— Есть два вида фехтовальщиков. Дуэлянт полагается на свой опыт и рапиру, — объяснил он. — Атлет добивается победы за счет работы ногами. Решайте, кем вы будете, джентльмены — и миледи!
— Я буду дуэлянтом, — сверкнула глазами Элизабет.
— Тогда я тоже, — нехотя буркнул Роберт.
— Защищайтесь! — крикнула она и устремилась вперед, отражая удар за ударом.
Застигнутый врасплох Роберт, не особо веривший в ее похвальбу, оказался не готов к решительной атаке и, пятясь, неуклюже наткнулся на юного лорда Гастингса. Он попытался перехватить инициативу, но Элизабет твердо держалась на ногах. Через несколько минут учитель увидел, что дело принимает опасный оборот, и прекратил поединок.
— Неплохо для начала, ваша светлость! — воскликнул он, улыбаясь принцу, который тоже показывал себя не с худшей стороны.
Все неохотно вернулись на помост. Роберт, которого уже не пугало возможное поражение от простой девчонки, галантно молвил:
— Вы хорошо сражались, миледи.
Бросив взгляд на темноволосого мальчика, Элизабет, к своему удивлению, увидела в его глазах восхищение.
— У меня был достойный противник, сэр, — ответила девочка.
Она уже показала, на что способна, и теперь могла позволить себе великодушие.
За неделю своего визита Элизабет постоянно видела Роберта Дадли — ей позволили посещать уроки вместе с принцем и его знатными товарищами. В классе Роберт особо не блистал.
— Зачем мне учить греческий? — проворчал он, пользуясь временным отсутствием доктора Коукса и кладя перо.
— Чтобы ты мог стать гуманистом [9]и изучать труды древних, — ответил Эдвард.
— Я бы лучше покатался верхом, — сказал Роберт, будучи завзятым лошадником.
— Это понятно, я тоже люблю кататься верхом, — заметила Элизабет. — Но мне нравится и учиться, особенно история и языки.
— С вами все ясно, миледи: вы девочка, и вам не обязательно учить все то, что полагается юному джентльмену, — покровительственно ответил Роберт.
— Уверяю вас, мастер Роберт, я изучаю то же, что и вы! — горячо возразила Элизабет.
— Что, и географию, и государственное управление, и классику?
— И это, и многое другое, — гордо заявила она. — И я обожаю каждую минуту уроков.
— Как это возможно? — буркнул Роберт.
— Тсс, — прошипел Генри Брэндон. — Доктор Коукс услышит.
— Он пошел по малой нужде, — ухмыльнулся Гастингс. — Прошу прощения, миледи.
Элизабет улыбнулась. Ей нравились грубые разговоры мальчишек.
— Сестрица, ты же не собираешься становиться королем Англии, — заметил Эдвард. — Зачем все это учить, если ты просто выйдешь замуж и будешь растить детей, как все девочки?
— Я не выйду замуж! — пылко воскликнула Элизабет. — Никогда!
— Еще как выйдешь, — безмятежно парировал принц.
— А вот посмотрим! — вызывающе бросила она.
— Если отец прикажет, тебе придется подчиниться, — самодовольно проговорил тот.
— Это мы еще поглядим!
— Хотел бы я поглядеть, как это у вас получится, — встрял Роберт.
Мальчики рассмеялись.
— Он отрубит вам голову! — заорал юный Генри Брэндон.
К его удивлению, внезапно наступила тишина. Пятнадцать пар настороженных глаз неловко уставились на рыжеволосую девочку, хмуро сидевшую в конце длинного стола.
— Ладно, — сказала Элизабет, быстро опомнившись. — Может, лучше вернемся к занятиям? Кажется, доктор Коукс идет.
— Вы вправду так считаете, миледи Элизабет? — спросил Роберт Дадли, поравнявшись с Элизабет.
Девочка вышла на короткую утреннюю прогулку по окружавшему Эшридж лесу в сопровождении Бланш Перри. Было холодно, изо рта летел пар. То был последний день ее визита.
— О чем вы, мастер Роберт?
— О том, что вы говорили вчера, — будто никогда не выйдете замуж. — (Элизабет вдруг увидела в его взгляде странное сочувствие.) — Вы вправду не подчинились бы королю, если бы он приказал?
— Да, — ответила она. — Я отказалась бы. Отец меня любит и никогда не заставит силой что-либо делать.
Роберт с сомнением взглянул на нее:
— Может, он захочет выдать вас за именитого принца или лорда ради какой-то собственной выгоды. И тогда вы не сможете отказаться.
— Смогу, даже если меня пообещают самому императору! — пылко возразила Элизабет. — Я терпеть не могу замужество.
— Мой отец утверждает, что брак — наш долг, — сказал Роберт. — Он говорит, что устраивает все наши браки ради политики или государственной пользы.
— Все?
— У меня много братьев и сестер, некоторые старше меня, — объяснил Роберт. — Полагаю, мне тоже когда-нибудь придется жениться. Но до этого еще далеко, мне всего десять лет.
— Мне тоже, — подхватила Элизабет.
— Что ж, через два года вас могут выдать замуж, — предупредил Роберт.
— Ни за что, — упрямо ответила она.
— Почему вы так боитесь?
— Не скажу.
— Я заметил, что вы расстроились, когда глупец Генри Брэндон пошутил, будто король отрубит вам голову, — решился он. — Догадываюсь почему. Моего деда казнили. Отец говорит, что даже в лучших семьях среди предков найдется изменник.
— Моя мама, королева Анна, не изменница, — возразила Элизабет.
— Мой дед тоже, — вторил ей Роберт. — Но он стал непопулярен, так как повысил налоги для короля Генриха Седьмого, а ваш отец, когда взошел на трон, искал народной любви и потому приказал казнить деда. Не беспокойтесь, — добавил он, увидев ее лицо. — Я ничего не имею ни против вас, ни против короля.
— Надеюсь, — отозвалась Элизабет, и они какое-то время шли молча.
— Похоже, у нас есть нечто общее, — наконец молвила Элизабет.
— Даже более того, — улыбнулся Роберт. — Вы любите верховую езду?
— Обожаю, — призналась та.
— Покатаемся вместе?
— Да! Прямо сейчас!
Развернувшись, она устремилась к конюшням, и Роберт последовал за ней.
Жизнь при дворе казалась Элизабет настоящим чудом, о каком она прежде могла лишь мечтать — красочная и шумная, совершенно не похожая на прежнюю, и самое главное, девочка теперь могла быть рядом с отцом. Он был центром вселенной не только для нее, но и для всех остальных — рослый, могучий и величественный. Все вращалось вокруг короля, а от него исходил нескончаемый поток любви и заботы. Элизабет привыкла к толпам просителей, которые постоянно теснились в галереях и королевских апартаментах, жаждая получить повышение или просто обменяться словом или кивком с королем, ежедневно направлявшимся со своей свитой в часовню.
Не меньшие знаки внимания оказывали и его дочери. Придворные искали ее благосклонности, кланяясь и расшаркиваясь, когда она проходила мимо. Она наслаждалась ощущением собственной значимости, искренне веря, что остается важной персоной, несмотря на статус незаконнорожденной. Однако она уже достаточно повзрослела, чтобы почувствовать темные стороны придворной жизни: лицемерие, коварные интриги, злословие, раздоры и зависть. И страх — порой почти осязаемый… Да и как могло быть иначе, если недовольство короля означало тюрьму, разорение или даже смерть?
Однако Элизабет предпочитала об этом не задумываться, подобные мысли слишком выбивали ее из колеи. К счастью, вокруг полно было великолепных развлечений — к примеру, первое Рождество для Екатерины в роли королевы, сопровождавшееся роскошными торжествами в Хэмптон-корте. Мачеха пришла в восторг от льняного чепчика, который трудолюбиво вышила для нее Элизабет.
Но в новом, тысяча пятьсот сорок четвертом году король слег из-за больной ноги.
— Можно мне навестить отца? — спросила Элизабет у Екатерины Парр. — Меня беспокоит его здоровье.
— Не сейчас, — рассеянно ответила королева, переставляя в вазах свои любимые цветы. — Он не слишком хорошо себя чувствует, чтобы принимать посетителей.
— Ему станет лучше? — тревожно спросила девочка.
Екатерина с некоторым усилием вернулась с небес на землю.
— Да, конечно, — быстро ответила она с нарочитой уверенностью. — Подожди день-другой, а потом, возможно, тебе разрешат с ним увидеться.
Екатерина сдержала слово, но, когда неделей позже Элизабет наконец пустили в королевские покои, она ужаснулась при виде посеревшего и осунувшегося от боли лица Генриха. Туго забинтованная нога опиралась на скамеечку. Элизабет с трудом отбросила мысль о его скорой смерти, не в силах представить себе мир без отца. Ведь он управлял всем на свете, и без него даже день не смел смениться ночью! Он никак не мог умереть! Это было немыслимо.
Стараясь не морщиться от стоявшей в комнате приторной вони, Элизабет присела в почтительном реверансе.
— Встань, дочь моя, — молвил король. — Прости, что не разрешал тебе прийти. Мне не хотелось, чтобы ты видела меня столь низко павшим.
