им был.
Анджей встал со стула и пошёл обнимать отца. Суровое его лицо вздрогнуло каким-то чувством.
– Отец, – сказал он, покачивая чёрным облачением, – мы – рыцарство Христово, а так как рыцарь, надевая доспехи, обо всём должен забыть, чтобы в своё оружие вложить душу, и мы, тем паче, из-за наших доспехов должны забывать свет.
– Ты ведь не монах!
– Но у меня те же клятвы и обязанности, – сказал Анджей.
– Прежде чем их принял, ты имел другие для рода и отца, – воскликнул Марек.
– От тех я отказался, когда был пострижен! – вздохнул магистр Анджей.
Выражение отцовского лица свидетельствовало о том, что он не был убеждён, и не рад был всему спору с сыном.
Вздохнул, пошёл к окну, ластящегося пса отпихнул.
– Значит, не о чем говорить с тобой! – прибавил он.
Затем в дверь постучали, оба оглянулись; осторожно её приоткрывая, вошёл муж, годами старше Анджея, похожий на него, а ещё больше на Воеводу, с лицом, изрытым преждевременными морщинами, пылким, суровым, с глазами, которые из-под густых бровей блестели звериным выражением.
Был это тот Ян, называемый в семье Яшком, некогда первая причина борьбы с Одроважами, тот, что выдал их на смерть у прусской границы… наказанный лишением рыцарского пояса и изгнанием. Спрятался он в Чехии, которая тогда почти для всех беглецов из Польши была приютом, а через два года тайно вернулся. Добрый Лешек, хоть знал о том, простив отцу, сына преследовать не хотел. Смотрели сквозь пальцы, что он находился на дворе отца, не делали ему ничего, но и к милостям не возвращали.
В боязне Одроважей Яшка постоянно прятался под плечом отца и за ним.
Эта жизнь опротивела ему, горел, поэтому, сильнейшей ненавистью к епископу, к семье, и постоянно упрекал отца за его покорность. Воевода имел к нему слабость, как к своему первенцу.
При виде входящего Яшка, магистр Анджей встал, чтобы подойти обнять брата, но тот холодно с ним поздоровался головой и почти неохотно приветствовал невнятными словами.
Он обратился к отцу:
– Я не знал об Анджее, – отозвался он, – удивительно, что он захотел нас навестить, так сердцем к Одроважам прильнул.
Он пожал плечами. Задетый Анджей облачился своей духовной серьёзностью, поглядел, не отвечал.
– Не мешает, что пан брат здесь, – прибавил Яшко, – таин от него у нас не должно быть, он не дошёл, может, ещё до того, чтобы своих предал ради чужих.
– Брат! – сурово сказал Анджей.
Отец дал знак Яшку, на который он, казалось, не много обращал внимания.
– Да, – добавил он почти гневно, – кто не с нами, тот против нас.
– Сначала я должен быть с Богом, – ответил, сдерживаясь, магистр Анджей.
Не обращая уже внимания на брата, Яшко довольно резко произнёс:
– Достаточно этой позорной жизни, – воскликнул он. – Я должен скрываться как злодей, надеть мне доспехи не разрешено. Любой негодяй Одроваж может схватить меня как беглеца и выдать. Мне уже эта собачья жизнь опротивела!
Марек его сурово прервал:
– Благодари Бога, что спас тебя! Чего тебе хочется? Ты с ума сошёл.
Глазами указал ему на второго сына, но Яшко на него вовсе не обращал внимания.
– Я еду отсюда прочь! – сказал он решительно.
– Куда? – спросил отец.
Прежде чем Яшко имел время ответить, магистр Анджей встал, чтобы попрощаться с отцом.
– Уже идёшь? – спросил с ударением Воевода.
– У меня есть мои капелланские часы, – отпарировал холодно Анджей.
Яшко дико усмехнулся, поглядывая на него через плечо.
Ксендзу нетерпелось уйти; он издалека поклонился брату, который обернулся, и сделал на нём в воздухе крест.
Когда Анджей ушёл, Воевода с неприязнью и упрёком поглядел на сына.
– Помни, – воскликнул он, указывая на дверь, – этот тебя ещё когда-нибудь должен будет защищать и спасать, когда ты по своему безумию снова попадёшь в какую-нибудь яму.
Яшко на это презрительно встрепенулся.
– Бог даст, что я в нём нуждаться не буду, – сказал он.
– Он хорошо сделал, – прибавил он, – что пошёл отговаривать капелланские молитвы, потому что лучше бы не слышал того, что я должен поведать. Опротивело мне это сидение за печью, сегодня или завтра я двинусь к Одоничу, к Святополку, куда глаза понесут, к первому встречному, который встанет против Лешека.
Воевода выпалил, сжимая кулак:
– Ты какой-то неблагодарный! Пойдёшь за тем, чтобы привлечь на меня новые подозрения, что я предатель! Чтобы мне старую голову сняли или прочь выгнали! Ты!
Яшко ничуть не смешался резким выступлением отца, может, будучи привыкшим к подобным, слушал его почти с пренебрежением.
– Отец, ничего с тобой не будет, всё-таки я вольный как птица, согласно немецкому выражению. Пойду, куда глаза глядят.
– Пойдёшь от меня, из моего дома! – кричал Марек. – Все тут о тебе знают, скажут, что я тебя послал. Сиди, глупец, придёт для тебя время.
– Когда? Вы так крепко посадили Лешека, что он тут вековать будет, а пока Иво и он здесь, для меня места нет.
Лешека мне нужно выбросить вон, или лучше – пусть они возвращают изганников.
Он показал на шею, как бы её резал. Марек ударил его по руке.
– Молчи! – воскликнул он.
Он задумался, сказав это, и встал, точно им вдруг овладела неуверенность. Быстрый Яшко воспользовался этим в мгновение ока – и горячо начал:
– Ты, я, мы все, сколько нас есть, пропадём, дожидаясь чего-то лучшего. Кто хочет что иметь, должен делать… Одонич и Святополк делают, а мы ждём, и дождёмся, что нас обезглавят… Нужно всех насадить на Лешека.
– Тонконогий не пойдёт, достаточно ему дел с Одоничем, – отозвался тихо старик.
– А Конрад? – подхватил, хитро смеясь, Яшко. – Вы думаете, что тот не хотел бы, чтобы ему Лешека упразднили? Эх! Эх! Не бросится, может, на него, но и за него не заступится… А Генрих тот набожный…
– Оставь меня с ним в покое! Оставь в покое! – прервал Марек. – Тот жену слушает, а жена ему скорей власяницу даст одеть, чем корону. Я раз ему доверился и этого достаточно… Это баба…
– Обойдёмся без него, – шепнул искуситель Яшко, видя, что отец поддался его настояниям.
– Пойдёт с Лешеком, – добавил отец.
– Не страшен он и его силезцы, – произнёс Яшко всё живей. – Там в доме имеют, что делать, потому что братья едят друг друга.
Он прервался вдруг и, подходя к отцовскому уху, как бы уже считал дело выигранным, начал быстро сыпать:
– Вы скажете, что я капризный, непослушный, убежал.
Вам ничего не сделают. Я должен идти к Одоничу, к Святополку, я там пригожусь.
– А если тебя сцапают?
– Лихо съедят, – крикнул Яшко. – Одонич в монашеском облачении убегал, я и этого
