Оставив пылающее стойбище, казачий отряд в придачу к своему табуну погнал ещё и татарский. На первом попавшемся озерке они сделали привал, чтобы напоить лошадей. И радостные от своего успеха казачата собрались вместе. О боже! Они не узнали друг друга. Лица и руки были чёрными от запёкшейся крови. В крови и одежда. Скорее её смыть, отстирать одежду. Вода в озере вмиг окрасилась в красный цвет. А казачата довольны.
— Эй, хватит! — орёт Андрей. — Давай лучше махан варить.
Не выдержала натура Андрея, не привык ещё к такой кровушке. Горько, но привыкать надо.
Мирно течёт жизнь на коше. Казаки заняты своими делами. Только вот неспокойно на душе атамана. Не выходит из головы тот злопамятный день, когда казаки едва не бросились рубить друг друга. Благо, тот смельчак... Но надо, чтоб впредь не повторилось подобное. И Еремей решает собрать круг.
Сбор проходил на открытом воздухе. Атаман сидел в окружении именитого казачества. Казаки догадывались, что совет будет решать тяжёлый вопрос. Так оно и получилось. Когда собрались почти все, поднялся атаман. Кашлянул в кулак, поправил пояс, поглядел на Курбага. Тот кивнул: «Говори».
— Друзеки мои верные, — начал он глуховатым голосом, — послушайте меня, бывалого казака. Побыт заставил собрать вас. Анчибел стал вселяться в нас при виде шалавы. На днях у нас чуть не случился вой на вой. Хорошо хистый казак намётом умыкнул ту красу. Надо, я думаю, ретовать своё обличье. Хватит нам напутлять! Пока, братовы, у меня всё.
Вскочил Гудым. Поправил усы, поддёрнул чресел:
— Атаман! Я понял, ты хошь шалав боле к нам не пущать?
Атаман кивнул. Молодые загудели:
— Сами нацацкались, а нам нельзя!
Вскочил атаман. Шрамы на его покрасневшем лице побелели. Вид его был страшен.
— Кто его цацкался? — его рука легла на эфес сабли.
Он сделал шаг в сторону молодых. Те в испуге попятились. Таким атамана ещё не видывали. Вскочил и Курбат, преградив дорогу атаману.
— Сядь, — тихо сказал он, положив руку ему на плечо.
Атаман немного отошёл и сел на место. Курбат повернулся к нему:
— Твои шрамы сами говорят, как ты цацкался. Иль ты не хошь их узреть? — теперь он посмотрел на молодого есаула.
Тот покраснел и опустил голову. Покосились на него и соседи.
— Почему на Сечи етого нету? — Курбат обвёл присутствующих взглядом.
Все молчали, потупя очи. А старый казак продолжал:
— Почему там казак не схватится за саблю против казака?
Какое-то время длилось молчание. Поднялся Зое им.
— Да потому, — говорит он, — что там нет уз святей товарищества! Вдумайтесь!
Эти слова взорвали присутствующих.
— Волим и мы! — в один голос ревели они.
— Конец позорной вольности! — это уже говорил невольно собравшийся круг.
На этом и порешили: казак — это христианин и холостяк.
— Ну, вот и порешили! — довольный Еремей ударил себя по ляжкам. — Давайте готовиться к походу! — провозгласи он.
Шапки полетели вверх.
Когда круг в основном разошёлся, к атаману подошли оставшиеся казаки:
— Скажи, атаман, а кто был тот казак, который так ловко умыкнул бабу?
Семён переглянулся с Курбатом. Они улыбнулись друг другу.
— Если придётся выбирать атамана, узнаете, — ответил Курбат за атамана, подмигнув ему.
После окончания круга молодые собрались за церковью, подальше от глаз людских. И окружили Гудыма.
— Ну и разозлился батька, — сказал один из них.
— Это ты, Гудым, его разозлил.
— Я?
— Да, ты! — закричали парни. — Возгордился, что он тя сделал есаулом.
— Да вы что, друзеки! Я ни в жисть...
— Ладноть, — махнули они и стали расходиться.
После этого разговора Гудым не мог спать. В душу запал и атаман, и слова его друзей. На рассвете он оседлал коня и помчался на стойбище. Скачка успокоила его, а встреча друзеков сняла с сердца обиду. Он рассказал парням о круге и об интересе казаков.
— Кто же был тот казак, который так ловко умыкнул ту бабу? — загалдели парни.
Гудым пожал плечами.
Рассказ есаула невольно напомнил Андрею о том, теперь уже далёком случае. Он взял постель и ушёл в степь, чтобы одному предаться тому прекрасному воспоминанию.
Иван Данилович вернулся в Москву в расстроенных чувствах. А виной тому был его неожиданный визит в Саввино-Сторожевский монастырь. Хоть это и было не совсем по дороге из Можайска, но князь решил сообщить игумену, что митрополит Пётр прибаливает и не худо было бы ему навестить больного.
— Порадовался бы владыка, глядишь, ему бы и лучше стало, — сказал он ему.
Такая забота князя не могла не тронуть священника, и он клятвенно пообещал это сделать.
Отобедав с игуменом на скорую руку, князь спешил вернуться домой. Но одно сообщение сильно озадачило князя. Во время проводов настоятель, не очень-то знающий тонкостей княжеской жизни, проговорился Ивану Даниловичу, что он пару дней тому назад вот так же прощался с тверским князем и княгиней, которая ехала его проводить. Александр, с его слов, следовал в Орду.
Иван Данилович, руки которого лежали на крупе коня и он уже готов был вскочить в седло, резко повернулся к игумену.
— Батюшка, он к тебе специально заезжал?
Такой вопрос огорошил игумена.
— Как специально? — вырвалось у того, — просто он избрал этот путь, чтобы следовать в Орду.
— Конечно, — Иван Данилович улыбнулся, хотя на душе заскребли кошки, — князь волен ехать куда хочет и зачем хочет.
Проговорив это, взгляд его на какое-то мгновение застыл. Но он, словно придя в себя, заговорил вновь. Голос был мягок:
— Тем более, после нашей встречи в Твери мы договорились о нашем ладе.
Он погладил коня, потрепал его по шее и, обернувшись к игумену, проговорил:
— Я понимаю князя Александра. Он далёк от своего отца. Но отдать честь вам — святое дело.
Князь прыгнул в седло. Конь заплясал на месте. За ним вскочил на коня и сопровождавший его Кочева.
— Благослови меня, батюшка! Мне пора в дорогу.
— Да хранит тебя Господь! — произнёс игумен, перекрестив князя.
Всю дорогу от монастыря до дому он думал: «Зачем же Александр поехал в Сарай?» У него почему-то вылетело из головы, что он сам с данью и дарами готовится отбыть к Узбеку. А на ум пришло, что Александр за его спиной хочет «плести сети» с татарами против него.
Кочева заметил, что с хозяином случилось что-то неладное после встречи с игуменом. Весь разговор был при нём, и ничего предосудительного тот Ивану не сказал. Или он пропустил что-то важное мимо ушей? Напрасно он всю дорогу думал об этом. Ответа не нашёл.
Возвращались они в Московию, когда стемнело и люди готовились ко сну. Однако не везде. Проезжая старую Кузнецкую слободу, слышались мерные удары кузнецов. В нос ударил запах гари и калёного железа. Жители, оказавшиеся на улице, при виде князя низко кланялись, пряча удивление.
Князь въехал в кремль. Двор был пустынен. Никто не ждал его возвращения. Оставив коня у крыльца, князь сразу пошёл к себе. Зайдя в молельную комнату, на коленях совершил молитву. В опочивальне, не раздеваясь, упал на постель.
Но его приход не остался незамеченным. Служанка княгини, девка с поросячьими глазами, вошла в её опочивальню и сообщила о возвращении князя. Та сидела за столом и в зеркало рассматривала лицо.
— Ступай к себе, — сказала она.
Когда служанка исчезла, Елена поднялась и вышла из опочивальни. Крадучись, подошла к двери князя. Приоткрыв её, она увидела, что он, одетый, спал, повернув голову к стене. Она вернулась к себе и... задумалась. Иван всё больше и больше её сторонился. «Вот и сейчас где-то несколько дней пропадал. Вернувшись, ничего мне не сказав, завалился спать. Нет! Чует моё сердце: у него кто-то появился. Но кто? Неужели была встреча с этой Анастасией? Ведь после их поездки он так сильно изменился. Но неужели Александр отпустил жену? Или она что-то придумала, чтобы встретиться? Когда же они успели договориться? Может быть, был посыльный». Она вызвала к себе дворецкого. Осип Уваров явился тотчас.
Властным движением руки она усадила его рядом с собой.
— Скажи, Осип, — она не сводила с него глаз, — что за посланец был у нас из Твери?
— Посланец? — Уваров даже привстал от удивления.
— Да, посланец, — повторила она.
Дворский медленно покачал головой:
— Нет, матушка княгиня, я бы знал. Но... никого не было.
По его ясным, без тени сомнения, глазам она поняла, что Осип говорил правду. «Тогда кто же?» — подумала она и вздохнула.
— Ладно, иди, — приказала княгиня и задумалась.
Она вновь подошла к княжеской опочивальне. Князь спал.
Проснулся он только к вечеру. Почувствовав сильный голод, сбросил сапоги, удивившись, что никто его не раздел, надел мягкие чувяки, обмыв лицо, пошёл в едальню. Там его ждала княгиня. По её взгляду он понял, что она начнёт его пытать. Дав ему насытиться, Елена спросила:
