пусть сейм объявит его недостойным короны! А кто же даёт мне право поднять на него свою руку?
— Вы поклялись в церкви Ченстоховской Божией Матери, пред чудотворным образом Пресвятой Непорочной Девы, — со страшной, угрозою в голосе произнёс Пулаский.
— Я знаю это, — мрачно возразил Косинский, — и эта клятва жжёт мою душу; прошу вас, пан, освободите меня от неё! Я покину страну, я поступлю на службу во Францию, там я попытаюсь узаконить своё имя... сделаюсь достойным этого имени; на поле сражения я завоюю себе положение, которое сделает меня достойным своей возлюбленной, или помру и своею смертью добуду прекраснейшее право на дворянство, так что все, кто будут носить имя Косинских, будут гордиться тем, что их имя вырезано на моём намогильном камне.
Пулаский готов был вспылить, его глаза метали молнии, его рука судорожно сжимала эфес сабли, но он быстро справился с собою, подавил в себе внезапный приступ гнева, и черты его лица приняли благосклонно-участливое выражение; он схватил руку Косинского и нежным, почти отечески любовным тоном проговорил:
— Послушайте, мой друг! Вы ещё так молоды, и я знаю, что в вашем возрасте любовь мутит рассудок; отрешитесь от таких печальных мыслей, овладевших вами в вашем уединении; подумайте о своей клятве, искупите своё слово смелым подвигом, который принесёт вам свободу и радость; своим честным словом я обещаю вам, что вы займёте высокое место у ступеней трона, путь к которому вы проложите для графа Станислава Потоцкого. Сам король будет вашим сватом у высокомерного старосты Любенского. Конечно, Господь Бог над всеми нами; если Им предопределён неуспех нашего плана, то вы должны умереть, как готовы сделать это на поле сражения во Франции; сражаться вам придётся и здесь, и там, но здесь вы боретесь не только за свою любовь, но и за родину, а в такой борьбе помогает Сам Бог! Останьтесь верны святому делу и докажите тем самым, что в ваших жилах течёт благородная шляхетская кровь.
— Ваши слова западают глубоко в мою душу, — сказал Косинский. — Вы знаете, пан, как я уважаю вас и как верю вашим словам. Пусть будет так! Я готов исполнить свою клятву, но поклянитесь и вы на распятии, что никогда не забудете обо мне и во имя чести и всего святого приготовите мне место среди шляхтичей освобождённой родины.
Пулаский коснулся концами своих пальцев распятия, поставленного в стенной нише, и сказал:
— Клянусь вам в этом! клянусь, что вы будете вознаграждены за свой подвиг. — Он распростёр руки, прижал Косинского к груди и долго не выпускал его из своих объятий. — Теперь ступайте, мой друг, — продолжал он, — и ждите знака к началу своих действий. Вам теперь не следует долее оставаться здесь. Возьмите вот эти деньги, — сказал он, подавая туго набитый кошелёк Косинскому. — Разделите на глазах у всех один золотой со своими товарищами и будьте готовы завтра ранним утром, пока ещё все во дворце будут спать, отправиться в обратный путь; я позабочусь о платье и об оружии. — Он ещё раз наполнил бокалы и воскликнул: — за здоровье прекрасной Елены Любенской! За счастье вашей любви! За свободу родины!
На этот раз Косинский звонко чокнулся своим бокалом и осушил его до последней капли.
Пулаский ещё раз обнял его, затем молодой человек снова надвинул на самый лоб свою меховую шапку, принял смиренную, согбенную позу, подобавшую его крестьянскому одеянию, и вернулся, расспрашивая слуг в коридоре о дороге на конюшенный двор; там он нашёл своих товарищей, сильно подвыпивших в кругу челяди и расхваливавших милостивого и щедрого графа Станислава Потоцкого с таким же единодушием, как и те шляхтичи, которые в господских комнатах пили за здоровье своего хозяина токайские и бордосские вина.
После ухода Косинского Пулаский стоял некоторое время, сильно задумавшись.
— Этот молодой человек может сделаться опасным, — проговорил наконец он про себя. — Ведь если найдётся предатель, то все мы погибнем, а с нами и дело нашей родины. Что значит пред этим одна человеческая жизнь?
Погруженный в глубокие размышления, секретарь прошёлся несколько раз взад и вперёд по комнате.
— Нет, — произнёс он потом, — Косинский собственно не опасен; это — слабая душа; ведь слаб каждый, кто подпадает под власть женской любви вместо того, чтобы забавляться ею в часы досуга; но к предательству он не способен; однако всё же не мешает учредить за ним надзор.
Пулаский дёрнул за ручку звонка.
— Ясновельможный пан изволил уже встать? — спросил он вошедшего крепостного слугу.
— Сейчас приказано подавать завтрак, — ответил тот.
Пулаский собрал некоторые бумаги, сунул их в портфель и направился в покои графа Потоцкого, служившего центром этого суетливого, кипевшего деятельностью мирка слуг, клиентов и вассалов, помещавшегося во дворце.
Жилые комнаты графа Станислава Феликса Потоцкого были расположены в обширном дворце со стороны сада. В противоположность беспокойной суете на широких дворах здесь царила глубокая тишина, и разнообразные звуки шумной жизни, доносившиеся с этих дворов и с городских улиц, отдавались здесь глухо, словно долетая издалека, так что тут можно было вообразить себя среди вельского или даже монастырского уединения.
Убранство комнат фельдцейхмейстера заключало в себе всё, что только может представить утончённая французская роскошь в сочетании с расточительной азиатской пышностью. В приёмных залах были собраны художественные произведения живописцев всех школ и эпох, а рядом с ними турецкое, персидское, древне-римское и средневековое оружие необычайной редкости и красоты; с плафонов, украшенных мастерскими картинами, искусной лепкой или драгоценной резьбою по дереву, спускались великолепные люстры из горного хрусталя; персидские ковры устилали пол, а по ним в роскошном изобилии были раскинуты ещё пушистые шкуры тёмных медведей, тигров и пантер, заглушавшие шаги.
В конце анфилады этих убранных с расточительным великолепием покоев, где обыкновенно сходились на интимных вечерах близкие знакомые графа, помещалась его гостиная, круглая комната, отделённая от сада полукруглой стеклянной стеною, которая составлялась из различных дверей и пропускала сквозь себя яркий свет. Остальные стены этого помещения были сплошь завешаны толстыми коврами, которые спускались также на двери, и когда последние были затворены, то они придавали гостиной совершенно замкнутый вид. Вдоль стен тянулись низкие диваны с подушками, обитые турецкой материей, затканной золотом; множество кресел, также низких, необычайно удобных и обтянутых роскошнейшими тканями, стояло вокруг вперемежку с маленькими столиками, украшенными превосходной мозаикой с богатой инкрустацией из драгоценных камней. В противоположность
