Новокрещёной преподнесли простенькие подарки. Еленка еще перед церковным таинством подарила подружке крестильную косынку; теперь же крёстные родители вручили смущённой Евсевии-Цзинь серебряный крестик на кожаной тесёмке, а тётка Арина – иконку Святой Ксении Миласской, тут же объявив, что вычитала в православном календаре, что у Евсевии было второе имя – Ксения, которое переводится как «чужестранка».
– Вот здорово! – закричала Еленка. – Она и есть чужестранка. – И заявила подружке: – Я буду звать тебя Ксенией, Ксюшей!
– А для нас ты останешься Цзинь, – сказал Сюймин по-китайски и вложил в руку дочери снизку нефритовых чёток.
– Папа, прости меня! – воскликнула Цзинь тоже по-китайски и прижалась губами к морщинистой руке отца. Потом повернулась к брату, который неподвижно стоял чуть позади отца: – И ты прости меня, Сяосун! – Обняла его, и они вместе заплакали.
Любили они друг друга, причём как-то по-особенному. Хоть и говорится в таких случаях: души друг в друге не чаяли, – как раз душу-то и чаяли. Чаяли и берегли друг друга самозабвенно. Может, это по малолетству, а после израстёт – кто знает. Фанфан беспокоилась, как бы такая братско-сестринская любовь не переросла во что-то иное, не столь безобидное. Сюймин на это пересказал жене, как всегда, суждение Великого Учителя: «Любовь – это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой – помогать пережить насморк и долгие вечера». И добавил:
– Разве не так ведут себя наши дети? Надо радоваться, что у них любовь, а не война, как бывает у брата с сестрой.
Но и у самого сейчас глаза повлажнели.
– Хватит нюни распускать! – загудел дед Кузьма. – Татьяна, зови к столу. Надобно обмыть новокрещёнку, а то вон вишь, все слезьми умываются!
Посидели славно. И попили, и поели, и песни попели – сперва русскую «По диким степям Забайкалья», потом китайскую, потом опять русскую, после чего дед Кузьма обнял узкие плечи Сюймина и заявил:
– Вот окрутим по осени Ваньку с Ксюшей и гульнём так, чтобы небо на дыбки встало. А, друган ты наш сердешный, согласный, али как?
Сюймин что-то пробормотал себе под нос, потом очень аккуратно снял с плеча руку деда и сказал, старательно выговаривая слова:
– В стране, где нет порядка, будь смел в действиях, но осмотрителен в речах. Так говорил Кун-цзы.
Кузьма крякнул и пригладил рыжие усы и бороду:
– Ну, тоись, не кажи гоп, пока не перепрыгнешь?
Сюймин утвердительно кивнул и встал. Сложил благодарственно руки:
– Нам надо уходить. Се-се, цзай-цзэнь.
Цзинь и Сяосун тоже поднялись и поклонились. Сказали по-русски:
– Спасибо и до свидания.
– Ну что же вы?! – взволновалась хозяйка. – Совсем не посидели.
– Фанфан одна, – сказал Сюймин. – Совсем больная. Простите нас.
– Ну хоть пирожков ей возьмите. Пущай выздоравливает. – Арина торопливо наложила в плошку выпечки, накрыла чистой тряпицей, подала. Сюймин с поклоном принял, передал Цзинь.
– Ты, Сюймин, ежели чё, сразу к нам, – сказал Кузьма.
– Вы о чём это, папаша? – насторожилась Арина.
– Мало ли о чём, – уклонился дед. – Время такое… косохлёстное… Держи это в уме, Сюймин.
– Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов. – Сюймин поклонился и направился к выходу. Дети последовали за ним.
– Я провожу, – подскочила Еленка и упорхнула из горницы.
– Чтой-то я не уразумела… – протянула Татьяна и замолчала.
– Чё ты, мама, не уразумела? Сюймин опять своего Кун-цзы припомнил.
– Пути наши разные, – задумчиво сказал Кузьма. – Всяко могёт быть.
Еленка проводила Ванов до их квартала; Сюймин впереди, она с Цзинь и Сяосуном приотстала. Шла и всё оглядывалась.
– Ты чего высматриваешь? – заметила Цзинь. – Или боишься кого-то?
– Ничё я не высматриваю, – смутилась Еленка. – И не боюсь никого!
– Черныха она высматривает, – сказал Сяосун. – Он утром с ней заигрывал.
– Ну и болтомоха же ты! – в сердцах бросила Еленка. – Навыдумывал всяко, чего и быть не могло.
– Я правду говорю, – обиделся мальчишка. – А ты не водись с ним: он плохой, очень плохой!
– С чего ты взял? Они с Ваней как братальники.
– Он пьёт, много пьёт и китайцев не любит.
– Не пьёт, а выпивает. Так и многие так. А китайцев не любит – то его дело. Мы вот вас любим.
– Мы вас тоже любим, – буркнул Сяосун.
Они подошли к дому Ванов. Их фанза состояла из двух кирпичных павильонов – для родителей и детей, – соединённых маленькой деревянной галереей, перед которой был разбит крохотный садик. По сравнению с другими фанзами в Китайском квартале она выглядела зажиточной. Оно и понятно: Ван Сюймин был не простым сапожником, а хозяином мастерской. У него в помощниках трудились два молодых китайца, а сама мастерская находилась на Торговой площади, на видном месте, и на отсутствие заказов жаловаться не приходилось.
Уже смеркалось. Сюймин приказал детям не задерживаться и ушёл в свой павильон. Сяосун потоптался возле девушек, но ему стало скучно, и он поспешил за отцом – решил навестить больную мать. Звал и сестру, но Цзинь отказалась, сказала, что зайдёт попозже. А когда он ушёл, доверительно поделилась с Еленкой:
– Я сейчас боюсь. Мама заболела из-за меня, из-за крещения. Зайду к ней завтра, когда маленько успокоится.
– А я думаю, лучше сегодня. Она увидит, что ты жива-здорова, и поправится. Мамы – они такие, моя тоже чуть что за сердце хватается, а потом смеётся, чё сама себе набуровила!
– Ты так думаешь? – спросила Цзинь. Еленка кивнула. – Тогда я пойду?
– Иди-иди, Ксюша. – Еленка так вкусно произнесла новое имя, что Цзинь засмеялась, поцеловала подругу и побежала в родительский павильон.
– Уфф! – выдохнула Еленка, оглядываясь по сторонам: высматривала, не бродит ли поблизости Пашка Черных. Не могла забыть утреннюю встречу и поцелуй. Чем дальше, тем больше он казался ей особенным. Правда, сравнивать было не с кем – не с Ксюшиным же, в самом деле! – но это не делало его менее волшебным. Она недавно читала сказку о спящей красавице, которую разбудил поцелуем принц, и ей вдруг показалось, что она и есть та самая красавица. И что, даже испугалась она, Пашка – тот самый принц?! Принц-хромоножка! А утром он не так уж и хромал. И подумаешь, хромой! Казаки вона без руки и без ноги бывают, люди же военные, а на войне всяко случается, и ничего, живут, деток рожают…
Подумала про деток, и вся вспыхнула: надо же, чё в тёмную голову пришло, аж зарно [22] стало! И снова заоглядывалась – нет, не видать Пашки. На пристани, должно быть, мешки-ящики таскает, не до поцелуев ему. Воскресенья ждать надобно али другого какого дня, когда у него время будет. Для чего?! Для поцелуев али чего иного? И сердечко зашлось! Ой, совсем обесстыжела девка!
18
Вечером 29 июня караван Вагранова и Саяпина – как-то само собой получилось, что именно они встали во главе объединённого отступления русских – остановился в небольшом лесу, не дойдя пары вёрст до станции Дуйциньшань, последней крупной точки перед Сунгари. Как показывала разведка, на всех предыдущих станциях русских не было – по всей вероятности, строители и служащие успели эвакуироваться, – там теперь хозяйничали боксёры и солдаты правительственных войск. Караван их миновал, ничем себя не проявляя, по отдалённым дорогам.
Дуйциншань был важен, потому что от него железный путь шёл прямо на мост через реку Сунгари, на правом берегу которой находился одноименный город.
Саяпин, как обычно, выслал разведку. На этот раз в неё напросился Иван. Дело опасное, и Фёдору, конечно, очень не хотелось посылать сына, однако Иван проявил настойчивость и даже намекнул: мол, казаки начали поговаривать, что командир слишком уж бережёт своё чадо, – и он сдался. Но послал и Ильку Паршина, тайком наказав ему, чтобы присматривал за другом, не давал лезть куда не надо.
