Ознакомительная версия.
Готовил Леон и зелье для питья, так Елена велела слуге своему пробовать из чаши перед тем, как Иван пить будет. Так каждый раз и делали. Если зелье без отравы, слуге хуже не будет, – думала Елена, – здоровья не убавится, а, может, даже прибавится от трав полезных. А если что не так, Бог простит предосторожность её. Процедура, по её мнению, нужная. Лекарь Леон не противился недоверию её, значит, уверен был в своём деле. Еду, которой кормили Ивана, Елена тоже проверять велела, но боялась, что поздно уже. Чья рука поднесла отраву мужу и когда? Поделиться своими опасениями было не с кем, да и опасно было о таком деле вслух говорить.
Ивану Молодому ещё тревожнее было, но вида не подавал. Одно неприятно было – яркий свет, при котором видел немощные ноги свои. Они распухали с каждым днём всё более. Вспомнил матушку, Марию Борисовну, она перед смертью распухла так, что в платье не входила. Сказывают, носила служанка матушкин пояс к знахарям. Но поздно уже было, ничего не помогло, померла, царствие ей небесное. Кто отравил, так и не выяснили.
– Береги сына, – говорил Иван Елене, сидевшей у его изголовия. – По завету отцов наших, если я уйду, он все права на трон имеет.
– Что ты, что ты, Иван! Чай, покинуть меня решил? – запричитала черноокая красавица-жена. Не зря её в народе Еленой Прекрасной прозвали. Ох, как хороша была! Были бы поэты при государе московском, и те не смогли бы её портрет описать. А о художниках и слова нет. На иконах по цареградской традиции, если и изобразили бы великокняжескую семью, то холодный бы портрет вышел. Как взор южный горящий молдавский передать? Рука у иконописца не поднимется грех на душу брать. Не святое это дело – мирян изображать.
– Устал я, – прошептал Иван. Речь свою он продолжил коротко. Видно, и говорить ему было тяжело. – Хватит с меня мучений. Позови отца Алексея, исповедаться хочу. Сейчас лекарь придёт. Ты попроси его подождать, пока с отцом Алексеем потолкую.
Воля больного – закон для любящей жены. Кликнули Алексея. Благо, место служения его, Успенский собор, недалеко от дворца расположено. Елена осталась в горнице, к окну подошла, молча смотрела в даль невидящим взором. Что говорил её Иван, не было слышно ей, слишком тих был его голос. А вот слова священника можно было разобрать, они и врезались в память.
– Что есть болезнь? – говорил отец Алексей, положив руку на голову исповедующемуся. – Посланное Богом предупреждение, наказание, испытание или же спасительное искупление? Не знаем мы. В нужное время каждый для себя понимает это по-своему. Пробил час, и ты понял. Главное, что простил обидчиков своих. И ты прощён будешь за грехи свои. Аминь!
Отец Алексей посидел какое-то время рядом с болящим. Потом прислушался к его дыханию и закрыл рукой глаза его.
– Я не верю! – закричала Елена. – Лекаря, позовите лекаря!
Вбежал испуганный Леон. Он подошёл к постели и взял руку больного.
– Не может быть, – лепетал венецианец растерянно. – От ломоты в ногах не умирают. Я всё делал верно. Этого не может быть…
Елена пронзительно закричала. От крика её, словно от взрыва небесного светила, содрогнулось пространство в горнице, всколыхнуло огонь в печке, разожжённой слугами Леона, захлопнуло ставни, или это она сама закрыла их, навсегда прощаясь с мужем. Горница погрузилась во тьму. Лишь поленья в чугунной венецианской печи светились, как казалось ей, адским пламенем.
Что уготовит ей судьба? Какое будущее ожидает сына Дмитрия? Об этом могли сказать только звёзды, и Елена намерена была узнать об их приговоре у Курицына, единственного человека в Великом княжестве Московском, которому она доверяла.
В условленный час у Фёдора Васильевича собирались старые приятели. Но в числе постоянных участников собраний глазастый Мартынка усмотрел новую фигуру. Это был невысокого роста широколицый и курносый парень лет двадцати пяти, нарядно одетый, но одежда его несколько отличалась от одеяний, принятых в Московском княжестве. Его скуфья выглядела покороче, чем обычно бывает у москвичей, рукава и ворот её были оторочены овчиной, а грудь снизу доверху украшало две широкие полосы с чудным цветным орнаментом. Ещё одно выделяло его среди остальных – большое пятно на левой щеке. Но оно никак не портило его полное лицо, а, наоборот, вызывало пристальное внимание и уважение, как к человеку, отмеченному особым знаком свыше.
– Фёдор Васильевич! – Мартынка указал глазами на новичка, примостившегося на лавке в глубине горницы – за столом уже не всем хватало места.
– Где-то я его видел, – произнёс Курицын в раздумии. Он ещё раз пристально взглянул на незнакомца и даже один раз прошёлся рядом, бросив мимоходом проницательный взгляд. – Знаешь, Мартынка, – продолжил он, вернувшись на прежнее место. – Незнакомец разодет, как петух. Если бы боялся привлечь взор наш, оделся бы поскромнее. И это пятно на щеке делает его слишком заметным. Хотя, бережёного – Бог бережёт. Проверь, на всяк случай.
Мартынка быстрым шагом подошёл к молодцу. Тот, понимая, что предстоит разговор, поднялся со скамьи.
– Ты кто такой будешь? – спросил Мартынка в лоб без всякой подготовки. – Раньше тебя не видывали здесь.
– Я слуга Елены Волошанки, – ответил молодец, переминаясь с ноги на ногу.
– А почему не подошёл к хозяину моему? Али не знаешь государева дьяка? – продолжал Мартынка свой пристрастный расспрос.
– Как не знать, – ответил парень. – Часто вижу его на государевом дворе. Знаю, что важная персона, да госпожа моя просила вести себя скромно, внимания не привлекать и поговорить с Фёдором Васильевичем тихо и незаметно, чтоб никто не увидал.
– А почём мне знать, что служишь Елене Волшанке? – Мартынке требовались доказательства. – Скажи, что-нибудь по-волошски.
– А что сказать? – растерялся парень.
– Ну, к примеру, скажи «здравствуй».
– Буна зиуа!
– Так, хорошо, – Мартынка удовлетворённо хлопнул парня по спине.
Тот вежливо улыбнулся в ответ.
– Но этого мало, – слуга Курицына держал себя почище пристава судебного. – Теперь представь, что я девушка и скажи: «твои глаза прекрасны».
– Ну, ещё чего, – рассердился парень. – Я и девице своей боюсь такое сказать.
– Тогда я вызову стрельцов из великокняжеских палат, – пригрозил Мартынка, хорошо, знавший, помимо венгерского, латинский, ломбардский и волошский языки.
– Окь думне воастре фоарте фрумоасе, – выпалил молодец и густо покраснел.
– Вот теперь вижу, что ты из Валахии, – рассмеялся Мартынка. – Там все парни робки на слова с девицами. Зато чуть что, на сеновал спешат затащить.
Сейчас сиди да помалкивай. Как все разойдутся, сведу тебя с господином моим.
Разговор Мартынки с посланцем Елены не привлёк внимания никого из гостей. Они собирались медленно, заходили в палаты Курицына не так шумно и весело, как всегда, шли без шуток и смеха, смиренно опускались на лавки, сидели тихо, опустив головы, и едва слышно перешёптывались меж собой. Последним зашёл отец Алексей, обычный зачинщик всех бесед. В отличие от прежних встреч, он сидел молча, подперев ладонями голову, как будто боясь уронить её вниз.
– Об Иване Молодом слыхали? – первым нарушил затянувшееся молчание княжич Василий Патрикеев, самый молодой и, наверное, самый знатный участник курицынских вечерниц. Ему едва стукнуло двадцать, но был он очень смышленым молодцем и, подавая большие виды на дипломатическом поприще, слыл самым любимым подвижником Фёдора Васильевича.
– Слыхали, слыхали, – за всех ответил протопоп Дионисий. – Сморил его врач неумелый, гореть ему в аду. Утрата сия невосполнима, лишились мы достойного наследника трона.
– Да нет, дело здесь не в лекаре, – молвил купец Зубов. – Лекаря из латинских стран нарочно привезли, чтобы правду сокрыть. Он ни бельмеса в наших болячках не смыслит, у них там другие болезни в ходу. А правда в том, что отравили его.
– Кто же отравитель? – полюбопытствовал Иван Чёрный. Он, как переписчик любимых книг Великого князя, ближе всех был ко двору Иоанна Васильевича и, наверняка, больше других присутствующих знал о тайных делах, вершившихся за кремлёвскими стенами.
– Кто, кто? – замялся Зубов. – Откуда мне знать. В народе говорят, царевна Софья отравительница, но я этому не верю.
– Так зачем напраслину возводить, – выкрикнул махонький дьячок, сидевший рядом с отцом Алексеем. – Вот батюшка, – он кивнул на соседа, – знает. Исповедь у несчастного принимал.
– Цыть, сатана, – прикрикнул на дьячка отец Алексей, – кто за язык тянул? Гореть тебе в аду вместе с геенной огненной.
Ознакомительная версия.
