Ознакомительная версия.
– Но я вовсе их не ненавижу! – возразил Филимон. – Я ненавижу только дикарей из Нитрии!
– Но они-то и есть самые настоящие представители монашества, и ты их ненавидишь. Большее заключает в себе меньшее, а следовательно вместе с ними ты ненавидишь и остальных монахов. Я не без пользы слушал курс логики. Теперь пойдем искупаемся, а дома нас ожидает вкусная рыба, красующаяся на празднично убранном столе, и пиво, пенящееся в бокалах.
Искупавшись в море, Филимон последовал за гостеприимным маленьким человечком до дверей жилища Ипатии, куда тот принес свой обычный груз плодов. Затем они свернули в узкий переулок и вошли в большой деревянный дом, разделенный на множество квартир. Хозяин провел Филимона в маленькую комнату, где запах жареной рыбы приятно щекотал обоняние молодого монаха.
– Юдифь! Юдифь, где ты? Пентеликонский[85] мрамор! Лилия Мареотийского озера! Будь ты проклята, черная Андромеда[86], если ты не подашь нам завтрак сию же минуту! Торопись, не то я тебя разрежу на куски!
Внутренняя дверь раскрылась, и, неся несколько блюд, появилась дрожавшая от страха высокая, стройная негритянка, одетая в обычный костюм чернокожих. На ней была белоснежная рубашка из хлопчатобумажной ткани и ярко-красная шерстяная юбка, на голове же красовался ярко-желтый тюрбан.
Молодая женщина поставила кушанье, и носильщик к величественным движением руки пригласил Филимона к столу. Негритянка отошла в сторону, чтобы прислуживать своему повелител., который не нашел нужным представить гостю чернокожую красавицу, составлявшую весь его гарем! Но не успел еще Филимон проглотить первый кусок рыбы, как негритянка бросилась к нему и стала осыпать его восторженными поцелуями.
Маленький человечек громко закричал и вскочил с места, потрясая ножом. Возмущенный странным поступком негритянки, Филимон тоже вскочил, пытаясь освободиться от ее объятий. Лишенная возможности проявлять благодарность по-своему, негритянка, как безумная, бросилась к ногам монаха и охватила его колени.
– Что это такое? В моем присутствии! Встань, бесстыдница, или ты умрешь! – кричал носильщик, схватив ее за горло.
– Этот монах – тот человек, о котором я тебе рассказывала. Он спас меня от рук евреев. Какой добрый ангел направил его к нам и дал мне возможность отблагодарить его! – воскликнула бедная женщина. Слезы текли по ее лоснящемуся черному блестящему лицу.
– Этот добрый ангел – я, – сказал носильщик с самодовольным видом. – Встань, дочь Эреба; я тебя прощаю только потому, что ты женщина. Юноша, приди в мои объятия! Истина гласит устами философов, которые утверждают, что вселенная представляет собою магическую совокупность таинственных отношений, связующих родственные элементы. Поэтому я и не восхваляю, не благодарю тебя за сохранение единственной пальмы, осеняющей мое жилище. Ты следовал собственному инстинкту, божественному наитию, которому не мог противиться точно так же, как сейчас не можешь не есть рыбу. Превозносить тебя, следовательно, не за что!
– Благодарю, – произнес Филимон.
– Поэтому, – продолжал маленький человечек, – мы изображаем собой как бы одну душу, вмещающуюся в двух телах. Тебе, быть может, оказано предпочтение в смысле телесном, но ведь душа составляет сущность человека. Положись на меня, и я никогда не отрекусь от тебя. Если тебя оскорбит кто-нибудь, зови меня, и как только я услышу твой голос, вот моя правая рука…
Он попытался положить руку на голову Филимона, но попытка оказалась неудачной, потому что маленький человечек был на две головы ниже монаха.
Завтрак продолжался; носильщик налил холодного пива в рог и, придерживая мизинцем нижнее отверстие импровизированного кубка, высоко приподнял его:
– За здравие десятой музы[87]! Желаю тебе побеседовать с ней!
Он отнял мизинец, и струя потекла ему прямо в рот. Осушив рог, он облизнулся, вторично наполнил его и подал Филимону, а затем жадно набросился на рыбу.
Позавтракав, Филимон встал и, по обычаю, закончил трапезу монастырской благодарственной молитвой. Кроткое, благоговейное «аминь» долетело из противоположного конца комнаты. Это слово произнесла негритянка; встретив благодарный взгляд Филимона, она скромно опустила глаза и удалилась, унося остатки завтрака.
– Твоя жена христианка? – спросил Филимон, выходя из комнаты.
– Да, что делать! Душа варваров склонна к суеверию. Но она доброе и бережливое существо, хотя и негритянка. Правда, время от времени ее, как и всякое низшее животное, необходимо наказывать и учить. Я женился на ней в силу философских соображений. По различным причинам мне нужно было иметь жену, но так как мудрецу необходимо все-таки обуздывать свои материальные потребности и возноситься над низменными наслаждениями, если даже природа требует их удовлетворения, то я решил сделать эти наслаждения как можно менее приятными. Когда, благодаря щедротам Ипатии и ее учеников, мне удалось скопить небольшую сумму, я пошел на рынок и купил негритянку. Затем в этом переулке я нанял шесть комнат, которые и сдаю в наем юношам, изучающим божественную философию.
– А у тебя сейчас есть жильцы?
– Гм!.. Несколько комнат занято одной знатной дамой! Но я понимаю твою мысль. У меня найдется для тебя комнатка, что же касается столовой, в которой ты уже был, то разве ты не родственная мне душа? Мы можем соединить наши трапезы, потому что наши души уже слились.
Филимон сердечно поблагодарил его за предложение, хотя не решился принять его. Вскоре они очутились перед дверью того дома, возле которого он провел ночь. Значит, вчера он действительно видел Ипатию!
Черный привратник сдал монаха с рук на руки хорошенькой невольнице, которая провела его через ряд коридоров в большую библиотеку, где пять или шесть молодых людей под руководством Теона усердно переписывали рукописи и чертили геометрические фигуры.
Филимон с любопытством смотрел на эти символы неведомой науки и спрашивал себя, скоро ли настанет день, когда он будет посвящен в их тайны.
Заметив, с каким явным презрением уставились юноши на его изодранную овчину, Филимон смутился. Едва овладев собой настолько, чтобы повиноваться почтенному старцу, молодой монах по его знаку последовал за ним.
До Филимона доносилось хихиканье молодых людей, пока он шел за своим проводником по галерее. Наконец Теон остановился и осторожно постучал в дверь…
Ипатия, вероятно, находилась в той комнате…
Наконец дверь растворилась, и Филимон, переступив порог, увидел Ипатию во всем блеске ее красоты. Она была обаятельнее, чем накануне, увлекшись пылом собственного красноречия, прекраснее, чем в минувшую ночь, когда ее золотистые кудри сверкали в лунном свете.
Ипатия не шевельнулась, когда Теон и юноша вошли в комнату. Она ласково улыбнулась отцу и устремила свои большие серые глаза на Филимона.
– Вот тот юноша, дочь моя! Я исполнил твое желание, и, думаю, тебе лучше знать…
Новая улыбка Ипатии прервала эту речь, и старик со смущенным видом направился к противоположной двери. Взявшись за ручку, он еще раз остановился.
– Если тебе кто-либо понадобится, позови нас. Мы все будем в библиотеке, – сказал старик уходя.
Филимон стоял, опустив голову, и дрожал. Куда девались все те мудрые речи, которые он подготовил для этой минуты? Он забыл их все, взглянув ей в лицо… Но чем настойчивее он отворачивался, тем отчетливее видел ее облик. Он чувствовал, что Ипатия смотрит на него, наблюдает за ним, и из его памяти улетучивались все те убедительные доводы, которые он заранее подобрал.
Ипатия продолжала молчать и неподвижная, как статуя, оглядывала его с головы до ног. Когда же кончится это невозможное состояние?
– Ты позвала меня сюда? – начал, наконец, юноша, не то сердясь, не то извиняясь.
– Да. Я следила за тобой во время лекции. Мне показалось, что ты осмелился прервать меня так грубо из-за своего юношеского невежества. Твоя внешность указывает на благородство натуры, которую боги очень редко даруют монахам. Мне хотелось убедиться, насколько основательно мое предположение, а потому я и спрашиваю тебя: с какой целью ты пришел сюда?
Этого-то вопроса Филимон и ждал. Наступила минута исполнить свою миссию! Собрав все силы, он пробормотал в ответ:
– Чтобы обличить тебя в твоих грехах.
– В моих грехах? В каких грехах? – спросила она, пристально глядя на него.
В больших серых глазах девушки светилось такое горделивое удивление, что Филимон поник головой. Какие грехи? Он и сам этого не знал. Но разве она не похожа на Мессалину? Разве не язычница она, не колдунья?
Юноша вспыхнул, потом поднял голову и робко, но отчетливо вымолвил:
– В отвратительном колдовстве и, что еще хуже, в испорченности, которые, как говорят…
Он не в силах был продолжать начатую речь. Подняв глаза, Филимон увидел презрительную и гордую усмешку на ее губах. Его слова не вызвали даже краски стыда на этих мраморных щеках!
Ознакомительная версия.
