Ознакомительная версия.
— Тсс! какой тебе фараончик!.. Иль не читал разве? Запрет, строжайший запрет на азартные игры!
— Ну, и пущай его!.. Запрет сам по себе, а мы сами по себе. Прислуга здесь у Юге верная, не выдаст… Дверь на задвижку можно.
— Разве что на задвижку… Только чур: не кричать, ребята, не разговаривать громко, а то беда!
— Ах, любезный друг, «беда — что текучая вода: набежит и сплывёт». Вынимай-ка карты! У кого есть в запасе?
— У Черепова есть. Вася, есть у тебя?
— Найдётся. Кто метать будет?
— Да чего там кто? Твоя колода, ты и мечи.
— Ин быть по сему! Пятьсот рублей в банке.
И, вынув из кармана шёлковый вязаный кошелёк, Черепов высыпал из него на стол груду червонцев и серебряных денег.
Началась игра.
Счастье колебалось: то везло оно Черепову, то отворачивалось от него, то заставляло его некоторое время балансировать на скользком уровне, как бы не говоря ему ни да, ни нет, и снова хмурилось, и снова улыбалось. Игра с каждой минутой становилась интереснее, оживлённее и бойчее. Игроки всё более и более одушевлялись и время от времени невольно громким восклицанием и спором сопровождали переменчивые обороты карточного счастья. Один только солидный капитан — тот самый, что вздыхал о халатах и перинах прежней караульной службы, — по праву старшинства в чине и в летах, сдерживал каждый раз чересчур уж громкие взрывы молодёжи, напоминая ей о грозном запрете азартных игр, «по указу его императорского величества». И молодёжь, любящая, в силу своих лет и горячей крови, что называется, поплясать на лезвии ножа, на минуту сдерживала, под давлением его авторитета, слишком громкое проявление своих азартных чувств и начинала говорить чуть не шёпотом, но через некоторое время опять невольно отдавалась волнениям той же горячей крови и влиянию избытка юношеских сил. Каждый очень хорошо сознавал, что теперь уже не прежнее, ещё недавнее, время, когда можно было где угодно и сколь угодно, без запрета и без всякой опаски предаваться своим игроцким и иным пылким страстям юности; но тем-то и интереснее казалась для них игра — этот запретный плод новейших дней, именно потому, что он стал вдруг запретным, что тут приходилось теперь рисковать не одним своим карманом (это бы пустяки!), а всей карьерой, всею судьбой своей жизни.
Переменчивое счастье, после нескольких оборотов своего колеса, вдруг отвернулось от Черепова самым крутым образом. В несколько карт он спустил весь свой банк, который был сорван счастливым капитаном.
Молодой адъютант бросил колоду и объявил самым решительным тоном, что на нынешний день не станет более метать.
— Мечи, кто хочет, ребята! С меня довольно: кошелёк мой впусте.
— Играй на мелок, — предложил ему кто-то из товарищей.
— Гм… на мелок… Да мелков-то нет у нас.
— Ну, на карандаш играй; карандашом записывать станешь!
— Не хочу! Довольно!
— Ну, как знаешь. Займи, коли хочешь, и продолжай. Прерывать не следует.
— Довольно, чёрт возьми! Говорю, довольно! Продолжайте, государи мои, коли в охоту!
И он поднялся со стула.
Солидный капитан занял его место и стал метать.
Черепову было немножко досадно. Хотелось попытать ещё раз счастья — авось-либо вывезет! Но играть на карандаш или одалживаться у других ради игры — ему не хотелось из самолюбия. Он отошёл в сторону, налил себе стакан вина, развалился на канапе и закурил тоненькую, длинную голландскую «пипку». А между тем, глядя на игорный стол, окружённый тесной группой молодёжи, он чувствовал, как сердце его зудит страстным желанием попытать снова свою удачу. В кошельке его оставался только один, и уже последний, «голландчик». Но этот червонец был для него заветным.
Его покойная мать, ещё ребёнком отправляя своего Васеньку в шляхетный корпус, вручила ему эту монету вместе с благословенным образом и заповедала сберечь его на счастье или на самый крайний чёрный день, потому что этот «голландчик» принадлежал ещё её деду и спокон веку почему-то почитался в семье особенно счастливым. И Черепов до сей минуты свято сохранил у себя дорогой подарок.
«Рискнуть разве?.. Куда ни шло!.. Ведь он счастливым называется, ведь он заповедный! А коли счастливый, то должен выручить, — думалось ему в то время, как на столе золотые „голландчики“ переходили из одной кучки в другую. — А что, если попробовать на её счастье?.. Ведь она и впрямь счастливая… Поставлю-ка я на бубновую даму… Ей-Богу! Куда ни шло!»
И Черепов поднялся с места.
«Ну, моя радость, моя любимая, дорогая, желанная, выручай!.. Выручай меня!» — мысленно молил он, обращаясь в уме к светлому образу той девушки, которая с недавнего времени всецело царила в его сердце.
— Атанде! — сказал он, вмешавшись в среду игроков, окружавших стол, — золотой на бубновую даму.
— Ого! На девушку? — весело заметил кто-то.
— Да ещё на какую, кабы вы знали! Уж коли эта не выручит…
— А вдруг изменит?
— Что-о?.. Она изменит?.. Мечите, капитан, мечите!
Вдруг, в эту самую минуту, кто-то внезапно дёрнул с наружной стороны за ручку запертой двери. Игра мгновенно прекратилась, карты исчезли со стола, и на грудки золота офицеры поспешили накинуть несколько салфеток. Заветный «голландчик» остался в кармане Черепова.
Один из игроков отомкнул задвижку и отворил. На пороге появился ресторанный слуга, а за ним выглядывала фигура гвардейского пехотного солдата.
— Что вы, черти, беспокоите!.. Чего вам надо?
— А вот кавалер про корнета Черепова пытают, — почтительно объяснил лакей, — не здесь ли, мол, спрашивают, потому как они, сказывают, были у них на дому и дома им сказали, что господин корнет здеся находятся, то я им и говорю, что они точно здеся, и проводил сюда.
— От кого ты, любезный? Что тебе? — с неудовольствием спросил солдата Черепов.
— От их сиятельства графа Харитонова-Трофимьева очередной вестовой, — отвечал гвардеец. — К вашему благородию записка, — прибавил он, доставая из кармана сложенную и запечатанную облаткой бумажку.
Черепов развернул записку и взглянул на почерк. Очевидно, почерк был женский.
«Господи! неужели… неужели она? Что же это значит?» — тревожно ёкнуло его сердце, и он с нетерпеливым чувством жадно стал пробегать глазами наскоро начертанные французские строки.
«Батюшке очень нужно зачем-то вас видеть, — писано было в этой записке, — и так как я иногда по своей охоте разыгрываю, как вам известно, роль его секретаря, то и спешу вас уведомить, согласно его желанию, чтобы вы приезжали к нам как можно скорее. Кстати, если хотите похвалить или покритиковать мой придворный сарафан, в котором я должна буду присутствовать на коронации и который только что привезён мне для окончательной примерки г-жою Ксавье, то поторопитесь вашим приездом».
«Голубка моя! Дорогая!» — чуть было не вслух подумал обрадованный Черепов и, сунув кое-как записку в карман камзола, как ошалелый поспешно выбежал вон из ресторана.
— Черепов!.. Вася!.. Друг! Куда ты? Что с тобою? — раздавались вслед ему голоса товарищей, изумлённых этим поспешным и каким-то встревоженным бегством.
Корнет не оборачиваясь махнул им рукой и поспешил далее.
— Экой малый!.. Вот служака-то! Как спохватился вдруг! — пожимал плечами солидный капитан. — Ба! а ведь шпагу-то свою второпях и позабыл, — промолвил он, кинув случайный взгляд в угол, где стоял тяжелокавалерийский палаш Черепова. — Эй! Сударь! Шпагу захватите! Шпагу! — кричал он ему вслед; но молодой адъютант, скрывшись за дверью, уже не слыхал этих восклицаний.
— Вестовой! Подожди-ка, брат, на минутку, захвати шпагу корнета да беги за ним как наискорее! — распорядился один из офицеров, вручая гвардейскому солдату оружие Черепова.
Тот принял палаш и пустился вдогонку за адъютантом.
Как назло, ни одного извозчика не было у подъезда ресторации. Черепов, проклиная и этот случай, и всех «Ванек» на свете, спешно пустился шагать вдоль по Мойке, а вестовой что есть мочи нагонял его со шпагой и был уже в десяти шагах от своего офицера, как вдруг сзади обоих ясно и громко раздался чей-то повелительный и гневный голос:
— Солдат, стой!.. Господин офицер, стойте!
Оба остановились, и в то же мгновение оба обернулись назад и замерли, окаменев в невольном испуге.
К ним, ухватив кучера за кушак и приподнявшись в одиночных лёгких санях, подъехал император.
— Чью несёшь ты шпагу? — спросил государь вестового.
— Их благородия, — смущённо отвечал перепуганный гвардеец, указывая глазами на Черепова.
— Их благородия? — повторил государь, принимая удивлённый вид. — О?! Неужели? Стало быть, надо думать, что их благородию слишком тяжело носить свою шпагу, и она им, видимо, наскучила. Пожалуй-ка сюда, господин офицер, приблизьтесь! — строго позвал он Черепова.
Ознакомительная версия.
