— Неужели совсем некуда поместить груз, чтобы отправить его в Соединенные провинции? И даже капитан сдал свою каюту?
— К сожалению, это так, — подтвердил управляющий факторией, отставной, скрученный ревматизмом солдат, большие глаза которого, полученные от природы словно бы в утешение за немощное тело, выцвели от блеска океана.
— Но ведь бочонок перца или корицы много места не займет? — не сдавался торговец.
— Какого еще перца? Откуда здесь перец, голубчик? Никому он тут и не нужен — колонистам вполне хватает тростника…
— Как? Разве они не выращивают пряности?
— Зачем? Здешняя земля, massape#[34], такая плодородная, что тростник созревает за три месяца, втрое быстрее, чем на Антильских островах! К тому же сахар из него получается превосходный, самый лучший в мире, и было бы просто глупо разводить что-то еще… Загляните в Олинду, в Игарасу, пройдитесь вдоль реки Беберибе… Нигде вам не увидеть ничего, кроме плантаций тростника, мельниц и согнутых спин рабов. Одни только чернокожие сажают перед своими лачугами немного конопли и табака, чтоб им было чем трубку набить, но они-то точно ничего из этого не вывозят!
У несчастного харлемца просто земля под ногами разверзлась. Он, конечно, готовился к трудностям, но ему и в голову не приходило, что работы не будет из-за отсутствия товара. Видя, как удручен посетитель, управляющий попытался выразить ему сочувствие. Старого солдата, привыкшего к жалобам лавочников, все-таки иногда трогали несчастья новичков, и потому он откинул крышку сундучка, вытащил оттуда бутылку ратафии, снял с горлышка два насаженных на него стаканчика и разлил водку.
— Домашняя… В море напитки портятся. Не знаю почему, но любая бутылка, какая до нас доберется, воняет пробкой.
Корнелис вяло чокнулся с ним. Казалось, горе сразу состарило голландца, и он так отупел, что не заметил, как жидкость течет по подбородку.
— Так-то вот, приятель! — вздохнул управляющий факторией. — Закон, который правит светом, что Старым, что Новым, — жестокий закон! Взять хотя бы этот дом. Его выстроили на вершине холма, и кто помоложе — легко взлетает к нему по крутой тропинке, а мы, те, кто в годах, еле доползаем, пыхтя и отдуваясь. А ведь здесь, как везде, кто первым успел, тот и съел! Слыхали уже, что в Пернамбуко из-за кучки сахара дерутся на поединках, за несколько арроб[35] готовы просто поубивать друг друга? У меня своя теория: тропический климат, он распаляет страсти, тогда как наш, в Провинциях, свежий и целебный, их, напротив, утихомиривает. Согласны?
У Корнелиса не было на этот счет никакого мнения, да и не слушал он разглагольствований управляющего. В эту минуту его занимала только собственная участь.
— Но чем же я займусь, если тут нет ничего для продажи?
— Кое-что есть, но я сомневаюсь, что это вам подойдет… Некоторые приезжие охотятся вместе с индейцами в глухих лесах, а потом торгуют шкурами ягуаров и перьями попугаев. Или становятся лесорубами и продают местную древесину для строительства судов и для монастырских ворот. Можно было бы найти и другие занятия, только и те вряд ли для вас, ведь чаще всего новички берутся за дело, от которого уже отказались другие… Зарабатывают какую-то малость, натаскивая боевых вьюрков или присматривая за конюшнями крупных плантаторов, куда повадились десмоды-кровопийцы.[36]
— Мне это уже не под силу! — вздохнул Корнелис.
Управляющий кивком согласился, задумчиво поскреб подбородок, зудевший в тех местах, где островками торчали недобритые волоски, и продолжил:
— Говорят, у вас руки приставлены куда надо и вы умеете кроить… Так почему бы вам не сделаться портным — здесь ведь наверняка найдутся люди, которые расхвалят вашу работу, по всей колонии слава пойдет… Правда, женщин у нас тут немного, но их выписывают из Соединенных провинций, и нам оттуда присылают сироток… Впрочем, вам, наверное, хватит и тех, что живут в колонии — да у одной только губернаторской жены шесть сундуков забиты одеждой!
Харлемец недовольно засопел:
— Я, сударь, купец и пересек Атлантический океан вовсе не для того, чтобы работать иголкой!
— Как угодно… но все-таки подумайте насчет шитья! Беда многих колонистов в том, что, прибыв из Европы с набором готовых представлений, они слишком торопятся преуспеть. Навидался я тут негоциантов, растративших по прибытии весь свой капитал на шкуры и не продавших потом ни одной. При этом человек, хоть сколько-то находчивый и упорный, вполне может получить в этой стране неплохую прибыль…
Поначалу Корнелис и слушать ничего не хотел. Оставив все эти советы без внимания, он отправился в Олинду и попросил аудиенции у губернатора, решив пожаловаться тому на свои трудности. Он объехал все ближайшие плантации в поисках партии сахара, которую мог бы купить. Он обошел все суда в надежде, что уговорит капитанов потеснить уже имеющиеся грузы, чтобы освободилось место для его тюков. И каждая его попытка заканчивалась неудачей, и отовсюду его с позором гнали: никому не было дела до старикашки, который ходит и пристает ко всем со своим тростником.
— Говорят же вам, что портные здесь нужны куда больше коммерсантов! — твердил в ответ на рассказ об очередной неудаче управляющий.
После всех мытарств Корнелису ничего другого уже не оставалось — только пойти тем путем, какой наметил для него новый друг. Отыскав неподалеку от берега стоящую у проезжей дороги в тени могучего хлебного дерева пустующую тростниковую хижину, он решил приспособить ее под мастерскую. Залатал дырявую крышу пальмовыми листьями, нарисовал углем вывеску по образцу тех, какие обычно бывают у фламандских портных: святой Мартин отдает нищему половину плаща. Привычная глазу картинка тотчас привлекла внимание голландских колонистов, сразу нашлись у кого — рубашка, у кого — юбка или накидка, требующие починки, и заказчиков оказалось даже многовато. А поскольку пассажиры «Свирепого» тоже на все лады повторяли имя искусного харлемского портного, Корнелису вскоре пришлось отказывать кое-кому из жаждущих привести в порядок одежду. Мастерская открывалась ранним утром, ван Деруик принимал заказы, а потом целый день трудился, запершись в своей хижине.
Однако этот каторжный труд никакой прибыли ван Деруику не приносил: услуги его так дешево ценились и так редко оплачивались не натурой, а наличными, что заработанного едва хватало на то, чтобы снимать жилье и покупать рыбий жир для лампы. Даже работая ночами и не выпуская из рук иглы, он за месяц едва сумел отложить несколько стёйверов. Если так пойдет и дальше, сколько же лет понадобится, подсчитывал он, пока он сумеет выполнить обещание, которое дал семье?
Корнелис часто думал об оставшихся на родине детях. Время шло, а он все не брался за перо, не писал домой. Конечно, пока он обустраивался в Бразилии, времени на письма не оставалось — мешали неотложные дела, но не спешил он делиться новостями и по другой причине: порадовать родных было нечем, а огорчать не хотелось. Надо подождать лучших дней, думал он, а тогда уже и рассказывать: если у длинной цепочки его злоключений появится счастливый конец, читать о них будет куда легче.
Но наступил вечер, когда харлемец не выдержал: потратившись на рулончик бумаги и склянку чернил, он взялся за длинное письмо, в котором ни слова не говорилось о его горестях и разочарованиях — только о бразильском климате, о Пернамбуко и о производстве сахара. «Дела идут успешно», — написал он, ни слова о себе к этому не прибавив, зато сыновей и дочерей буквально засыпал вопросами: здоровы ли они? какие у них виды на будущее? все ли в порядке в лавке и прибыльна ли торговля? в достатке ли живет семья и справляются ли они с домом? Корнелиса интересовало все: настроение Фриды и оплата счетов, отношения с соседями и размер трещины, которая в день его отъезда опасно подползла к балкону. В общем, рассказывал он очень сдержанно, а расспрашивал так настойчиво, что его послание стало смахивать на опросный лист.
Уже собравшись приложить печать, Деруик спохватился: что подумают сыновья, получив только письмо — без денег, которых он посулил им так много? Не догадаются ли они, насколько отец обнищал? Он окинул взглядом комнату, изучил жалкие тряпки, кое-как сваленные в грязных сундуках. Так. Продать тут нечего. Нет, все-таки кое-что осталось: его шляпа! Отличная шляпа из гладкого утрехтского бархата с искусно выкроенными полями, затенявшими до середины носа его длинное лицо. С тех пор как Корнелис прибыл в Бразилию, стоило облакам затянуть небо, он тщательно заворачивал свою шляпу и убирал ее в коробку, вот и выглядела она совершенно новой. Кому ж неизвестно, сколько колонистов зарится на его шляпу: их собственные сожгло тропическое солнце, и теперь они прикрывали головы соломенными. За такую шляпу он точно выручит хорошие деньги!
