обтянутое сухой кожей, напоминало череп. Перед ними дымились две кружки чифиря и лежал кусок сахара-сырца размером с кулак. Из темноты выглядывали ещё несколько рож — шестёрки [71].
— Значит, слушать меня внимательно, — исподлобья взглянул Лосев на воров, когда уселись напротив. — Гражданских не обирать и с нашими не залупаться. Сидеть тихо.
— А то што? — скривил губы мордастый.
— Передавим ночью как цыплят. У фронтовиков это просто.
— Вот так, — наклонился вперёд Громов.
Взяв в лапу сырец, сжал. Тот хрустнул и рассыпался в песок.
— Здоровый, гад, — прошептал кто-то из шестёрок.
— Мы услышали, майор, — выдержал паузу череп. — Но попомни, в Магадане ты не жилец. Это сказал я, Кащей.
— Там поглядим. Я тоже не пальцем деланный. Бывай.
Спрыгнув вниз, пошли обратно. Когда забрались на нары, Лосев поинтересовался у Шамана:
— Ты его знаешь?
— Когда-то слыхал. Известный авторитет в Сибири. Так что поберегись.
— А сырец, Лёха, ты хрупнул лихо. Он же что булыжник, — хлопнул Громова по спине Трибой. — Блатных впечатлило.
— Да ладно, — прогудел тот. — Это семечки.
Силу моряка друзья знали. Ещё в эшелоне, когда ехали по Европе, удэге решил сделать шило. Он был хозяйственный мужик и не сидел без дела. Присмотрел в вагонной обшивке подходящий гвоздь и стал колупать перочинным ножиком древесину.
Громов с минуту наблюдал, а потом сказал: «Дай я». Ухватил двумя пальцами за чуть выступавшую шляпку, краснея, потянул. Завился дымок, пахнуло горелым. Гвоздь с визгом вышел из стены.
— На, — протянул Василию.
Блатные после побоища и обещания майора притихли. Дальше плыли спокойно.
Раз в сутки вверху гремел люк, на верёвке вниз спускали мешки с хлебом. Этапники делили его на пайки, запивали ржавой пресной водой из судового трубопровода.
На третий день вонь и духота в трюме стали нестерпимыми, опять возникло недовольство. Охрана начала выпускать партиями на воздух. С надстройки на палубу пялился спаренный пулемет, по бортам охрана с винтовками наизготовку.
И тут выяснилось, в кормовом трюме везли женщин. Человек триста. Их тоже выводили на прогулку за натянутой металлической сеткой. Большинство испуганные и подавленные, но имелись и другие. Эти выглядели свежее, держались отдельной группой. Некоторые курили и перебрасывались с мужиками солёными шутками.
Ты не стой на льду,
Лед провалится.
Не люби вора,
Вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться,
Передачу носить не понравится!
— отбила чечетку одна, молодая и довольно симпатичная.
— А ничего бабёнка, — толкнул в бок Громова Трибой. — Я бы с такой перепихнулся.
— Оторви да брось, — хмыкнул Шаман. — С их шоблой лучше не связываться.
— Это почему? — спросил Василий.
— Потом расскажу. Не мешайте дышать озоном.
Воздух между тем был чистым и холодным, как само море. С отливающей ультрамарином водой до затянутого дымкой горизонта, парящими в бледном небе альбатросами и изредка появляющимися в волнах сивучами. Пароход резал стальным форштевнем морскую зыбь, размеренно стучали машины.
Через пятнадцать минут последовала команда «Вниз!», пришло время очередной партии. Спустились в вонючий трюм, влезли на опостылевшие нары.
— Ну, давай, что там за история про воровок?
— придвинулся к Шаману Трибой.
— История была занимательная, — прилёг тот на бок и ухмыльнулся. — Тогда я отбывал свой третий срок близ Норильска, на золотом прииске. Там сильно захворал и попал в больничку. Вышел спустя два месяца. А поскольку на тяжёлых работах использоваться не мог, меня с ещё двумя доходягами отправили южнее, на подсобное хозяйство. Там выращивали овощи и свиней для администрации ГУЛАГа Красноярского края. Хозяйство состояло из лагпунктов, и работали там в основном женщины. Привезли нас в один, сдали по акту и сразу в баню. Вымылись, хотели одеваться, ан нет. Заходят человек пять баб и давай пялиться.
— Вот этот вроде ничего, — кивает на меня одна, здоровенная кобыла. — Если подкормить, в самый раз. Посмеялись и ушли.
Одного из ребят определили плотником на теплицы, а меня со вторым, звали Рябой, в бойлерную. Кидать уголь в топку, выносить шлак и греть воду.
На следующее утро, только заступили, приходит та самая кобыла. В форме, с погонами лейтенанта.
— Будем знакомы, — говорит мне, — Валя.
— Паша, — отвечаю. — Очень приятно.
— Я тут начальник охраны, будешь моим любовником. Ясно?
Ну, думаю, попал. Это ж целый гренадёр. Я-то отощал, не справиться. А она, стерва, словно мысли читает.
— С обеда будешь получать усиленное питание. А завтра после отбоя придёшь в барак охраны. Там сбоку пристройка. Буду ждать.
В обед, точно, в столовой накормили до отвала. То же было на ужин.
— Ну, смотри, брат, не подведи, — говорит Рябой, приняв смену. — А то турнут нас куда-нибудь к свиньям.
— Будь спокоен, — отвечаю. — Сам не валенок.
После поверки (нас в бараке было мужиков двадцать, в основном старики и инвалиды) надеваю шапку с телогрейкой и топаю куда сказано. Барак охраны находился рядом с предзонником [72]. Обхожу, стучу в дверь пристройки. Изнутри щёлкает замок.
— Заходи, — кивает начальница в тапочках и цветастом халате. Топаю за ней.
В небольшой комнате с обоями на стенах в центре накрытый стол, в печке потрескивают дрова, окно задёрнуто занавеской. У торцевой стены с ковром — пышная, уже разобранная кровать. Рядом платяной шкаф.
Снимаю шапку с телогрейкой, вешаю у входа. Пахнущая духами хозяйка приглашает к столу. Усаживаемся
— Ну, за всё хорошее, — наливает по стакану водки.
Выпиваем, закусываем, после ещё. Чувствую, забирает. Лейтенантша на глазах хорошеет. Там, где надо, поднимается.
— Как? Готов? — обнимает за шею. Целуемся взасос. Раздеваемся и в койку.
В этом месте Шаман прекратил рассказ и начал сворачивать цигарку. Не спеша прикурив, зачмокал губами.
— Давай, Паша, не томи, — пихнул в бок танкист. — Что дальше?
— Что-что, драл её всю ночь. Откуда что и взялось, — пыхнул дымом.
— Ай, молодца, — умилился Василий, качая головой. Остальные загоготали.
— Так. А дальше? — спросил кто-то из соседей.
