Харальд воскликнул:
- Да ты в своем уме?! Он был один и безоружен, а с тобой находилось множество воинов.
Фриндмунд ответил конунгу:
- Хочу напомнить тебе, сын Хальвдана, то, что давно известно людям, пожившим в Мидгарде. Есть на свете вещи посильнее секир, пусть даже заговоренных. Хорошо, если ты ко мне сейчас прислушаешься, ведь рано или поздно придется и тебе столкнуться с тем, о чем ты не имеешь пока никакого понятия.
Харальд слышать ничего не хотел:
- Не может и быть такого, чтобы Эйрик, оставшись один против многих, да еще и с голыми руками, ушел, как подобает победителю.
Фриндмунд ответил:
- И тем не менее Эйрик — победитель!
Конунг приказал херсиру не попадаться
ему на глаза, пока он, Харальд, не успокоится. И даже не дал воинам как следует отдохнуть, и сам неустанно правил рулем своего дракона. Между прочим, спрашивал он у перебежчиков, которых становилось все больше и больше:
- Что там поделывает Рюрик, сын Олафа?
Те отвечали:
- Бьеоркский ярл сидит на камне перед горой.
Многие из окружения конунга, слыша это, смеялись над Рюриком, но Харальд не смеялся. И те из его врагов, которые не успевали бежать, плавали в собственной крови.
Рунг Корабельщик к тому времени совсем постарел. По–прежнему обитал он вдали от всех в хижине на северном берегу Бьеорк–фьорда. От ветра с моря была построена им каменная стена, на нее вешал он сети. Было у него несколько овец, а кроме того, рядом располагался птичий базар, и оттуда добывал он яйца. В тот день лодка Рунга лежала на катках под навесом, а сам он оказался дома. Он заметил ярла, который ходил вдоль берега, выждал, когда Рюрик все–таки подойдет поближе, и сказал:
- Вижу, моей голове долго быть на моих плечах!
Тогда Молчун ответил:
- Послушай, Рунг. У меня столько воинов, что я могу устроить хорошую взбучку самому Косматому, и нисколько не страшусь его, путь даже приведет он всех турсов и троллей Исландии впридачу. Хватит моих сил — один, без всякой помощи смогу я справиться с Харальдом. Также я чувствую, что нипочем мне заделаться и конунгом норвегов.
Рунг ответил:
- А уж я подумал, что ты поумнел, не будешь самонадеянным, как прежде.
Рюрик промолчал на это, и тогда Корабельщик засмеялся и сказал:
- Знаю, что тебя ко мне гонит. Ведь не хвастаться своими берсерками ты сюда заявился! Так и быть, чтобы тебе было хоть как–то полегче, признаюсь — я ведь и сам так и не смог вскарабкаться на эту проклятую гору, хотя не уступал тебе в дерзости, особенно когда был молод. Я во многом тогда преуспел, можешь не сомневаться. А поймал меня на том же самом Хавр Хитрец. Тот Хавр воевал и у Гебридских островов, и на острове Барка — о нем многие слышали как об отличном викинге. К тому времени он совсем уж одряхлел, сидел себе на камне и издевался над юнцами, особенно над теми, кому нужно крылья подрезать, чтобы слишком не хвастались. Я возьми и подступись к нему со своим бахвальством — вот он и послал меня к самой радуге Хеймдалля. С тех пор здорово я прикусил свой язык и понял свою несвободу, хотя Хавр Хитрец просто надо мной посмеялся, и невдомек ему было, какую правду он мне открыл!
Рассказав об этом, Рунг вновь принялся за старое — таким уж он был человеком. Он вот что заявил Рюрику Молчуну:
- Впрочем, ты можешь в любое время все исправить. Забери с собой все секиры, какие только найдешь в Бьеорк–фьорде, а заодно пару–другую заговоренных мечей — жаль, что у тебя всего две руки, благородный. Впрочем, если не одолеть тебе этой груды камней, соберись хотя бы сплавать на край Мидгарда. Постарайся–ка его достичь и убедишься, что подобное сделать гораздо труднее, чем сражаться с Косматым и всеми его людьми или грабить саксов. Если ты хоть на это осмелишься, так и быть, помогу с хорошим кораблем. Или, по крайней мере, удостоишься моей похвалы!
Рюрик тогда невольно воскликнул:
- Хороша похвала того, от которого шарахаются по всей Норвегии добрые люди.
Рунг спросил:
- А тебе важнее одобрение безмозглых бакланов? Я построю дракон, какого еще не бывало, но только тогда, когда ты займешься настоящим делом.
Спросил ярл:
- По–твоему, броситься сломя голову на край Мидгарда лишь затем, чтобы за него заглянуть — стоящее дело?
- Тогда возвращайся высиживать яйца, — заявил Рунг. — И нечего тебе здесь делать.
Он отвернулся и больше с Рюриком не разговаривал.
Харальд с тех пор не прощал Фриндмунда и не раз в присутствии своих воинов укорял его, однако Железноногий отвечал с достоинством:
— Поживи с мое на свете, конунг! Эйрик — победитель! Что я мог поделать?
Попав в опалу, Фриндмунд вел себя достойно и ходил с поднятой головой. А сын Хальвдана вот как расправился с Гисли Лежебокой: конунг знал, что в открытом бою Лежебока весьма опасен. Харальд послал к простодушному Гисли богатые дары и зазывал к себе в Тронхейм, он всячески льстил Лежебоке и превозносил его подвиги. В этом искусстве Харальд превзошел даже своего отца, который и перед унижением не останавливался, если это нужно было для дела. Заявлял Косматый, что не желает даже и вспоминать прошлое, а уж такой великий викинг, как Гисли, непременно должен быть его, Харальда, другом. Он многое еще чего предпринял; Лежебока наконец поверил и появился в Тронхейме с несколькими берсерками. Харальд всех их принял и усадил за стол в своем доме, и как только те уселись, дал знак дружинникам: на гостей набросились со всех сторон. Однако Лежебока успел вскочить. Тяжелой скамьей крушил он все подряд — никто не смел к нему подступиться. Убив многих и захватив их оружие, Лежебока со своими людьми закрылся в доме конунга. И прошло так несколько дней: вина и пищи людям Гисли хватало, они поклялись после такого вероломства держаться до конца. А конунг поклялся никого из них не оставить в живых. Он приказал тревожить их днем и ночью, с тем чтобы не могли Лежебока и его люди отдохнуть: воины Косматого делали вид, что вот–вот набросятся на дом
Такое ожидание очень измучило Гисли, и он сказал своему дружиннику, по имени Гуннар:
- Покарауль у дверей, пока мы немного отдохнем, иначе у нас не хватит сил сражаться.
Этот Гуннар решил спасти свою жизнь Когда Гисли и его товарищи уснули, Гуннар снесся с караулящими за дверью воинами Харальда и сказал им:
- У меня есть слово конунгу.
Позвали самого Харальда. Конунг спросил
- Что же это за слово?
Гуннар ответил:
- Я открою дверь, если моя голова останется на моих плечах.
Конунг сказал Гуннару:
- Даю тебе такое слово!
Гуннар открыл дверь и впустил людей Харальда. Во сне Лежебока был убит, а его викинги схвачены и казнены. Однако воины конунга шептались между собой, что Харальд не держит слова: ведь он поклялся, что разделается со всеми, кто пришел с Лежебокой, а сам сохранил жизнь предателю. Харальд, услышав ропот недовольных, засмеялся и воскликнул:
- Я дал слово оставить на плечах голову этому Гуннару!
И приказал содрать с него кожу.
В тот же год Свард–кузнец сказал Молчуну: — Все беды оттого, что люди начинают заниматься не своими делами. Возьми Торда Льняной Волос — хоть куда был хозяин, а викинг какой! От одного его имени дрожали и на Юге и на Западе, а ведь сгинул! И все из–за своего неуемного упрямства! Он был на тебя очень похож: вобьет себе что–нибудь в голову — и хоть трава не расти. У этого Торда все было, чего ни пожелаешь: я выковал ему хороший меч, и, когда он его вытаскивал, никто к нему даже подступиться не смел. Льняной Волос в споре зарубил самого разбойника Бирга, а затем в поединках, в разное время, еще нескольких, подобных Биргу негодяев, таких, как Косоглазый Соольф, — а уж подобным молодцам, сам слышал, пальца в рот не клади. Женился он тоже, надо сказать, удачно — такую девицу просватал, первую красавицу во всем Упланде. Эфанда твоя хороша — но от Гудрун все с ума сходили, Торд отбил ее у самого Хальвдана, и все это сошло ему с рук, потому что даже Хальвдан его уважал. И вот сходил Торд пару раз к саксам и такой добился славы, такую добычу притащил, что все завидовали, все говорили, что удача сама идет к нему в руки. Дом его уже тогда был полная чаша, и родственников слонялось в том доме хоть отбавляй — он всем помогал, даже самым дальним, — вот каким был богачом. А уж коров и овец у него столько паслось, что рабов не хватало, чтобы за стадами присматривать. Да коровы–то одна к одной! И взбрело ему в голову еще завести себе табуны; взял и завел — славные лошадки у него были, по всей Норвегии славились его лошади. Он ведь и торговцем сделался знатным! Да вот только однажды у арабов приглядел он белого жеребца с черной звездочкой во лбу. Торд пытался сторговаться с хозяином, чего только не сулил — да тот ни в какую: жеребец, оказывается, родился один такой на весь Мидгард. Вернулся Торд ни с чем — и с той поры как его подменили. Заболел, ничего его не радует: ни жена, ни стада — бредит одним лишь тем белым жеребцом, а на свои табуны и смотреть не хочет. Все и взялись шептаться, что повредился Торд в рассудке, — да так–то оно на самом деле и было. Его и отговаривали, и удивлялись, что ему еще надо, какую блажь в свою голову вколотил, да все без толку! На том проклятом жеребце он и пропал. Начал заговариваться, все у него из рук валилось. Сделался угрюмым да молчаливым, ходил неприкаянным. Даже трясся, так хотелось ему этого жеребца: есть, пить перестал. А потом собрался в поход к арабам — и как в воду канул. Ни слуху от него ни духу уже столько лет, а жаль. Отличный воин и человек смекалистый. Вот только сгинул совершенно бесславно. Вот как оно бывает!
