— У нас матушка есть, — твердо сказал ей брат. «Ну и мы все тоже. Будет тяжело, но мы справимся. Ну, пойдем, — он поцеловал Лизу в мокрую, холодную щеку, — ты замерзла вся».
Сука! — процедил царь и ударил носком сапога в висок. Голова Матвея даже не дернулась.
— Так царь-батюшка, — зачастил палач, — мы уж и огнем жгли, — ничего. Преставился он, упокой Господи душу грешника.
— А ну дай клещи, — велел Иван Васильевич. «И раскали, как следует».
Государь присел и прижал алое, пылающее жаром железо к ноге Матвея. Повеяло паленым мясом. Иван Васильевич посмотрел на ожог и, распрямившись, сказал: «Ничего, мы его и мертвого на кол посадим».
Он еще раз, от души, ударил труп под ребра, и, выругавшись, вышел из подвала.
Петя почувствовал запах — такой, как совсем, давно, в детстве, когда покойная матушка водила его на службы в монастырь на Рождественке, рядом с их старой усадьбой. Пахло воском, ладаном, елеем, и ему сразу стало тепло — так, что даже омертвевшие, стылые пальцы, уже сведенные судорогой, чуть распрямились.
— Не надо, не надо, — голос у священника был тихим, ласковым, — не надо, не открывайте глаз.
Вам ведь тяжело, просто говорите, а я вас послушаю.
Он говорил, — медленно, прерываясь, чтобы глотнуть воздуха, чувствуя, как замирает усталое сердце.
Потом, после всего, Петя вдруг попросил: «Батюшка…, вы помните от Иоанна, про смерть Лазаря?»
Он слушал, пытаясь дышать, и вспоминал кафедральный собор в Бергене. Слова были теми же самыми — вечными, единственными.
«Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог. Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.
Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей:
Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли, сему? Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир».
— Да, — сказал Петя еле слышно. «Да, это так». Он, было, почувствовал, как сердце остановилось, но приказал себе: «Еще не время!».
Дверь чуть скрипнула, он ощутил рядом аромат жасмина и прошептал: «Марфа».
Она была теплая, такая теплая, что Пете сразу захотелось заснуть, прижав ее к себе. Он почувствовал, как щекочут плечо распущенные волосы, и попытался улыбнуться.
«Мальчик хорошо», — услышал он голос Марфы. Она осторожно взяла его руку и положила себе на живот. Дитя толкнулось. «Славный мой», — одним дыханием, — уже совсем слабым, — произнес Петя.
Он понял, что Марфа, как все эти ночи, собирается наклониться над ним, и, собрав все силы, чтобы погладить ее по голове, шепнул: «Не надо, счастье. Ты поспи, устала ведь. Поспи, я с тобой».
— Петя, — сказала она, целуя его руку. «Петя, любимый мой…»
— Спи, — сказал он. «Просто закрой глаза и спи».
Он тоже задремал, — обнимая ее, так и не сняв руки с ее живота. Мальчик немного еще повертелся и затих. «Вот и все», — подумал Петя. «Время».
В раскрытые ставни вливался свежий, морозный ночной воздух, блестел снег под лунным светом, и вскоре два дыхания в опочивальне стали одним — нежным, едва слышным.
Марфа медленно заплела косы и покрыла их черным, простым платом. Распахнув настежь ставни, она подошла к ложу, и, перекрестившись, протянув руку, закрыла мужу глаза.
Устроив тело, как надо, она на мгновение остановилась, и, покачнувшись, схватилась за косяк двери.
Она зашла в трапезную, и, посмотрев на поднявшихся детей, сказала: «Преставился ваш отец, упокой Господи душу его. Пойдите наверх, попрощайтесь с ним».
— Матушка, — заплакав, сказала Федосья.
— Отправь кого-нибудь потом в монастырь Крестовоздвиженский, — велела Марфа ключнице, — закажи поминовение на год. Денег я выдам. Ты, Федор, — она посмотрела на сына, — опосля обеда будь готов, к Троицкой церкви поедем.
— Зачем, матушка? — спросил мальчик.
— Сие есть воля государева, — коротко сказала Марфа и вышла.
— На Английский Двор, — приказала она вознице, — только сначала у монастыря останови.
Юродивый ждал ее у ворот. Он стоял на коленях в просевшем, влажном сугробе. «Все сделано, боярыня», — сказал он тихо, когда Марфа наклонилась к нему за благословением.
— Хорошо, — Марфа перекрестилась. «Далее все так, как сказала я вам».
Юродивый кивнул головой и затрясся.
— Миссис Марта, — Майкл Локк усадил ее в кресло, — мне очень, очень жаль. Питеру ведь и тридцати шести еще не исполнилось. Может быть, вы все же, — он осторожно кивнул на ее живот, — поедете в Англию?
— Опасно это, когда дитя маленькое еще, — устало, сказала Марфа. «А вот старшую дочь и сына я, мистер Локк, с вашего разрешения, в конце лета туда отправлю. Тео венчается осенью, а Теодору в школу надо. А следующим летом и сама с остальными детьми двинусь».
— Да, конечно. Вы не беспокойтесь, миссис Марта, найдется, кому за вашими старшими присмотреть во время плавания. А что… — Локк замялся.
— Гроб я заказала уже, — безразлично сказала женщина. «Когда первый корабль в Лондон уходит?».
— В марте, — ответил глава Московской компании. «Но, миссис Марта, может быть, здесь…»
— Здесь, — Марфа подняла на него взгляд, и Локк отшатнулся, — будто не измученная женщина на сносях, во вдовьем плате, сидела перед ним, а ангел господень — таким нездешним было сияние ее глаз. «Здесь, — твердо продолжила она, — мистер Локк, у нас нет могил. А там есть».
Перед отъездом на Москву она пришла к Маше. Невестка лежала на их приходском кладбище, под сенью дуба, посреди веселых, зеленеющих полей старой Англии. На надгробном камне было высечено: «Кто живет и верит в Меня , тот никогда не умрет ».
Марфа опустилась на колени и тихо сказала: «Полли хорошо. Они с Мэри не разлей вода. И с мальчиками все в порядке, ты не беспокойся за них, Степан прекрасный отец. Все здоровы, не болеет никто. А ты помолись у престола Господнего за детей своих, милая. И за Степана.
И не разлучайся с Джованни, раз уж Всевышний дал вам там встретиться, так и будьте вместе».
Она поднялась и оглянулась. В церкви горели свечи. Петя стоял на коленях перед распятием, опустив красивую, темноволосую голову. Марфа тихо опустилась рядом. Он не глядя, нашел ее руку и поднес к губам. «Я за детей прошу Господа», — сказал муж. «Только за них».
— И вот это, — Марфа протянула Локку записку, — пусть будет выбито на камне его.
«Я есмь воскресение и жизнь», — прочел Локк, и, кивнув головой, сказал: «Хорошо, миссис Марта. Когда, — он помедлил, — можно…
— Завтра, — ответила она, тяжело поднимаясь. «Все будет готово завтра, мистер Локк».
— Матушка, ино возок заложили, — Федор осторожно постучал в дверь опочивальни.
— Зайди, — велела Марфа. Она была в черном сарафане, маленькая, ни волоса не выбивалось из-под плата, и только глаза — прозрачные, изумрудные, освещали бледное, без кровинки лицо.
Марфа потянулась и провела гребнем по кудрям сына. «Шапку возьми, долгое это дело, замерзнешь еще, — велела она. «И меч не забудь, — велела она сыну, оглядев его с ног до головы. «Ты на коне поедешь».
— Почему, матушка? — сын поднялся.
— Государь велел, чтобы ты с ближними боярами был, рядом с ним, — Марфа обернулась и посмотрела на Федю. «Отцовского жеребца вели вывести, справишься же ты с оным?».
— Справлюсь, — Федор сглотнул. «Матушка, а куда мы едем?».
— Дядю твоего, брата моего единокровного, Матвея Федоровича, казнить сегодня будут, — тихо ответила Марфа.
— За что? — Федор аж отступил к двери.
— За то, что честь рода нашего не посрамил, — жестко сказала мать. «Сестры твои как?».
— Федосья с младшими, читает им, — Федор вздохнул. «Кладовую на дворе освободили, как велела ты, и, — он прервался на мгновение, сжав кулаки, — батюшку туда перенесли. Там холодно, как и надо».
— Хорошо, — Марфа перекрестилась. «Как вернемся, должны гроб доставить, я сама там все сделаю».
— А батюшку в Англию повезут? — спросил сын, перегнувшись в седле, когда Марфа уже сидела в возке.
— Да, — она вздохнула. «Там же похоронят, где и жену сэра Стивена, на кладбище нашем приходском».
Федор прикусил губу и велел вознице: «Трогай!»
Мальчик посмотрел на небо. В голубом, бескрайнем просторе метались растревоженные звоном колоколов птицы. Было почти тепло, и Федор увидел промоины в белом покрове льда на Москве-реке.
— Ну, здравствуй, Федор Петрович, — раздался жесткий голос.
— Государь, — поклонился мальчик. Иван Васильевич потрепал его по щеке и усмехнулся: «Все растешь, я смотрю. Жеребец у тебя хорош, твой?».
— Батюшки покойного, — чуть помедлив, ответил мальчик.
