в Кархемыш и, не спросив зятя, взял собак, чтобы следить за стадом столь малым, что и ребенок легко с ним управился бы. В городе Лаван продал обоих псов за гроши, которые тут же спустил в азартной игре. Узнав об этом, наш отец пришел в настоящую ярость. Лаван вернулся ночью, и я прекрасно помню, как услышала их крики и проклятия, которые разбудили и переполошили весь лагерь. На следующий день хмурое лицо Иакова было непроницаемым. Он сжимал кулаки, но молчал, пока не разыскал Лию и не выплеснул перед нею обиду и гнев, получив поддержку и утешение.
Моя мать и ее сестры могли только посочувствовать Иакову. Они никогда не были привязаны к Лавану, а с годами отвращение к отцу лишь накапливалось, и причин тому было немало: лень, лживость, высокомерие его туповатых сыновей, безобразное обращение с Рути.
Через несколько дней после той памятной ссоры из-за собак Рути пришла к Лии и бросилась на землю.
- Я пропала! - рыдала она, распластавшись в пыли.
Волосы ее были растрепаны и посыпаны пеплом, словно она только что похоронила родную мать. Оказалось, что во время той азартной игры в Кархемыше Лаван потерял не только деньги и собак Иакова. Он проиграл Рути, и теперь прибыл торговец, который заявил свои права на нее как на рабыню. Лаван засел в своем шатре, наотрез отказываясь выйти и признать, как он поступил с матерью своих сыновей. Но торговец продемонстрировал посох, который старик оставил в залог; кроме того, он утверждал, что сделка была заключена при свидетелях. И вот сейчас несчастная Рути уткнулась лбом в землю и молила Лию о помощи.
Та выслушала ее, а затем произнесла:
- Задница осла и то достойнее Лавана. Мой отец - змея. Нет, он - змеиное дерьмо. - И она презрительно плюнула.
Лия поставила кувшин молока, который собиралась превратить в творог, и твердыми шагами пошла туда, где наш отец всё еще горевал о любимых собаках. Лия была так погружена в свои мысли, что, похоже, даже не заметила, что я увязалась за нею.
Я с интересом наблюдала за мамой. Лицо ее раскраснелось, брови были сурово сдвинуты. А потом она сделала нечто необыкновенное. Лия опустилась на колени и, взяв Иакова за руку, поцеловала его пальцы. Это зрелище было столь же странным, как если бы я увидела, что овца охотится на шакала или мужчина нянчит младенца.
Моя мать, которая сроду не страдала неумением подобрать слова, на этот раз едва ли не заикалась, когда заговорила с супругом.
- Муж мой, отец моих детей, любимый друг, - сказала она. - Я пришла, чтобы просить тебя о том, что не имеет никакого смысла, кроме чистой жалости. Муж мой, Иаков, - продолжила Лия, - ты знаешь, что вся моя жизнь принадлежит тебе и единственная моя цель - твое благо, а имя моего отца для меня - мерзость. Тем не менее, я пришла просить тебя выкупить женщину Лавана из рабства, в которое он ее продал. Там пришел человек из Кархемыша, чтобы забрать Рути. Мой отец проиграл ее, как если бы она была животным из стада или незнакомкой среди нас, а не матерью его сыновей. Прошу тебя, отнесись к бедняжке лучше, чем ее собственный муж. О, Иаков, я умоляю тебя поступить, как настоящего главу нашей семьи.
Иаков нахмурился в ответ на просьбу жены, хотя в глубине души, наверное, был доволен, что она видела в нем не только мужа, но и также вождя и защитника. Он возвышался над Лией, смиренно склонившей голову, и внезапно с нежностью взглянул на нее.
- Жена, - сказал отец и взял ее за руки, чтобы поднять. - Лия. - Их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу.
Я была потрясена. Я пришла сюда в надежде узнать, что будет с Рути, но обнаружила нечто иное. Я почувствовала жар, пылавший между моими родителями. Я увидела, что Иаков может заставить Лию сиять от счастья, - прежде я полагала, что на это способна только я сама.
Впервые я увидела в своем отце мужчину. Он был не только высоким, но и стройным, широкоплечим, прекрасно сложенным. К тому времени Иаков, должно быть, уже миновал сорокалетний рубеж, но спина его оставалась прямой, глаза ясными, а все зубы были на месте. «Мой отец красив, - внезапно поняла я. - Мой отец достоин моей матери».
Но я не нашла утешения в этом открытии. Когда Лия и Иаков бок о бок пошли к шатрам, их головы почти соприкасались и мама шепотом говорила про выкуп, который могли собрать жены Иакова, чтобы помочь Рути: она предлагала отдать торговцу мед и травы, медные браслеты, льняное и шерстяное полотно.
Отец молча слушал, время от времени кивая. Мне не было места между ними, в этот момент родители совершенно не нуждались во мне. Глаза Лии были обращены к Иакову, и только к нему. Для меня не имело значения, о чем они говорили, имела значение только она, моя мама. Мне хотелось плакать, но я была слишком взрослой для этого. Скоро я стану женщиной, и мне нужно научиться делить сердце между любимыми людьми.
Несчастная и потерянная, следовала я за родителями, которые вошли в круг шатров. Теперь Лия замолчала и заняла место позади мужа. Она принесла кувшин самого крепкого пива, чтобы облегчить Иакову переговоры с торговцем из Кархемыша, который уже понял: хотя Рути была измучена тяжелой жизнью, она не была ни уродливой, ни хромой, как он мог предположить по той легкости, с которой Лаван поставил жену на кон. Приезжему хватило проницательности, чтобы заметить волнение, вызванное его приездом. Он сполна использовал свое преимущество, забрав не только все сокровища, предложенные ему сестрами вместо Рути, но и одного из щенков Иакова в придачу, и только после этого убрался восвояси. Вскоре все женщины в лагере уже знали, что произошло, и несколько недель потом Иакова кормили, как принца.
Лаван никогда не вспоминал о том, что Иаков выкупил его жену. Что же касается Рути, то теперь он лишь стал относиться к ней еще презрительнее и третировать бедняжку более яростно. Их сыновья, следуя примеру отца, не проявляли к матери никакого уважения. Они не приносили ей воду для приготовления еды, не снабжали ее дичью после охоты. А она лишь привычно молчала.
Среди женщин Рути открывала рот исключительно для того, чтобы восхвалить доброту и милость моей матери. Она стала тенью Лии, целовала
