Хокандцы открыли ворота города, радостно встречая Улугбека. За целый фарсанг[14] от города выехал навстречу царевичу имам мечети Джаме в белоснежной чалме. Главный казий[15] и прочие высокопоставленные лица тоже встретили Улугбека за пределами города и торжественно проводили до дворца. А люди Мухаммада Аргуна уже успели тщательно обшарить весь дворец и расставить вокруг него есаулов и нукеров. Вошедший в город одним из первых, Караилан лично проверил покои, предназначенные для царевича. И лишь после того как он доложил Улугбеку, что Мухаммад Аргун сделал асе как положено, царевич вступил во дворец. Один за другим поскакали гонцы в Самарканд, затем в Герат с доброй вестью о победе. А еще до этого четверо проворных гонцов прямо с поля боя были отряжены в Самарканд.
Шах Малик, который вошел позади Улугбека в одну из самых прекрасных зал дворца, шепнул царевичу:
— Мне нужно спросить вас кое о чем.
— Я слушаю вас, — Улугбек повернулся к Шаху Малику.
— Намерены ли вы отдохнуть или сначала допросите Ахмада-мирзу?
— Буду говорить с Ахмадом.
— Хорошо.
— Да, кстати, скажите воинам: город не грабить. К казне не подходить. Пусть казначей сам прибудет сюда. Завтра же на рассвете мы одарим воинов золотом и одеждой. Никого не обидим…
— Хорошо.
Шах Малик вышел. По всему дворцу у всех входов были расставлены вооруженные нукеры. Немного погодя Улугбек сошел во двор. Там уже стоял со связанными за спиной руками Амирак Ахмад. Его окружали самаркандские военачальники и вельможи. Улугбек опустился в кресло, покрытое бархатом. Под ноги ему расстелили тигровую шкуру. Сын его дяди — его двоюродный брат — Ахмад-мирза стоял напротив, склонив повинную голову.
— Развяжите ему руки! — приказал Улугбек, обращаясь к Мухаммаду Аргуну.
Выхватив из-за пояса кинжал, Аргун разрезал тонкую бечевку. Амирак неловко потер занемевшие руки.
— Ну, царевич, что вы теперь скажете?
— Вы — победитель, мы — побежденные.
— А вы, оказывается, не правитель страны, не наместник, а обыкновенный сластолюбец и жестокий человек. Вы ослепили астрономов, вы предавались плотским утехам, низменным страстям. А мы не можем допустить этого. Теперь объясните, почему вы бежали в сторону Ашта?
— Я понял, что бой проигран, ну я и растерялся, а побежденный бежит куда глаза глядят.
— Это ложь. Вы просто не желаете говорить правду.
Если вы бы хотели спасти жизнь, вы направились бы в горы через Шурсув. Вы ведь не вошли в Хоканд и в Маргелан, вы знали, что свои же люди выдадут вас.
Так куда же вы хотели бежать через Ашт и почему?
— Просто растерялся, сбился с пути.
— Но вы ведь человек не глупый, не такой уж вы простачок, каким хотите казаться. При вашем дворе были мои люди, и мы знаем, что намеревались вы предпринять в случае поражения. Еще до начала похода для вас были закрыты все щели. Путь к спасению вам был отрезан. Говорите же правду, Мирза, и я обещаю сохранить вам жизнь. А иначе… Иначе прольется кровь… Погибли люди, я не оставлю вас в живых, Вы жестоко оскорбили владыку. Говорите правду, и я ®о имя памяти моего дяди Амира Умаршейха пощажу вас…
— Я скажу, все скажу, — заторопился Ахмад, — скажу правду, царевич, я верю вам! Через Ашт по горным дорогам я собирался выйти к берегу Сайхуна, затем через Сигнак и Шахрухию пробраться в Кипчакскую степь.
Мы договорились с Мухаммадханом из Туглии, потомком Тимура. Между Мухаммадханом и Бараком Углоном — внуком Урусхана — не затихают распри и ссоры.
А ханы Кипчакской степи настроены против Самарканда и Герата. Они охотно помогли бы мне. Поэтому я и бежал в Кипчакскую степь…
— Вот теперь вы сказали правду. — Улугбек поднялся. — Я сохраню вам жизнь. Завтра же утром вместе с женой и детьми вы отправитесь в Герат. И там вымолите прощение у государя, своего дяди, за все ваши прегрешения. Расскажите ему без утайки все, что рассказали сейчас мне. И о Бараке Углоне и о Мухаммадхане, о вашем с ними уговоре. Ничего не упуская… Все это очень важно.
— Я сделаю все, что вы мне приказали, — поспешил заверить Ахмад-мирза, кланяясь Улугбеку. Он не помнил себя от счастья, ведь ему обещали сохранить жизнь.
Наутро Ахмада-мирзу со всем семейством погрузили на арбу и под надзором людей Мухаммада Аргуна отправили в Самарканд, а оттуда в Герат.
Гонцы мчались в Самарканд с чрезвычайно важными и тайными сообщениями. Оттуда, после краткого отдыха, они направились в Хорасая. Но весть о победе над Ахмадом уже на следующее утро достигла Герата. Выпущенные из Ходжента голуби пролетели через Джизак в Самарканд, из Самарканда в Шахрисябз, Балх, Майману и опустились в Герате. Первого голубя, прилетевшего с доброй вестью из Майманы, доставили государю. Он собственноручно отвязал от его лапки шелковую записку и тут же приказал богато одарить гератского голубятника подарками. Не забыл и всех голубятников от Ходжента до Герата. Им тоже выдали деньги и дорогие одежды.
— Искусство голубятников, — промолвил Шахрух, куда выше искусства гонцов, а также куда надежнее труда дозорных; разжигающих костры на вершинах. Важные вести раньше всех доставляют нам голуби.
Царевич Ибрагим Султан, уже снарядивший большое войско для того, чтобы в случае надобности спешно перебросить его в Самарканд, без особого восторга принял весть о победе. Однако держался он спокойно, делая вид, будто разделяет ликование придворных, наперебой поздравлявших Шахруха с победой. На самом же деле он завидовал славе брата как «покровителя наук» еще сильнее, чем его славе военачальника. В душе он лелеял мечту, что Ахмад-мирза не так-то легко поддастся Улугбеку, «повыщиплет из него перья», и тогда отец отдаст самаркандский престол ему, Ибрагиму, с более «твердой десницей». Да и вообще он считал, что ни старшего брата — Мухаммада Тарагая, ни младшего Байсункура мирзу не следует допускать ни до военных, ни до государственных дел. Зато хорошо бы самых младших братьев — Суюрготмыша и Мухаммада Джуки — назначить в свое время правителями Мавераннахра, эти-то не выйдут из его, Ибрагима Султана, повиновения. Жестокосердный царевич ожидал возвращения брата-победителя в Самарканд.
В один из этих радостных дней государь призвал к себе Ибрагима Султана и объявил ему о том, что Ахмад-мирза прибудет на днях в Герат и он, Шахрух, отдаст провинившегося племянника под начало Ибрагиму Султану. При этом он посоветовал сыну назначить Ахмада правителем какой-либо небольшой провинции и не спускать с него глаз. «Пусть следят за ним люди Караилана», — добавил Шахрух. И тут Ибрагим-мирза решил про себя, что уж это повеление государя он исполнит в точности, и ежели двоюродный брат вновь посмеет поднять голову, то пусть пеняет на себя. Впрочем, судя по всему, это отвечает и намерениям государя, недаром же упомянул он зловещее имя Караилана.
Через неделю, испросив разрешения отца, Ибрагим Султан отправился в Шираз. Вспыльчивого и тщеславного царевича, болезненно реагирующего на малейшие проявления невнимания к своей особе, провожали придворные, вельможи во главе с Байсункуром-мирзой.
Добрая весть, принесенная белыми голубями, да еще и отъезд жестокосердного царевича в Дираз стали для жителей Герата двойной радостью. На исходе была последняя неделя месяца рамазан, и большой праздник хайит совпадал с весенними благодатными днями.
То обстоятельство, что битва закончилась быстро и побежденного Ахмада-мирзу везут теперь в Герат с низко склоненной головой, а главное, то, что, по слухам, в этом Ферганском сражении пролилось не так уж много крови и, по словам кого-то из воинов, даже носа никому не разбили, — все это наполняло счастьем сердца и Наджмеддина Бухари, и гончара Абуталиба, и братьев Хасанбека и Хусанбека. Конечно, любое сражение не обходится без жертв, но не всех же подряд порубили и перерезали. Улугбек — это и есть Улугбек, а Ибрагим — Ибрагим, — шепотом поверяли они друг другу. Ученый человек всегда предпочтет решать распри умом, а не мечом. Если господь будет к нам благосклонен, вернутся наши дети целыми и невредимыми. Вот уже несколько месяцев «зодчий зодчих» устад Кавам не встречался с Наджмеддином Бухари. Быть может, ему просто было неловко видеться со старым другом, ведь своего Худододбека он буквально вырвал из рук Амира Давуда Барласа и не послал в поход на Фергану, словно сын его был ему дороже, чем другие сыновья для своих отцов. Однако до него дошли слухи о коварстве Ахмада Чалаби, знал он и о том, что зодчий Наджмеддин пребывает в печали и что сейчас он не покладая рук трудится как простой рабочий со своими учениками на строительстве медресе. И когда Ахмад Чалаби затеял было с ним разговор о том, что «этот бухарский зодчий» якшается с людьми нежелательными (он намекал на мастера Джорджи), устад Кавам презрительно отвернулся и брезгливо сморщил лицо. Немало удивило Ахмада Чалаби такое отношение к его наветам, ведь прежде они принимались благосклонно и выслушивались со вниманием. Холодно попрощавшись с устадом Кавамом, Чалаби уже с порога бросил, что, пожалуй, стоит шепнуть об этом Ибрагиму Султану. Но устад Кавам опять ничего не промолвил и, проведя ладонями по лицу, поднялся с места.
