Должники - Татьяна Лунина

-- Когда все это кончится?

-- Что?

-- Твое упрямство.

-- Какой тон ты себе позволяешь со старшими? Я тебе, что, подружка?

-- Конечно, ты сама меня уверяла в этом. А сейчас юлишь и скрываешь правду. Скажи честно: откуда в доме деньги? Твоей зарплаты едва хватает на нормальное питание для одного, а нас трое. Мы деньги многим должны? Я же знаю, у тебя в приятельницах полгорода ходит, и каждая рада помочь своей Розочке.

-- По-моему, ты хамишь.

-- А по-моему нет, дорогая тетушка. Мне надоело сидеть на твоей шее, я не хочу и не могу больше видеть, как ты ради нас с Ильей надрываешься.

-- Ты не с теткиной шеи свесила ножки, а воспитываешь ребенка. Этот труд не сравнить ни с каким другим.

-- Ты ведь сама сначала гнала меня на работу, забыла? А сейчас удерживаешь в этих стенах. Послушай, неужели ты, такая мудрая, тонкая, любящая, не понимаешь, что я не могу больше так? Прошу тебя: помоги найти работу. Кем угодно – библиотекарем, продавцом, официанткой.

-- Не хватало еще, чтобы моя племянница задницей крутила перед всякой пьянью! – фыркнула тетка. – Ты же учительница пения, забыла?

-- И кто меня возьмет в школу с временной пропиской, скажи на милость?

Роза Евгеньевна задумалась.

-- А Илья? Предупреждаю: я свою работу не брошу.

-- Ты говорила, у твоей подруги родная сестра заведует детским садом.

--  Двоюродная, -- улыбнулась тетка.

Через три месяца Антонина Аренова пополнила собой штат универмага, где отделом мужских рубашек заведовал Леонтий Семенович Шмыгин – «золотой зуб», проваливший великие планы маленькой Тони. Заведующий был не так прост, как казался, и, наверняка, мог бы обмишулить любого, однако к младшему продавцу относился уважительно, всегда готовый помочь советом племяннице Розы, навсегда застрявшей занозой в оцарапанном сердце.

Когда Тоня после курсов, где на скорую руку выпекали торговых работников, получила первую трудовую зарплату, Роза Евгеньевна пригласила экс-поклонника в дом: отблагодарить за пристроенную родню. После вкусного обеда и армянского коньяка, презентованного гостем себе самому, Леонтий размяк, разоткровенничался.

-- Эх, девоньки, ишачу, как проклятый, устал. Один всех своих баб содержу. Потрошат, як того гуся к рождеству.

-- Кто ж тебя, бедного, больше всего выпотрошил?  – усмехнулась хозяйка. – Помнится, за время нашего знакомства вы мне, милый Леонтий Семеныч, даже эскимо ни разу не удосужились предложить.

-- Поэтому ты и сбежала? А зря, дорогая Роза Евгеньевна, жила бы теперь со мной, как сыр в масле каталась.

-- Вчера, Ленечка, по телевизору разъяснили, что масло – продукт для народа вредный, в нем много холестерина.

-- Брехня! Народу пудрят мозги, шоб жрали меньше, потому что масло у нас в дефиците. Это я тебе как работник торговли заявляю со всей ответственностью.

-- Кстати, каким Макаром тебя занесло в торгаши? Ты же, кажется на ветеринара учился.

-- А мне на роду написано торговать. Я, между прочим, Роза Евгеньевна, купеческого роду: мой дед пшеницу сбывал. Два дома кирпичных, хозяйство крепкое, батраки – все чин чинарем, как положено. Бабка-покойница наряжаться любила, а ее без памяти любил дед, ни в чем не отказывал. Мать рассказывала: бывало, бабка откроет свою шкатулку, а там камушков всяких не счесть – и красные, и синие, и зеленые, так и горят, переливаются всеми цветами. А бабка улыбается да приговаривает: вот, Катенька, как нас папаша твой уважает, ничего не жалеет.

-- Так ты, оказывается, был богатым наследником, Леня?

-- Ага, -- вздохнул Леонтий Семенович, -- дюже богатый. От деда характер достался, от бабки – здоровье, от батьки – медаль «За отвагу», от матери – память. Вот и все наследство мое, остальное большевики отобрали. Хорошо, у деда ума хватило к красным примазаться, иначе бы точно к стенке приставили.

-- Ну, ничего, Ленечка, не расстраивайся. Ты теперь в универмаге большой человек, отделом заведуешь, скоро, может, директором станешь. Сам же говорил: начальство тебя уважает, повышение обещали. Будет тогда в твоих руках весь дефицит, заработаешь больше деда своего. Только не зарывайся, чтоб за решеткой не оказаться.

-- Типун тебе на язык, Роза! Давай лучше выпьем за нашу молодость.

А принятая Меркурием

 под крыло слушала да молчала, наслаждаясь болтовней гостя с хозяйкой.

К тому последнему зимнему месяцу прибавилось еще шесть других, еще сто восемьдесят дней без Саши. Без его голоса, глаз, рук, без писем, без какой бы то ни было информации о военном летчике Аренове Александре, выполнявшем интернациональный долг в Афганистане. Его жена по-прежнему меняла свой сон на бдение у приемника, жадно вылавливая из треска и шума вражеские голоса. Почему их считали вражьими, понять было трудно. Они говорили по-русски, не захлебывались от гордости за гибель советских солдат, не выносили никому приговор, не трубили в фанфары ничьим победам. Сдержанно зачитывали цифры потерь и задавали вопросы: кто, зачем, почему? Голова раскалывалась от этих вопросов, но ни на один не находился ответ. Кто послал русских ребят в далекий Афганистан, где никому не нужны ни русский язык, ни русские танки, ни русские песни, ни пельмени с горчицей? Генералы? Но ведь у них тоже есть сыновья, разве можно отправлять таких, как твой сын, на бойню? И что они называют «интернациональным долгом»? Долг мужчины – защита отечества, дома, семьи. Когда мужчина оставляет все это, он предатель, а не герой. Почему ее мужа вынудили предать жену с маленьким сыном ради чьего-то каприза? Зачем он полетел бомбить афганскую землю, если никто не топтал с оружием его собственную? Тоня ненавидела всех, без разбору на своих и чужих: генералов, политиков, газетчиков. Всех, кто обрек таких, как она, на одиночество при живых мужьях, кто отгружал самолетами груз за номером «двести», как жуликоватый мясник – протухшее мясо:  привычно и деловито. Ненавидела с такой силой, что темнело в глазах и сбивалось дыхание. Она каждый день ждала писем, со страхом заглядывая в почтовый ящик, не зная, что там найдет: беду или радость. Ночью хлюпала носом в подушку, утром вставала с улыбкой: ни к чему знать, как ей плохо.

-- Представляешь, -- докладывала тетка, -- открываю дверь, а его за цветами не видно! Какая умница, до сих пор помнит, что