«Я, государь, Вельяминова, ежели слово я дала, так держу его».
Царь почувствовал, что краснеет, и буркнул: «Как брата твоего казнят, так их в монастырь отвезут — навечно. Машке язык урезали, болтать не будет, и постригли вчера в Новодевичьем. Тако же и дочь ее, как время придет — постригут. Но живы будут. И не проси меня сказать, где они иночествовать станут — не скажу», — сердито закончил царь.
— Не попрошу, — Марфа еще раз поклонилась, — поясно, и уже повернулась идти, но царь спросил: «Как муж-то твой, боярыня?».
— При смерти Петр Михайлович, — коротко ответила Марфа, и толкнула изукрашенную золотом дверь.
— Останови тут, — велела она вознице. «И жди, я сейчас».
Марфа зашла на церковный двор и широко перекрестилась на купола. Уже совсем стемнело, в высоком небе взошел бледный, косой серп луны. Из открытой двери тянуло ладаном, горели, перемигивались огоньки свечей.
— Боярыня, — раздался шепот.
Он стоял на снегу, опустив всклокоченную голову, губы его непрестанно двигались.
— Вот это — в Новые Холмогоры, — прошептала Марфа, вкладывая в руку юродивого запечатанную грамотцу, — как обычно, а сие, — она, оглянувшись, передала ему холщовый мешочек, — сам знаешь куда. Готово там все?
— Да, — откликнулся Щербатый, — человек верный, не подведет. Стоить будет, — он, потянувшись, сказал что-то на ухо Марфе. «Это все, скопом».
— Хорошо, — вздохнула она, — завтра жди меня у ворот усадьбы, до рассвета, отдам.
— Буду, — уверил ее юродивый и вдруг спросил, подняв черные, огромные глаза: «Верное средство-то? Если что не так — сами знаете, что ждет его».
— Знаю, — сухо ответила Марфа. «Посему и даю ему снадобье испытанное».
Она еще раз перекрестилась, и, поклонившись в сторону церкви, пошла к возку.
— Все ладно ли? — устало спросила она Лизу, помогавшую ей раздеться.
— Да, матушка, — тихо сказала та. «Девочки с батюшкой были, а потом задремал он, так мы с Федей их увели, позанимались с ними, помолились, они и спать легли. А Федосья в амбары пошла, с ключницей».
— Ну хорошо, — Марфа скинула тяжелую кику и попросила: «Лизонька, ты мне гребень принеси, я волосы расчешу, а то сбились».
Дочь присела рядом и спросила: «Матушка, а батюшка выздоровеет?». Марфа посмотрела в синие, отцовские глаза девочки и, вздохнув, привлекла ее к себе: «На то воля Божия, Лизонька. Надо молиться, может, и сжалится Господь-то».
— Я не хочу! — внезапно, страстно сказала Лиза, и Марфа отодвинулась — так девочка напомнила ей покойную Изабеллу. «Не хочу, чтобы батюшка умирал!»
— Пойдем, милая, — Марфа заплела косы и уложила их на затылке, — пойдем, посмотрим, как батюшка-то.
Она обняла дочь, и, прижавшись щекой к мягким волосам, сказала: «Может, и лучше ему».
Марфа осторожно открыла дверь в горницу и позвала: «Петя!».
— Зайди, милая, — послышался голос мужа. «Кто там с тобой?».
— Лизонька, — ответила женщина.
— Пусть подождет немного, ладно? — попросил Петя.
— Я сейчас, — шепнула Марфа дочери.
Муж лежал, откинувшись на подушки, и Марфа увидела, что его губы — синие, сухие, — искусаны в кровь.
— Помоги мне, — вдруг сказал он. «Я ведь уже и туда, — он еле мотнул головой в сторону чулана, — дойти не могу. Хотел встать, да не получилось, — Петя говорил еле слышно, и Марфа наклонилась к самому его лицу.
— Сейчас, — ласково ответила она. «Сейчас все сделаю».
— Прости, — он задержал ее ловкую, умелую руку. «Не думал я… — он не закончил, и нежно погладил ее пальцы.
— Все хорошо, — сказал Марфа, убираясь, вспомнив на мгновение, как Виллем сидел с ней всю ночь в Дельфте, держа ее голову над тазом, вынося ведро. «Господи, — внезапно подумала Марфа, — ну хоть Виллема ты сохрани, прошу тебя, пусть он счастлив будет».
— Все хорошо, — повторила она, закрыв дверь в чулан, и зажигая больше свечей. «И ты не вставай, пожалуйста, даже туда. Не надо. Я все сделала, теперь с тобой буду».
— До конца? — лазоревые, полные боли глаза взглянули на нее.
Марфа не ответила и поцеловала его руку — долго, нежно. «Надо сказать, — вдруг проговорил Петя, и жена, поняв его, кивнула головой.
— Мне остаться? — спросила она.
— Ну конечно, — Петя вдруг, слабо, улыбнулся.
Дочка залезла на постель и, сдерживая слезы, прижалась к нему. «Не больно тебе, батюшка?» — спросила Лиза. Петя положил руку на ее каштановые, с рыжими прядями волосы, и сказал: «Немножко, счастье мое, но это ничего страшного. Лизонька, — он помедлил, — ты ведь знаешь, что Федосья и Федя — то матушки дети? То есть и мои тоже, — Петя внезапно улыбнулся, — но у них батюшки другие?
— Да, у Феди батюшка султан был, — Лиза потерлась щекой о плечо отца. «Он мне рассказывал»
— Ну вот, — отец вздохнул, — а у тебя матушка другая.
— А где она? — недоуменно спросила Лиза. «Почему я ее не знаю?»
— Умерла твоя матушка, счастье мое, — Петя вдруг прервался и Марфа, шагнув к ложу, тихо сказала: «Иди сюда, Лизонька, пусть батюшка подышит немного».
Она усадила девочку себе на колени. Лиза шепотом спросила: «А ты знала мою матушку?
— Как она рожала тебя, я с ней была, — улыбнулась Марфа. «Мы подруги были. Она была герцогиня, из Италии».
Лиза взглянула на мертвенно-бледное лицо отца и сказала: «Ты, батюшка, отдыхай.
Отдыхай, тебе говорить нельзя сейчас».
Мне матушка, — она свернулась в клубочек на коленях у Марфы, и женщина, почувствовав, как трясутся плечи дочери, положила теплую руку на ее спину, — мне матушка, — Лиза справилась с собой, сглотнув, — про маму мою расскажет. А ты спи, батюшка».
Петя услышал нежный голос девочки, и вдруг вспомнил, как приехал к Изабелле, во Флоренцию, после смерти Гийома.
— Спи, — сказала женщина, целуя его в висок, — просто выпей вина и спи. Я тут, я с тобой, ты просто закрой глаза, а я побуду рядом.
Утром он проснулся и первым делом привлек ее к себе. Она была вся теплая, мягкая, пахнущая розами, и Петя сказал, улыбаясь: «Все, ночь я уже потерял, так что до вечера тебя отсюда не выпущу».
— Зато ты отдохнул, — у нее были сладкие, покорные губы. «И сейчас покажу, как», — пообещал Петя.
Марфа осторожно вышла из опочивальни и постучалась к старшей дочери.
Федосья открыла, с пером в руке. «Со счетами разбираюсь, — сказала она, озабоченно хмуря брови, — Федор помогает мне».
— Пойдите кто-нибудь, Лизу возьмите, она у батюшки задремала, — распорядилась Марфа.
«Тяжелая она — мне нести-то. Пусть у тебя, Федосья, переночует.
Она вернулась в опочивальню и осторожно укрыла мужа мехом. Марфа подняла его сухое, холодное запястье, и прислушалась — сердце билось редко и тихо, почти неслышно.
«Господи, сказала женщина, перекрестившись, — ну хоша бы не страдал он так, прошу тебя!»
Потом, уже на исходе ночи, она стояла на коленях, в одной рубашке, — мальчик отчаянно ворочался в чреве, — и вдыхала жизнь в умирающее, хрипящее горло, не желая, не умея сдаваться. Когда в окне горницы стал подниматься серый рассвет, Петя, наконец, задышал сам, сердце забилось чаще, и Марфа, накинув шубку, выскочила на улицу.
Щербатый ждал ее поодаль, устало привалившись к забору. «Сегодня все сделают», — сказал он, даже не поднимаясь. «Все хорошо будет боярыня, не бойтесь».
Она только перекрестилась, ответив: «На все воля Божия».
Юродивый принял два туго набитых мешка, и, вдруг спросил: «Золото?»
— Золото, — вздохнула Марфа. «И пусть известят меня, как… — она не закончила.
— Сам приду, — тихо пообещал Щербатый.
На пороге опочивальни она застыла, увидев, что Петя, — в первый раз за два дня, — открыл глаза. Муж ласково посмотрел на нее, присевшую рядом, и еле слышно попросил:
«Священника позови, пожалуйста. Не сейчас, к вечеру. И пусть Федя ко мне зайдет, как потрапезуете».
— Нет англиканского-то, — внезапно сказала Марфа, не в силах оторвать губ от его руки.
— Да все равно, — он легко, совсем как в юности, улыбнулся, и еле дыша от боли, погладил ее по голове. «Скоро уже, счастье мое», — сказал он. «Не плачь».
Он стоял на грубых камнях площади и смотрел, как Марья с Митькой кормят голубей. Марья была не в сарафане, а в платье серого шелка с корсетом, вышитым жемчугом. Матвей вдруг увидел, как ее живот уже заметно выдается вперед, и улыбнулся. Митьке было, — он прикинул, — лет девять.
— А где батюшка? — вдруг спросил Митька.
— Да должен уже здесь быть, — озабоченно сказала Марья, и, повернувшись, издали завидев его, помахала рукой: «Матвей!».
Он, было, тоже приподнял руку, но уронил ее.
Матвей вынырнул из горячечного сна, и выругался сквозь зубы. «А то урок тебе, — иронически сказал он, глядя на перебитую в локте левую руку, что бессильно лежала рядом, — здоровайся правой, Матвей Федорович. Ну, это если тебе вдруг захочется, на колу торча, поздороваться с кем-то».
