в Риме была закончена успешно, другого задания (что удивительно) он от Августа пока не получил. Он отправился к матери. Будь что будет.
10
Но, перед тем как встретиться с Ливией, Тиберий решил подготовить почву для этого визита. Что для этого требовалось? Нужно было рассердить Августа, да так, чтобы тот пожелал убрать Тиберия с глаз долой. И Ливия уже не смогла бы отказать сыну в просьбе об отставке, ссылаясь на то, что-де Август его не отпустит. А что было самым верным средством рассердить императора? Конечно же нанести еще одну обиду его дочери. Тиберий сжал зубы и пошел навестить Юлию.
Вот уж она удивилась! Когда служанка доложила ей о при ходе мужа, Юлия так и застыла с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Такой ее Тиберий и застал.
Юлия была потрясена и возмущена, но все-таки краем сознания подумала, что Тиберий, может быть, пришел просить прощения и мириться? В таком случае она была бы готова простить его. Юлия подумала о том, как нелегко приходится Тиберию в последнее время, вспомнила, как ее избалованные сыновья с одобрения Августа издеваются над ним. Возможно, Тиберий наконец понял, что отвергать любовь жены было большой ошибкой? У Юлии в груди билось незрелое сердце, и едва ей стоило подумать о самой малой возможности своего смягчения по отношению к мужу, как она сразу его и пожалела. «Ему ведь так плохо! Но пусть он теперь сам начинает разговор», — с ласковой мстительностью подумала Юлия.
Тиберий заговорил первым:
— Я пришел, — проговорил он в своей отвратительной медлительной манере, — сказать, что не желаю больше быть мужем такой шлюхи, как ты. Я требую, чтобы ты отправилась к Августу и потребовала развода со мной. Так нужно. Иначе я сообщу ему, сколько любовников ты принимаешь в среднем за неделю.
Юлия попыталась что-то сказать, но лишь издала горлом тихий хрип. Судорожно глотая, она не отрывала от Тиберия глаз.
— Ты, надеюсь, поняла меня? — продолжал Тиберий, — Ты пойдешь к отцу, пожалуешься ему на меня и попросишь отослать куда-нибудь подальше из Рима. Ты его сильно об этом попросишь. Ясно?
Юлия, помедлив, несколько раз кивнула.
— Так будет лучше и для тебя, — сказал Тиберий. — И помни, что ты в моих руках. Я перехватил несколько твоих писем любовникам. Прощай.
С этими словами он повернулся и вышел.
Юлия сделала все так, как он ей велел. Сразу же после ухода Тиберия она побежала к Августу. Она была испугана угрозой мужа, но — странное дело! — нисколько на этот раз на него не рассержена. Тиберий хотел уехать, спастись. Его можно было понять. О, бедный! Она, Юлия, поможет ему.
Август и слушать ничего не хотел о разводе. Что еще за новости? Кончилась любовь? Наплевать на это (Август выразился еще крепче, не пощадив дочкиной стыдливости). Ее брак с Тиберием — дело не только любовное, но и политическое. Развод вызовет ненужные толки, пересуды, домыслы. Это подорвет авторитет самого Августа! Нет, нет и нет! Он, как отец, понимает, конечно, каково жить с таким человеком, позволительно даже сказать — с такой скотиной, как Тиберий. Но Юлия сама виновата! Нечего было пять лет назад на коленях вымаливать у отца разрешение на этот брак.
Юлия рыдала. Она говорила, что присутствие Тиберия в Риме отравляет жизнь и ей, и ее детям. Пусть не развод, пусть отец разрешит Тиберию уехать куда-нибудь. На год, на два. За это время она успокоится, а может быть, и сам Тиберий станет лучше. Он научится ценить Юлию, живя с ней в разлуке. Оценит и милость самого Августа — на расстоянии все великое видится гораздо яснее.
Последняя мысль показалась Августу дельной. Он поворчал еще немного, сказал, что о таком отпуске от Тиберия пока ничего не слышал. Но так и быть — если этот мерзавец обратится к нему с подобной просьбой, он ее удовлетворит. Спокойствие родной дочери для отца все-таки важнее, чем забота о каком-то Тиберии. Пусть катится куда хочет.
Вечером того же дня Тиберий узнал о результатах беседы жены с Августом. Не мешкая больше, он попросил у матери аудиенции.
Он заранее знал, что Ливия примет его в той самой комнате, где проходили их самые волнующие встречи. Так и оказалось.
