Заходящее солнце бросало яркие лучи света на желтевшие свежим деревом дома, толпившиеся за огородами сосны. В воздухе было тихо и спокойно. Группа ребятишек играла на лугу в догонялки. Самый старший — в разорванной до плеча рубахе — считал:
— Первончики, другончики, на колоде катышки, ни поп, ни горох, мотовильца рожок, испеки пирожок, купи горшок, ни мал, ни велик, в полтора ведра, в подполье была, не заплесневела.
При последних словах все бросились врассыпную. Зазевавшемуся белоголовому парнишке досталось «водить». Постояв немного на месте, он побежал ловить остальных.
Рощин поглядел на то, как безуспешно старается малыш догнать товарищей, и чуть было не крикнул ему: «Ты, парень, на хитрость, на хитрость бери, а так-то не догонишь!» Но вовремя вспомнил, что он давно уже взрослый и не пристало ему возиться с малыми. Поправив картуз на голове, зашагал дальше.
Но сходить в этот день на Верхний поселок ему не пришлось. У околицы его окликнул тот мужик, что назвал себя давеча Парфеном.
— Эй, парень! Не знаешь, у кого на ночлег можно встать?
— На ночлег?
— Да. Пожить бы деньков с пяток, пока землянки не оборудуем.
— А по мне хоть все десять живи. Пошли.
Вернувшись в избу, Василий предложил гостю поесть, на что тот охотно согласился. По тому, с какой жадностью хлебал он квас с редькой, видно было, что Парфен сильно оголодал. Опорожнив чашку, он тщательно облизал ложку и, перекрестившись, сказал:
— Спаси тя господь, напитал странника.
— Значит, ты в бегах ныне? — спросил Васька, убирая со стола.
— Вроде бы.
— А не боишься? Отсюда до родных мест недалеко. Вдруг кто из властей признает.
— Хоть бы и так. Один раз убежал, вдругорядь не страшно.
— Худое житье в деревне-то?
— Худое, парень. Да и не только у нас. Тиранство идет повсеместное. Я даве сказывал, когда около завода сидели, что, мол, на Камне был. Так это я понарошке, чтоб не знать было всамделишного. На Дон я бегал, а не на Камень. И на Яик-реке побывал. Вспоминают донские казаки Степана свет Тимофеевича.
— Это кого?
— Говорю — Степана Тимофеевича.
И Парфен поведал Рощину о том, что слышал от гулебных людей на Дону о походах Степана Разина, о том, как громил он царских бояр, борясь за счастье народное, и какой лютой казнью казнили его слуги царские, боярские заступники.
Испытующе поглядев на внимательно слушавшего его хозяина и увидев, что тот с сочувствием относится к рассказанному о разинцах, Парфен продолжал:
— А еще я слышал на Яик-реке, что снова подымутся силы народные супротив тиранства помещичьего. У вас о царе Петре Федоровиче никаких вестей не было?
Рощин вспомнил о том, что рассказывал им с Лукой Павел Ястребов во время гулянья у запасного пруда в честь царицы, и ответил:
— Была такая весточка. Будто жив он, не помер, скрывается где-то.
— В точности. Скрывался он в заграничных государствах, а ныне к нам в Россию возвернулся, в степях яицких спасается, людей под свои знамена собирает. Как накопит силушки поболе, так и в поход пойдет против немки проклятой, что обманом да изуверством престол у него отняла, у законного царя-батюшки. А как сядет он на место отцовское, так всем крепостным волю даст, от власти господской ослобонит и землей каждого наградит. Живите, скажет, детушки, во свое спокойствие, во мое удовольствие.
— Так рази царица ему свое место отдаст?
— Вестимо, нет. Войной пойдет царь Петр Федорович против нынешней Екатерины. Силой добывать престол будет. А наше дело — помочь ему в этом. Уразумел?
Решив, что на сегодня сказано достаточно, Парфен потянулся и сказал:
— Ладно, парень, всего не переговоришь. Устал я что-то. Показал бы ты мне, где прилечь можно. Завтра с утра, сказывали, землянки надо рыть.
— А то живи у меня.
— Этого делать не можно. Неровен час, хватятся меня, начнут пытать: кто такой, откуда, а тебе потом за меня ответ держать. Нет, уж я вместе с народом, так поспособней.
На другой день Васька еле дождался конца упряжки: хотелось скорей домой, еще поговорить с Парфеном про царя Петра Федоровича, но того дома не оказалось. Напрасно ожидал он его и в последующие дни — Парфен больше не, показывался. Стороной Рощин пытался узнать, что с ним.
Ставшие работными крестьяне, к которым было Парфен прибился, ответили на его расспросы, что он немного пожил вместе с ними, а потом куда-то скрылся — видимо, снова в бега ударился.
«Жаль, сошел от нас раньше времени, — подумал Рощин. — Не удалось поговорить как следует».
С неделю сидел дома, о словах, сказанных Парфеном, раздумывал. Никому из друзей ничего о слышанном не говорил. Потом не вытерпел, пошел к Павлу Ястребову.
— Слышал маленько и я об этом, — задумчиво проговорил Ястребов, потирая пальцем лоб. — Намеднись Лохин снова эстафету из Питера привозил от приказчика Белобородова, так гостил у меня и сказывал, что в столице промеж господ разговор идет, будто царь Петр Федорович уж объявился с войском за Волгой, войной на царицу идет. Только там-то, в Питере, его называют не Петром Федоровичем, а беглым казаком Емелькой Пугачевым.
— Пугачевым?
— Да.
— Ну и что ты думаешь?
— Обождать надо. Время покажет, кто он таков: царь Петр Федорович иль Емельян Пугачев.
— А по мне кто бы ни был — царь ли, казак ли, — коль простой народ заступу у него находит, значит, всем миром надо под его руку становиться.
— Горяч ты, Василий.
— А что толку от того, у кого кровь рыбья!
— Без толку голову сложить ума не надо.
— Я и не собираюсь ее складывать.
— Ты не горячись попусту, послушай, что я скажу,
— Говори, слушаю.
— Яик-река, знаешь, где? Верст за тысячу от нас, а то и боле. И до Волги-матушки не близко. А до большого дома белокаменного, в котором барин живет, рукой подать. Так куда быстрей речи твои добегут. Ты об этом подумал? Барину стоит только глазом моргнуть, не то что слово молвить, глядишь — и нет нас с тобой. Костей, и тех не найдешь! Так иль нет?
Рощин молчал.
— Во всем осторожность соблюдать надо. Прежде чем слово сказать — поглядеть надо, нет ли кого поблизости, кто твою речь передать может, нет ли холопьев, холуев барских. Вот так-то. А придет к нам царь или Емельян Пугачев — вместе с тобой за ним пойдем. И мне ведь доли лучшей охота.
Василий встал.
— Правду молвишь, Герасимович. Помалкивать до поры до времени буду. А за науку спасибо тебе.
— Какая наука! Постарше будешь чуток — горячка-то сойдет. Женись скорей.
Когда после осмотра новых, указанных Рощиным, рудных мест Андрей Родионович спросил Ефима Ястребова, много ли залегает тут руды, тот ответил: «Велия тьма». Ответ понравился заводчику, и он неоднократно повторял эти слова. Если случалось ему посылать кого-либо из приказчиков на новое место, Баташев так и говорил: «Поезжай в Велию тьму». И вскорости сложилось, а потом уже накрепко пристало к той местности название «Велетьма».
Постройка Велетьминского завода шла быстро. Андрей Родионович часто наведывался туда, самолично присматривал, как велись кладка домны, сооружение сараев для молотовой фабрики и плющильного стана. Каменщики и плотники, согнанные из разных мест и сбитые в артели под началом хорошо знавших каменное и плотницкое дело мастеров, работали не столько сноровисто, сколько старательно. Благодаря их старанию получалось все ладно, и хозяин был доволен.
Баташев торопился. Подгоняли его получаемые одно за другим письма от брата, проводившего теперь значительную часть времени в Санкт-Петербурге. Иван извещал о все новых и новых требованиях Адмиралтейства и военного кабинета, во главе которого стоял граф Чернышев. Обстановка, сложившаяся на театре военных действий, заставляла русских генералов оснащать новые корабли, снаряжать все новые дивизии.
24 июня 1770 года русский флот встретился в Хиосском проливе с превосходившими его численностью турецкими военными кораблями. Бой был непродолжительным, но жарким. Не выдержав натиска, турки бежали в находившуюся поблизости Чесменскую бухту. Закрыв им своими фрегатами выход из бухты, русские моряки, использовав попутный ветер, направили на вражеский флот легкие суда — брандеры, наполненные горящими бочками со смолой и дегтем. Корабли противника запылали. Морская сила Турции оказалась подорванной.
Но для полной победы над врагом этого было далеко не достаточно. Выиграть войну представлялось возможным при условии разгрома сухопутных войск. К тому же приходилось учитывать, что в Чесме погиб не весь флот Османской империи. Немалое количество военных турецких судов находилось в боевой готовности, и их команды ждали лишь приказа, чтобы вступить в новую схватку с русскими.
Поэтому и шли заказы на железные заводы Демидовых, Баташевых, Шуваловых и других, для кого война сулила баснословные барыши и почести. Выполняя царскую волю, Андрей Родионович прилагал все усилия к тому, чтобы как можно больше лить пушек, готовить штыков и сабель. Нередко его можно было видеть на заводах не только в дневное время, но и ночью. Сопровождаемый Мотрей и рунтами, он обходил домны, молотовые фабрики, подолгу стоял у сверлильных станов, где готовились стволы орудий, до хрипоты спорил с приехавшим от казны приемщиком лейтенантом флота Перхуровым по поводу их качества. За дни, прошедшие после получения рескрипта императрицы, доставленного Кайсаровым, он похудел и осунулся, глаза его приобрели какой-то особенный блеск, на высокий лоб легла глубокая борозда, отчего все лицо приняло сосредоточенный и более суровый вид.
