— Поторопитесь, — сказал нам Максим.
Нам удалось погрузить на машину содержимое четвертого контейнера. Максим приказал отступать, когда немцы открыли огонь. Мы присоединились к маки Дюра и только на следующий день узнали, что случилось с четырьмя нашими товарищами.
Жан нервно затянулся погасшей сигаретой. Леа зажгла ему другую. Он продолжал бесцветным голосом:
— Максим остался у места выгрузки с Роже Маньо, Жан Клаве и Эли Жюзан прикрывали наш отход. Они установили между двумя контейнерами легкий пулемет и, пользуясь сброшенными боеприпасами, открыли огонь. Немцы отвечали, но не показывались. Однако четверо полицейских сумели подобраться к нашим товарищам. Наших ранили, они попытались бежать, но было слишком поздно. У них к тому же кончились патроны… Немцы избили их прикладами и, смеясь, наблюдали, как головорезы из полиции пытают их. Они вырвали им ногти, содрали кожу до мышц и наконец заставили их вырыть себе могилы…
Леа сухими глазами смотрела на рыдающего Жана.
— А что случилось потом?
— Они подожгли ферму Бри и уехали в Мориак с песнями. Вместе с маки Дюра мы залегли в пятидесяти метрах от блазимонской дороги, открыли пулеметный огонь и забросали их гранатами. Немцы и полицейские бросились на землю и стали отстреливаться. Здесь Рауль и был ранен в плечо, а я в ногу. Двое наших товарищей пали рядом с нами: Жан Кольёски и Ги Лозанос. Мы отошли, скосив несколько человек из автомата, но на мориакском кладбище мы были ранены снова. Аббат Гресье подобрал нас и оказал нам первую помощь. Видя тяжелое состояние Рауля, он предупредил доктора Лекаре из Ла-Реоля, который входил в нашу сеть, но из-за немецких заслонов на дорогах не смог нас отвезти к нему и оставил в Пиане, оттуда мы пошли пешком. Остальное ты знаешь.
Друзья долго молчали, держась за руки. Руфь прервала их мрачные мысли, быстро войдя в комнату.
— Я встревожена, у Файяров никого нет, все заперто. Дети мои, вам надо уезжать.
— Но куда же мы отправимся?
— В Париж к твоим теткам.
— Я не могу теперь уехать, мне надо побывать в Верделе и предупредить мою мать.
— Я это сделаю, Жан.
— Спасибо, Руфь, но именно мне следует сообщить матери о гибели Рауля.
— Я понимаю, дружок… Но что ты будешь делать потом?
— Продолжать сражаться. Прости, Леа, что оставляю тебя, но я не могу поступить иначе.
— Возьми мой велосипед, Жан. Так ты доберешься быстрее.
— Спасибо. Если удастся, я вам его верну. Прощай, Леа. Тебе тоже надо уезжать.
Она, не отвечая, обняла его. Бернадетта Бушардо и Руфь тоже обнялись с ним, советуя ему помнить о своей ране.
Леа кончала укладываться, она собрала в дорожную сумку кое-какую одежду для Шарля и себя, а также небольшую шкатулку с оставшимися украшениями матери. Руфь принесла ей завернутые в белый платок сандвичи и термос с водой.
— Я дала Шарлю пакет с вишнями и остатки сладкого пирога.
— Уезжай, Руфь, я прошу тебя.
— Нет, моя дорогая. Кто-то должен заниматься домом и твоей теткой.
— Я боюсь оставлять вас здесь одних.
— Но что может случиться с двумя такими старыми женщинами, как мы? Ты зря волнуешься. Все будет хорошо.
— О Файярах так ничего и не известно?
— Нет.
— Когда обещал приехать доктор Жувенель?
— В три часа. Поезд по расписанию должен отправляться в четыре, если путь будет расчищен.
— Ты думаешь, мы в Бордо сумеем сесть в парижский поезд?
— Доктор Жувенель сказал, что предупредил своего друга, который работает на вокзале Сен-Жан.
— Леа, когда мы едем? — вбегая, спросил Шарль.
— Скоро. Мы ждем доктора.
— Он отвезет нас к маме?
— Не знаю… Может быть. Иди во двор, я тоже сейчас выйду.
Леа заперла чемодан и осмотрелась вокруг. «Я не увижу больше эту комнату», — подумала она.
Скрепя сердце она закрыла дверь детской, которая столько раз была приютом для печалей и умеряла ее гнев.
Небо было безоблачно. Полдневное солнце грело сильно, почти так же, как вчера. На винограднике местами виднелись переспелые грозди. Почему Файяр покинул Монтийяк сейчас, когда здесь было так много работы?
— Руфь, я отнесу багаж в домик путейцев у дороги, тогда доктору не надо будет заезжать в поместье.
— Как хочешь. Вот, возьми немного денег на дорогу. Это все, что у меня есть.
— Спасибо, Руфь. А как же ты?
— Деньги нам не нужны. Мы найдем достаточно еды в огороде, и куры продолжают нестись. К тому же твоя тетка в следующем месяце должна получить пенсию. Поторопись, скоро будет готов обед. Надень шляпу, солнце печет.
Леа не хотела противоречить старой женщине и пошла поискать у двери свою соломенную шляпу. Прохлада и полумрак прихожей были приятны после жары и солнечного блеска снаружи. Она очень любила это место, место встречи обитателей дома, здесь всегда царил легкий беспорядок: каждый оставлял на столе или стульях одежду, игрушки, книгу, газету или шитье. «Когда кончится война, надо будет оклеить прихожую заново», — подумала она, глядя на белые стены, оживленные старыми гравюрами с изображениями разных памятников Бордо, тарелками эпохи Директории из желто-белого фаянса с выписанными на них мифологическими персонажами… Она увидела свое отражение в высоком зеркале, потускневшем и запачканном. Как она похудела! Это не понравилось бы Франсуа, любившему округлые формы. Но больше всего ее поразил собственный взгляд, одновременно твердый и потухший… Ей вновь привиделись мертвые глаза Рауля. Камилла… Сидони… доктор Бланшар… Мари… ее отец… мать… супруги Дебре… Рафаэль Маль… все те мертвые, кого она любила… Кто же погиб еще?.. Альбер и Мирей?.. дядя Адриан?.. Лоран?.. Люсьен?.. Милый кузен Пьеро?..
— Леа, куда ты идешь?
Голос Шарля оторвал ее от видений.
— Я отнесу чемодан и пройдусь. Хочешь погулять со мной?
— О да, моя Леа, — воскликнул малыш, прижимаясь к ней.
Они внесли в хибару сумку и маленький чемодан и, взявшись за руки, спустились с террасы на поле. Несмотря на недостаток рабочих рук, виноградники были ухожены.
— Посмотри, моя сандалия слетает.
Леа нагнулась и поправила пряжку.
— Не двигайся! — шепнула она вдруг, пригибая ребенка к земле.
По дороге, протянувшейся вдоль кипарисов, семь или восемь человек в голубых мундирах шли, пригибаясь, держа перед собой автоматы. Дойдя до террасы, они остановились. Подбежали немецкие солдаты. Со своего места Леа видела только серо-зеленые шлемы. Офицер вермахта подал знак полицейским, взбирающимся на террасу.
Шарль попытался высвободиться из рук девушки.
— Пусти меня, ты мне делаешь больно.
— Прошу тебя, молчи… Немцы в Монтийяке.
Шарль задрожал.
— Я боюсь… я хочу к маме.
— Молчи, иначе они схватят нас обоих.
Он замолчал, беззвучно плача, не сознавая, что намочил свои штанишки.
Все было спокойно под солнцем, обжигающим равнину. Уж не почудились ли ей немцы и полицейские? Она напрасно напрягала слух, она не слышала ничего, кроме треска кузнечиков. Может быть, Руфь и тетя Бернадетта увидели их и успели скрыться? Нечеловеческий крик оборвал эту надежду. Не размышляя, Леа поднялась и побежала к террасе, держа Шарля за руку, проклиная свое цветастое платье, видимое издалека. Они спрятались за кипарисом. Немцы и полицейские сновали по двору, разбивая ударами сапог и прикладов ворота винных складов, автоматными очередями выбивая все стекла; мебель была выброшена через одно из окон второго этажа. «Зачем они делают это?» — подумала Леа. Она была слишком далеко, чтобы видеть и слышать ясно то, что происходило. Квадратные столбы двора частично заслоняли вид.
Подъехал грузовичок, задев за один из столбов. Грабеж начался. Крики, смех, выстрелы доносились до них, такие неправдоподобные в этом привычном месте, залитом солнцем. В огороде около дома Файяров двое полицейских гонялись за домашней птицей. Вдруг — о, ужас… горящий силуэт покаялся вверху на аллее, закружился и рухнул на гравий.
Леа прижала к себе ребенка, который больше не шевелился… Широко раскрытыми глазами она смотрела, как корчится тело одной из женщин, с которыми рассталась несколько минут назад… Кто это был: Руфь или Бернадетта?..
Пламя было таким сильным, что не удавалось рассмотреть лицо… оно плавилось. Вопль, вырывающийся из черной дыры рта, затих. Немецкий солдат ткнул обгоревшее тело концом стальной трубы, соединенной с двумя баллонами, закрепленными на его спине. Вероятно, сочтя, что тело еще недостаточно обгорело, он выпустил из трубы длинное пламя, сопровождаемое зловещим свистом. Скорченная рука трупа, воздетая к небу, словно призывающая на помощь Всевышнего, расплавилась под мощью огня. Это вызвало у солдата смех… Он повернулся и вошел во двор. В грузовичке громоздились ящики с вином. Леа, как парализованная, не могла отвести взгляд от дымящихся останков, страшный запах которых доносился до нее… В этом кошмаре на колокольне Сен-Мексана пробило два часа… Поезд прошел через виадук… Должно быть, в Сен-Пьер-д'Орийяке починили путь…
