Кальман пытался ему возражать, но тут Вера повернулась и кинулась прочь.
Он успел — при всей своей тучности — настичь ее в дверях. Они почти вывалились на улицу под начавшийся, как и положено, дождь.
— Что с вами, Верушка? — впервые назвал он ее тем именем, которое останется за ней навсегда.
— Я понимаю по-венгерски, — прозвучало сквозь слезы.
— Не обращайте внимания на этого мужлана… Он приползет к вам с извинениями.
— Не нужны мне его извинения. Он прав. Я нищенка, а нищие не ходят по ресторанам.
— Мне казалось, что вы так мило одеты!..
Они шли под проливным дождем и не замечали, что промокли до нитки, что в туфлях хлюпала вода.
— Я хорошо знаю бедность, — говорил Кальман. — Мы все исправим. Как жаль, что магазины уже закрыты.
— Но я хочу есть, — жалобно сказала Вера. — За весь день я съела один ваш бутерброд с ветчиной.
— Бедная девочка! Знаете что, я живу поблизости. Не бойтесь, это вполне прилично. Дом полон прислуги, нам быстро приготовят поесть.
— Господин Кальман, с вами я ничего не боюсь.
Кальман накинул на плечи Веры пиджак, и они побежали сквозь дождь к его дому.
Дверь открыл важный камердинер с военной выправкой и ухоженными, торчащими вверх усами. Он снял с Вериных плеч пиджак своего хозяина и с нескрываемым презрением окинул взглядом непарадную фигуру посетительницы.
В коридор заглянула горничная, из кухни высунулась кухарка. По совету Агнессы Эстергази он перевел гарнизон на казарменное положение.
— Помогите даме, — сказал Кальман горничной. — А потом проводите в гостиную. Я пошел переодеться.
Камердинер последовал за ним, а горничная панибратским жестом пригласила Веру в ванную комнату.
Переодеваясь, Кальман давал указания камердинеру:
— Ужин — холодный, вино — подогретое. Накройте в малой гостиной. Затопите камин. Да… обязательно — устрицы и к ним мозельвейн.
— Слушаюсь.
— Даме предложите рюмку «мартеля».
— Может, просто стопку шнапса? — с невинным видом сказал камердинер.
Кальман стал императором, но не для наглых столичных слуг.
— Делайте, как я сказал.
Когда Вера вышла из ванны с плохо просушенной головой, в мокроватом, жалко обтягивающем платье и мокрых туфлях, она сразу почувствовала по выражению лица величественного камердинера свою низкую котировку. Она хотела сесть на диван.
— Не сюда, — сказал камердинер и показал на стул с плетеным сидением.
Вера села, с ног ее текло, она попыталась надвинуть на пятно коврик, но ее остановил железный голос камердинера:
— Не пытайтесь, дамочка. Паркет все равно испорчен.
— Я вам не «дамочка», — сказала Вера, смерив его взглядом. — Имейте уважение к гостям своего хозяина.
Камердинер покраснел, он не ожидал отпора.
Кухарка из любопытства сама подавала на стол. Она принесла устрицы на льду, аккуратно нарезанные дольки лимона, поджаренный хлеб. Камердинер открыл бутылку белого вина.
Вера не торопилась. Она смотрела, как Кальман взял половинку устричной раковинки, выжал туда дольку лимона, подцепил маленькой вилкой студенистый комок и отправил в рот. Со светским видом последовала она его примеру, но не смогла проглотить кислый, холодный и с непривычки довольно противный комочек. Камердинер прятал усмешку, правда не слишком старательно.
— Выплюньте, — тихо сказал Кальман.
Но Вера заставила себя проглотить устрицу.
— Это, видимо, отсендские, — сказала она с апломбом. — Некоторые их любят. Но мне всегда чудится легкая затхлость. Я признаю только устрицы Бискайского залива: ла-рошельские или олеронские. — У Веры была цепкая память, бессознательно вбиравшая любые сведения.
— Слышите, Фердинанд, — сказал Кальман. — Надо брать только бискайские устрицы. А эти уберите!
— Слушаюсь! — отозвался камердинер и посмотрел на Веру.
И она посмотрела на него: открыто, прямо и вызывающе. В их взглядах читалось: увидим, кто кого. Но Кальман ничего этого не заметил.
— Разрешите выпить за вас. За ваш дебют.
Они выпили.
— Я старше вас на тридцать лет, — сказал Кальман. — Могу я называть вас Верушкой?
— Пожалуйста, — улыбнулась Вера. — Хотя никто меня так не называл.
— А когда вы ко мне привыкнете, когда мы подружимся, вы будете называть меня Имрушка, хорошо? Это напомнит мне детство, родительский дом, молодых родителей, сестер, брата.
— Вы очень любили свою семью?
— Я и сейчас люблю, памятью — ушедших, сердцем — оставшихся.
— Вы очень хороший человек, — искренне сказала Вера. — Я не видела таких хороших людей.
Поужинав, они пересели в низкие мягкие кресла у камина, им подали кофе. Спросив разрешения, Кальман закурил сигару и сквозь завесу дыма долго смотрел на Верушку. Она, отогревшись и насытившись, наслаждалась уютом, покоем и тишиной гостиной, потрескиванием поленьев в камине, игрою пламени и присутствием деликатного, надежного и милого человека. Но что-то женское неудовлетворенно попискивало в ней.
— Какие у вас круглые колени! — задумчиво произнес Кальман.
— Разглядел! — засмеялась Верушка. — Нельзя сказать, что вы слишком наблюдательны!
— У вас удивительно красивые ноги, — осмелел Кальман.
— Но в дырявых чулках, — добавила Вера.
— Верушка, — поколебавшись, сказал Кальман. — Могу ли я попросить вас пойти со мной завтра в город и несколько обновить ваш туалет?
— Несомненно! — с комическим вздохом отозвалась Верушка. — Я ни в чем не могу вам отказать. Но с одним условием, — добавила она серьезно: — Я беру у вас в долг. Верну из первой получки.
— Разумеется, — сказал Кальман. — Я это и имел в виду. А сейчас я пошлю за такси. Вам завтра рано в театр…
Несмотря на юный возраст, Верушка всегда твердо знала, чего хочет, другое дело, что знание своих потребностей ничего ей не приносило. Иначе было сегодня. В магазине на прекрасной Кернерштрассе Верушка без проволочек приобрела голубое плиссированное шелковое платье, под цвет ему туфли, сумочку, перчатки и — верх изящества — в голубых тонах трехцветную косынку. Переодевшись, она гордой и легкой поступью подошла к Кальману, поджидавшему ее в автомобиле.
— Голубая симфония! — произнес он восторженно и с более деловой интонацией осведомился, где же сверток со старыми вещами.
— Зачем тащить старые тряпки в новую жизнь? — со смехом отозвалась Верушка.
Кальман даже не улыбнулся: подобная расточительность была ему глубоко чужда. Верушка не догадывалась, с каким аккуратным и бережливым человеком свела ее судьба. Когда же догадается, то разнесет в щепы жизненные устои Кальмана. Но это случится много позже.
— Куда пойдем обедать? — спросил Кальман, оправившись от легкого шока.
— К вашему зятю, — решительно ответила Верушка.
Жажда реванша пронизывала ее юное, но испытавшее уже немало унижений сердце.
«Кадиллак» остановился возле заведения Иоши. Когда Кальман и его спутница вошли, шустрый ресторатор со всех ног кинулся к ним навстречу. Кальман не подал ему руки, лишь проворчал угрюмо:
— Сперва извинись перед дамой.
— Я впервые вижу эту прекрасную даму и ни в чем перед ней не виноват, — хладнокровно сказал Иоша. — Милости прошу, уважаемая госпожа, весь к вашим услугам! — и он любезно поклонился Верушке.
— Ты негодяй! — вскипел Кальман.
— Он умный человек, — улыбнулась Верушка. — Я не намерена принимать извинения за глупую замарашку, сунувшуюся в первоклассный ресторан. — И Вера протянула руку Иоше.
— Мы будем друзьями, — сказал тот, склоняясь к ее руке…
* * *
…Красивая и нарядная, с маленьким чемоданчиком, Верушка отправилась на премьеру «Принцессы из Чикаго».
— Пожелайте мне удачи, тетушка Польди. Сегодня у меня премьера.
— Дай бог тебе счастья, девочка! — тетушка Польди схватилась за край деревянной скамейки. — Большая роль?
— Слов десять… Но самая важная в моей жизни. Я приду поздно, если вообще приду.
— Значит, все-таки женится?..
— А куда ему деваться?.. Но уж очень он нерешительный.
— Кавалер старой школы.
— Слишком старой.
— Это у нынешних: раз-раз — и на матрас. А он приглядывается. Хочет понять: по любви ты за него идешь или по расчету.
— Почему это надо разделять? Конечно, я полюбила. Но ведь я знаю, что он не лифтер и не жилеточник. Влюбиться можно и в голь перекатную, но тогда я бы подавила свое чувство.
* * *
— Умница! У тебя сердечко с головкой в ладу. Я сразу, как тебя увидела, поняла, что ты в «Централе» не задержишься.
Премьера прошла триумфально, что уже стало привычным для Кальмана. И Верочка промелькнула по сцене эффектно, хотя замечена была лишь наметанным глазом старых любителей опереточных див, вроде пресловутого Ферри.
