Ознакомительная версия.
— Барчук! — сказала она. — Приезжал за вами брат Бернард; зовет вас завтра в замок. Да, да, завтра, завтра! — повторяла она. — Как Бог свят, и да поможет мне Святая Варвара! Так и сказал — «завтра». Сама слышала, приказал вам завтра явиться…
Юрий стоял как вкопанный; сердце его было полно гнева; настойчивость старушки раздражала юношу, и он полунасмешливо спросил:
— Завтра? Так ли? А не сказал в какую пору дня?
— Нет… Но ясно сказал: «Завтра», а лицо у него было мрачное, и лоб наморщен. Так завтра, значит, и чем скорей, тем лучше…
— Хотели бы отделаться от нас! — прибавил Юрий. Старуха повела плечами.
— Э! — сказала она. — Не слишком вы нам надоедали… Что и говорить!.. В последнее время редко, когда вас видели на хуторе… Да и что в том удивительного? Не скоро придется вам опять так повольничать: ведь замок, что твоя тюрьма…
— Конечно… — буркнул Юрий. — Итак, завтра, — повторил он про себя, входя в свою комнату… Он в отчаянии стал ломать руки… Швентаса еще не было; он приплелся поздно… Работники, смеясь, уже на дворе объявили ему, что завтра придется распрощаться: весточка эта скоро облетела хутор, и Швентас знал все подробности о приезде и приказе Бернарда, когда входил, грустный, к кунигасу…
Не успел тот сказать слово, как Швентас махнул ему рукой, что незачем распространяться.
Юрий бросился к нему в отчаянии. Батрак был огорчен, но совершенно хладнокровен.
— Говори! — воскликнул Юрий. — Что нам делать?
От надоедливости юноши в Швентасе заговорило природное литовское упрямство. Он умышленно молчал, потирая голову и уши.
— Что делать?.. Возвращаться в замок! — пробурчал он. Юрий отскочил, гневно сжимая кулаки.
— Предатель! — закричал он. Литвин смолчал.
— Что ж ты молчишь! — вспылил Юрий.
— Кунигасик, — начал Швентас, — когда вы так страшно и по-княжески бурлите, разве вы станете слушать, если я скажу даже что-нибудь разумное? Сначала успокойтесь.
Пристыженный юноша постарался по возможности остыть.
— Так-то, кунигасик мой! — продолжал Швентас. — Поедем спокойненько в замок: убежать завтра — значило бы сложить головы на плахе… Не бойтесь: мы уйдем и уйдем в полной безопасности, когда Швентас подмигнет и скажет: теперь пора…
Юрию так не хотелось возвращаться в замок, что он почти впал в отчаяние. Швентас дал ему побесноваться всласть и только временами, в утешение подшептывал:
— Кунигасик мой, мы улизнем из замка, как только все будет готово… Может быть втроем… А надо, так и вчетвером…
При слове «вчетвером» он лукаво взглядывал на Юрия и усмехался.
Хотя Швентас и не был посвящен в тайну прогулок Юрия, однако, он считал за верное, что Юрий воспользовался свободой, чтобы завязать знакомство с пленницею Гмунды.
На другой день Швентас стал покорно собираться: седлал коней, снаряжал вьюки, прощался с прислугою и батраками, когда заметил, что Юрия не было на хуторе. Несомненно, что он сбежал средь бела дня и, несомненно, в город.
Юрий всю ночь раздумывал о том, как бы в последний раз повидать Банюту, попрощаться с нею и сказать, что как-никак, а он должен взять ее с собой, когда пора будет бежать.
Он почти до бела дня колебался, идти ли в Мальборн или нет. Наконец уже на рассвете, накинув плащ попроще, он, не выдержав, вышел за ворота. Когда Юрий добежал до окраинных домиков предместья, город едва начал просыпаться, в кузницах, мастерских и лавчонках только-только открывали ставни. Незаметно прошмыгнуть по улицам и через рыночную площадь, по которой немногочисленные богомольцы шли к ранней обедне, было гораздо легче, чем вызвать в такую пору дня Банюту и говорить с ней.
Плащ, покрой и цвет которого доказывали, что Юрий принадлежит к составу ордена, конечно, облегчал задачу. Но час был слишком ранний, и ворота дома стояли на запоре. К счастью, старая Гмунда сама их отворила по пути в костел, и Юрий незаметно проскользнул во двор. Здесь, правда, у колодца было немало девушек, пришедших за водой или полоскавших разное белье; но Банюты между ними не было. Он стоял, притаившись, за кустом сирени; ждал долго, с глубоким нетерпением, пока она не подошла к колодцу, держа в руках кувшин.
Остальные девушки в это время вернулись в дом, и Юрий подал Банюте условный знак, что хочет с ней поговорить. Та, увидев милого в такой неурочный час, перепугалась и подбежала впопыхах.
Лицо бедного кунигаса выдавало тревожное настроение его души.
— Банюся! — воскликнул он. — Я должен вернуться в замок… Сейчас… Сегодня! Не мог, не повидавшись!
Он крепко схватил ее руку.
— Засадят? — спросила она.
— Но я вырвусь и сбегу. Будь готова! Без тебя я не уйду, не оставлю в их тисках!
У Банюты заискрились глаза.
— Помни же, кунигас, — сказала она тихо, — и спеши! Иначе будет поздно, и ты найдешь где-нибудь под забором не меня, а труп мой! Они хотят моей погибели; каждый день приходится обороняться, то хитростью, то силой… Но со временем не хватит ни той, ни другой. А тогда… Я всегда ношу при себе отраву, чтобы не пережить позора…
Слушая речи возлюбленной, Юрий пылал гневом, и рука его бессознательно так сжимала руку девушки, точно хотела размозжить ей кости. Банюта от боли побледнела…
Тогда только кунигас заметил, что мучит бедную, хотя уста ее все еще продолжали улыбаться… Он отпустил нывшую от боли руку и, кинувшись к молчавшей девушке, обнял ее шею. Руки ее повисли на его плечах, и жаркое дыхание обоих слилось в первом поцелуе.
— Помни! — шептала девушка.
— Помни! — повторял, пылая, кунигас.
Они забыли все в объятиях друг друга, когда внезапно услыхали за спиною шипящий пронзительный сердитый голос, поразивший их, как удар грома.
— Сюда! Ко мне! Ловите!.. Завела себе холопа, стыдливая девчонка, так робеющая, когда надо служить рыцарям!.. Словить его и в замок!..
Банюта оттолкнула кунигаса, а сама умчалась в сад. Юрий, чувствуя, что его схватил кто-то за плащ, с силой вырвался из рук преследовавших слуг, стряхнул их и, закрыв лицо, побежал к воротам, калитка которых была, к счастью, открыта. Позади слышался топот ног погони, раздирающие крики женщин и холопов… То и дело его хватали за полы плаща… Но Юрий был силен и ловок… На улице он вдруг круто обернулся и, раньше чем преследователи успели изменить направление погони, он убежал в противоположном направлении и скрылся за углом ограды… Три узенькие улочки расходились отсюда по направлению к предместьям; через заборы свешивались, одетые густою молодою листвой ветви черемухи, сирени, вишни и березок. Юрий побежал по первому же переулку в расчете скрыться раньше, чем погоня надумается, в которую сторону он побежал.
Хотя челядь Гмунды не оставила преследования, но кунигас, перескочив через забор, успел скрыться в одном из садиков, где, припав к земле, слышал, как холопы пробежали мимо, травя его со смехом и выкрикиваниями, как вора…
Только когда шум погони заглох вдали, юноша привстал, осторожно огляделся, оправил потрепанное платье и, окольными путями миновав предместье, вышел на дорогу к Пинауфельду.
Он шел полуживой от горя и тревоги за Банюту и за самого себя. Что ожидало ее от Гмунды? Что грозило ему самому в замке, если в дерзком нарушителе неприкосновенности Гмундовой усадьбы кто-нибудь узнал его?
Встречая что ни день вновь прибывавших во всеоружии гостей и братьев-крестоносцев, Мальборский замок был совсем иным, нежели несколько недель тому назад. Его молчаливые, унылые и мрачные стены одели необычную, праздничную личину. Ради иноземцев на них навели небудничную красоту. Их побелили и покрасили; ворота блестели головками свежеотчищенных гвоздей и металлических оковок; размякшие и избитые пешеходные мостки и переходы были засыпаны свежею щебенкой; размытые дождем и выщербленные валы наново насыпаны и утрамбованы. На Бабьей и на Черной банях вывешены хоругви, орденская и великого магистра.
Стражу при воротах одели в блестящие доспехи и новые кафтаны. Дворы очистили и вымели, как комнаты; а ходившие по ним люди были принаряжены, как в праздник. И не только челядь, но и все начальство, появлявшееся то в окнах, то в крытых переходах, сияло блеском новых одеяний и веселым, ликующим, торжественным выражением лиц.
В среднем замке, там, где была большая зала для приемов, в которой великий магистр обыкновенно угощал гостей и происходили ежегодные собрания орденского капитула и совещаний, теперь толпились комтуры, начальство, заслуженные из рыцарей… Здесь же шли приготовления к большому пиру, не по монастырскому уставу.
В старину первые рыцари-лазариты и храмовники только три раза в неделю ели мясо; три дня молоко и яйца, а по пятницам только хлеб да воду. Садились за стол попарно, а за трапезой читались жития святых. Остатки от стола отдавались бедным, а также десятая часть всего, что готовилось для рыцарей… И вино, и пиво раздавалось мерою… Ели коротко и молча… А теперь!
Ознакомительная версия.
