От парфян отделился еще один человек. Он вышел с медной чашей, полной воды, подал ее стратегу, а тот принял сосуд и торжественно поднес его царю персов.
Кир наклонился, сильным движением погрузил меч в землю и так очистил его от крови, а затем погрузил меч рукояткой в поданный сосуд и омыл в нем свои руки.
По завершении ритуала парфянин осторожно, чтобы не полетели брызги, вылил воду на землю.
— Кшатрапаван, ты хочешь говорить с царем при всех или наедине? — задал новый вопрос Губару.
— Если царь пожелает говорить наедине,— ответил понятливый парфянский стратег.
Губару переглянулся с Киром. Оба казались очень довольными. Даже Гистасп, державшийся в стороне, как равный среди простых персидских воинов, был удовлетворен. На его лице появились розовые пятна, а глаза влажно заблестели.
Персы стояли плечом к плечу с парфянами, и все затаили дыхание.
Кир и парфянин отошли от туши убитого вепря. Стратег приложил руку к сердцу и неслышно произнес две или три фразы. Кир только и сделал, что невысоко поднял руку и кивнул, как если бы парфянин находился у него в подчинении. Тени кустов не успели сдвинуться и на палец, как оба вернулись на прежнее место и парфянин, еще раз поклонившись Киру, с гордым видом вернулся к своим воинам.
Губару еще раз радостно переглянулся с царем. Произошло именно то, чего они ожидали.
— Царь персов приглашает всех на празднество по случаю удачной охоты! — как обычный глашатай, громогласно объявил Губару,— Охота была дарована богами!
Да, теперь можно было считать, что охота на войско Гарпага оказалась удачной.
Тем временем со всего лагеря тянулись к этому месту воины Гарпага — мидяне, каппадокийцы, армене. Появились разгоряченные охотой марды, маспии и другие жители гор, подвластных Киру. Быстро пролетел по округе слух, что царь персов поразил необыкновенного зверя.
Сам Гарпаг появился едва ли не последним. Радоваться ему или огорчаться, он, похоже, и сам не знал. Вид у этого семидесятилетнего стратега — впрочем, еще крепкого в мышцах и костях — был довольно растерянный. Все решилось без него и как бы само собой. С одной стороны, войско как бы оставалось под его началом, а с другой —
уже перешло под начальство Кира. Получалось, что Гарпаг мог вовсе не считать себя мятежником. Возможно, именно эта мысль выражалась на его лице в блуждающей и неясной улыбке.
Прихрамывая и переваливаясь с боку на бок, он двинулся навстречу Киру.
— Царь! Да хранят тебя боги! Как же я рад видеть тебя после стольких лет... — произнес он уставшим, почти жалобным голосом, вытянул вперед руки и повторил: — После стольких лет.
— Мой добрый Гарпаг! — с искренней радостью приветствовал старика Кир. — Сколько раз я приглашал тебя в гости! Вот наконец ты добрался до моих гор. Приветствуя тебя.
Они обнялись, и Кир поцеловал его как равного — щеку. Бледное лицо Гарпага зарделось. Он поцеловал Кира в плечо и смиренно подождал, пока царь сам выпустит его из своих объятий.
— Да, мой старый воспитатель, — проговорил Кир, учтиво отстранив от себя старика. — Мы оба постарели. Сколько серебра! Сколько серебра нажили! Теперь мне вновь понадобятся твои добрые советы.
— Если прикажешь, царь, не стану отходить от тебя ни на шаг! — в волнении отвечал Гарпаг.
Так обрел царь Кир большое войско, с которым уже не страшно было двинуться на Эктабан.
Но прежде царь персов устроил огромный пир. Когда охота только начиналась, я видел стада коз, овец и коров, гонимых к Пасаргадам. Оказалось, царь велел своим соплеменникам очистить от колючего кустарника еще один большой участок земли и забить там для пира всех животных, доставшихся ему от отца. Кроме того, он велел принести большое количество вина и хлеба. Так было приготовлено обильное угощение для всех: как для подвластных ему племен, так и для пришедшего в горы войска.
Такого грандиозного пиршества, какое произошло на следующий день, мне никогда более не приходилось видеть.
В начале праздника Кир отдал отцовское копье одному воину, который во время охоты наткнулся на медведя и в одиночку убил его. Однако воин отказался от дара, сказав, что царь, несомненно, совершил куда больший подвиг. Эллины бы стали спорить, начав сравнение сил медведя и кабана, однако в горах Персиды никакого спора не вышло. Все в один голос стали славить Кира, и тот легко сдался на уговоры. Да и в самом деле копье лучшего охотника принадлежало ему по праву, хотя только малое число сведущих людей, и то мысленно, засчитали ему в добычу целое войско числом почти в двадцать тысяч воинов.
Когда пиршество, длившееся трое суток подряд, стало подходить к концу, Кир призвал к себе своих глашатаев и через них обратился ко всем горным племенам с вопросом:
— Воины! Какой из дней вам больше понравился: тот, когда вы в поте лица рубили кустарник, или тот, когда вы сели пировать со мною, Киром из рода Ахеменидов?
Нетрудно было предсказать дружный ответ персов.
— Тогда я, Кир, царь персов, Ахеменид, скажу вам, персидские воины! Если вы пожелаете следовать за мною, то у вас будут и эти блага, и еще в тысячу раз больше. Верю, что вы ничем не уступаете мидянам, которые считают себя нашими властителями. Настало время, когда вы должны обрести первенство на всех землях, которые завоевали наши общие с мидянами предки многие века назад. Идите за мной, и все народы скажут: «Вот лучшие воины на земле, созданной по воле Ахурамазды!»
И все персы, услышав такую речь, поднялись в едином порыве и двинулись со всех сторон к своему царю. Это Движение — всего несколько десятков шагов — было подобно начальному движению горной лавины, ибо оно уже не могло остановиться и, обретя полную мощь, в скором времени потрясло весь поднебесный мир.
И Кратон Милетянин, чужак среди персов, был при этом великом начале, двинулся с персидской лавиной и вместе с этой неудержимой лавиной достиг пределов Мира.
На пятый день, отдохнув от пиршества, соединенное войско покинуло предместья Пасаргад и тронулось на север в направлении Эктабана.
Повод для огорчения имел только верный хазарапат Кира Уршаг. Царь не взял его с собой в поход, велев сотней воинов охранять Пасаргады и дворец от пожара и разбойничьих наскоков. В продолжение двух часов, пока войско удалялось от города, можно было различить вдали у стен дворца, алый гиматий Уршага, который он надел для проводов.
Странное чувство владело мною в первые недели похода на Эктабан. Я находился в гуще войска, жил в палатке днем видел сверкающие медью парфянские шлемы, a вечером сидел у костров вместе с воинами. Но мне казалось, что я до сих пор остаюсь лазутчиком, проникшим в лагерь вражеской армии, и надо узнать о ней как можно больше, а потом спешно пробираться через горы и докладывать обо всем Киру.
Между тем Кир был рядом, он сам вел это войско. Он жил, как и воины, в обыкновенной палатке, так что Гарпаг, наверно, совестился, обитая или в обширном шатре, или в лучшем из домов селения, у которого останавливалось войско. Видно, Гистасп и Губару роптали по этому поводу, раз однажды у большого костра я услышал слова Кира:
— Пускай старик понежится. Туман вредоносен для моего доброго Гарпага. У него больные ноги и хребет уже не гнется, а его послали в такую даль.
Я с нетерпением ожидал часа, когда Кир вновь призовет меня и пошлет куда-нибудь с важным делом, для выполнения которого лучше всего годится Болотный Кот. Например, в Эктабан: разведать, что на уме у Астиага, а там или вовсе заморочить ему голову, или просто тихонько отделить ее от туловища и припрятать в надежно месте.
Однако Кир как будто забыл о чужестранце и в первый месяц похода ни разу и не призвал его к себе, чтобы дать важное поручение. Впрочем, как я заметил, он не особо жаловал и других чужестранцев — иудея Шета и вавилонянина Аддуниба,— которые следовали вместе с ним теперь, когда двинулась великая сила, Кратон с его повадками и его уменьем уже как будто не требовался царю персов. Кир наконец принял все необходимые решения и весь превратился в действие, отказываясь наперед от всяких советов, а тем более от коварных, скрытных замыслов. Обижаться на него за это было по меньшей мере неблагоразумно.
Кир-военачальник ничем не отличался в этом походе, особенно в первый месяц, от Кира-охотника. Он почти не слезал с коня, зорко, с прищуром, осматривался, хотя в его взгляде не было подозрительности, недоверия к чужим воинам. Приказания он отдавал больше руками, чем голосом, словно стараясь сберечь тишину, необходимую в начале охоты, при выслеживании зверя. Теперь, когда все подчинялись ему, я не замечал в его лице и в его манерах ни малейшего высокомерия, даже чрезмерной властности, какую он проявил, когда поборол вепря и одним взглядом покорил чужое войско.
Однако вскоре после того, как войско спустилось в равнинную область, между нами все же случился короткий разговор, заставивший взволнованно биться мое сердце.
