Ему вроде бы стало получше, и обожженная половина лица слегка разгладилась, размягчела стянутая кожа.
— Мне неловко просить тебя, Аристарх Павлович… Я тебя в парке послушал — так глубоко зацепило… Спой романс! Порадуй душу!
Аристарх Павлович был готов петь для него сколько угодно и с радостью, но он в тот же миг подумал, что на песню сюда немедленно заглянет Надежда Александровна и спросит, где Кирилл. А еще увидит старшего Ерашова, который почему-то домой не идет, а загулял у соседа… Но и отказать Алексею Владимировичу он уже не мог: если там, в парке, под грохотом грозы его зацепило, то как его сейчас не подивить, как не порадовать ему душу, отягощенную неведомой нуждой?
И пусть сбегаются все сюда, пусть раскрываются все тайны…
— Гори, гори, моя звезда, звезда любви, приветная! Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!
В самом деле, на пение немедленно явилась Надежда Александровна, и, как женщина простая, она не скрыла изумления при виде старшего Ерашова, однако и прервать песню не посмела — стояла и слушала, и душа ее тоже отзывалась…
— Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена. Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда!
Старший Ерашов помолчал, затем потряс головой и вдруг крепко обнял Аристарха Павловича, почти сломленного последними словами романса, ибо пока пел он — любовался каждым! И кажется, не пел эти слова, а всего лишь отдавал им — прекрасным! — голосовую дань. И будто сам, повинуясь небесной силе, лег в могилу и видел оттуда сияющую звезду над собой…
Алексей в том же порыве обнял и Надежду Александровну, и та, расчувствовавшись, мгновенно заплакала и ничего не спросила.
— Я скоро вернусь, — сказал Алексей. — Пойду сдаваться Полине Михайловне…
И приобняв Надежду Александровну, ушел в свою квартиру. Аристарху же Павловичу, и так опечаленному пением, стало одиноко. Он вспомнил про жеребчика, оставленного под ливнем, и засуетился, отыскивая дождевик. Потом махнул рукой и как был в тренировочном костюме и тапочках так и вылетел на улицу. Ливень чуть поослаб, однако прямо по траве к озеру катила лавина пузырящейся воды. Жеребчик спокойно стоял под навесом парадного и, обмахиваясь хвостом, разбрызгивал воду. Аристарх Павлович размотал повод, окрученный на шее, и потянул Ага к сараю. Тот двинулся и вовсе не хотел бежать, хотя Аристарх Павлович понукал его и дергал за узду. Заперев жеребчика, Аристарх Павлович устремился назад и тут увидел двух женщин в целлофановых мешках, надетых на головы. Они бежали от теплицы и махали ему руками. Под навесом парадного Аристарх Павлович подождал их, стряхивая с себя воду, и неожиданно узнал бегущих! Одна из них была Валентина Ильинишна, другая — Наталья Ивановна, женщина предпенсионного возраста. Они влетели на крыльцо и содрали с себя мешки: обе мокрые насквозь, озябшие, босые.
— Аристарх Павлович, миленький! — взмолилась Валентина Ильинишна. — Пусти погреться! Видим, у тебя дым из трубы идет!
Аристарх Павлович с удовольствием распахнул перед ними дверь. Женщины в доме вдруг застеснялись, затоптались у порога, и он подтолкнул их к огню, а сам открыл шкаф, где хранились вещи покойной жены, и наугад вынул два платья — одно летнее, легкое, другое совсем мало ношенное, вечернее, из тяжелой бордовой ткани. Женщины ушли в ванную переодеваться, Аристарх же Павлович вынес давно кипевший самовар и стал выставлять на стол посуду: ах, если бы еще Кирилл благополучно вернулся, и был бы день сплошных радостей!
— Ой, как хорошо! — Валентина Ильинишна появилась из ванной в вечернем платье, лишь чуть ей большеватом. — Спаситель ты наш, Аристарх Павлович…
Аристарх Павлович никогда не видел ее в платье, разве что в своих фантазиях-встречах. И оказалось, что эти фантазии были реальностью: она совершенно преобразилась, стала мягкой и женственной, и какой-то вместе с этим беззащитной. Она теперь расчесывала волосы и сушила их у камина.
— Мы, наверное, не ко времени, — застеснялась Наталья Ивановна. — Ты уж прости нас, Аристарх Павлович. Погреться больше негде, а крыша в теплице — решето! Говорим, говорим начальству…
— У тебя что, гости, Аристарх Павлович? — спросила Валентина Ильинишна, показывая на стол. — Или просто так, в одиночку?
Она опять говорила с каким-то намеком, или уж ему чудились эти ревностные нотки в ее голосе, поскольку он хотел их слышать?
— Ага! — засмеялся Аристарх Павлович.
— В одиночку, да? А почему тогда два бокала? — хитровато прищурилась она, чем вообще смутила Аристарха Павловича.
В это время появился старший Ерашов и немного подпортил разговор, потому что женщины, поздоровавшись, не сводили с него глаз, особенно Наталья Ивановна. На Алексея все так смотрели в первые минуты: изуродованная половина лица притягивала взгляды и внимание.
— Вот у нас уже и компания! — Старший Ерашов вышел заметно повеселевший, и Аристарх Павлович напрягся: неужели бабушка Полина не сказала, что Кирилл дома не ночевал?
Хотя женщины и засопротивлялись, однако Аристарх Павлович достал еще два бокала, и Алексей разлил водку.
— Ничего, для сугрева, — сказал он. — Где же вы так накупались?
— Не успели добежать, — предупредительно объяснила Наталья Ивановна. — В одну минуту до нитки… А в теплице каплет, и согреться негде.
— Странно, — вдруг задумавшись, проронил старший Ерашов. — В Москву прилетел — точно такая же гроза и ливень… Сюда приезжаю — опять. Это я вам грозу привез!.. Ну что, дорогие мои? Сядем потеснее у огня, согреемся и будем жить. Будем жить!
Женщины выпили для порядка, но от тепла и неожиданного избавления вдохновились, расслабились.
— Не думали не гадали к столу попасть, — заулыбалась Наталья Ивановна. — Думали: как в автобусе поедем? Все же поприлипло…
— Вот так всю жизнь, — подытожил Алексей. — Не знаешь, куда идешь, что тебя ждет… Самое главное, знать, зачем идешь. — Он спохватился. — Ну, ладно! Аристарх Павлович! Давай еще, а?
Он хотел спросить, знает ли, что Кирилл не пришел ночевать, и уже взял карандаш, но старший Ерашов отобрал его и бросил в камин.
— Давай, Аристарх Павлович! Знаешь какую? «Ямщик, не гони лошадей».
— Ага, — сказал Аристарх Павлович. Женщины недоуменно переглядывались. Аристарх Павлович потянул звук, больше для того, чтобы сладить с волнением, и запел:
— Как грустно, туманно кругом, тосклив, безотраден мой путь. А прошлое кажется сном, томит наболевшую грудь!
И ему стало хорошо, оттого что глаза Валентины Ильинишны широко распахнулись и рот приоткрылся. В груди его, вместе с радостью пения, заклокотала другая радость — подивил! Подивил ее! Пусть не в лесу, пусть не в белой рубахе, но ведь и так застыла, пораженная! И потому он припев начал тихо, сдерживая мощную пружину голоса, чтобы распрямить ее, выбросить к концу. И это сдерживание было угадано ею, и она замерла в предчувствии этого броска.
— Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить. Ямщик, не гони лошадей!
Когда Аристарх Павлович допел до конца, Валентина Ильинишна уже попривыкла, что голос этот исходит из его молчаливых уст и что это его язык произносит слова; она уже слушала песню и жила ею.
— Надо же, надо же… — проронила Наталья Ивановна и осеклась.
— А теперь давай что хочешь, — подперев голову руками, сказал старший Ерашов. — Хорошо как, Господи…
И Аристарх Павлович запел то, что очень хотел спеть для Валентины Ильинишны, ибо слова были словно написаны для них двоих.
Он, по сути, признавался ей в любви…
— День и ночь роняет сердце ласку, день и ночь кружится голова. День и ночь взволнованною сказкой мне звучат твои слова…
Она слушала и вдохновляла Аристарха Павловича; она словно говорила — еще! Еще, миленький… у меня кружится голова…
И он старался еще сильнее закружить ее, завертеть в вихре и сделать послушной, покорной воле своего голоса.
— Только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить. Только раз в холодный хмурый вечер мне так хочется любить!
Валентина Ильинишна все как-то отводила взгляд, чуть привыкнув к неожиданному дару Аристарха Павловича, а тут же подняла на него глаза и уж больше не могла оторваться. По крайней мере, ему так казалось.
— Тает луч пурпурного заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то, где, во мне будившая мечты?
Последнюю фразу он спел, глядя в глаза Валентины Ильинишны, и это было так откровенно, так явно, что заметила Наталья Ивановна и слегка обомлела. Женским чутьем она поняла, в чем дело, поняла, для кого тут поют. И то, что сокровенное отношение было замечено, смутило Аристарха Павловича; он хотел допеть, сделать паузу и поцеловать руку Валентины Ильинишны. Однако теперь ему стало неловко, к тому же старший Ерашов сидел, слушал в прежней позе и что-то сильно переживал: большие усы его шевелились, как живые, — то ли губы кусал, то ли зубами скрипел…
