Менас дотронулся до его руки.
— Распусти народ — идем поскорее: я добыл важные сведения.
Секст обратился к народу и, поблагодарив его за дружеские чувства и доверие, взял Лицинию за руку:
— Пойдем. Нам нужно о многом поговорить.
— Ты занят, — покосилась Лициния на бородатого пирата.
— Менас пробудет у меня недолго. А во время нашей беседы ты сможешь вздремнуть после дороги.
Только теперь почувствовала Лициния усталость. Глаза слипались. Она шла рядом с Помпеем и Менасом по большому атриуму, заполненному народом, останавливаясь, когда оба мужа беседовали с посетителями. А когда она вошла в таблинум и опустилась в кресло, — все поплыло у нее перед глазами. Не слышала даже начала беседы Секста с Менасом.
Внезапно проснулась, как от толчка. Перед ней стоял Помпей без тоги, в одной тунике. Менаса не было. Они были одни.
— Прости, что я разбудил тебя, — говорил Секст, сжимая ее руки. — Но ты спала очень неудобно, — голова твоя свесилась, ты сползла с биселлы. Не лучше ли сначала подкрепиться, а затем поудобнее устроиться на ложе?
Она кивнула, не сводя с него глаз.
— Я рад, что ты приехала, — говорил Секст, отпустив ее руки и смущаясь от ее взгляда, — ты мне расскажешь о битве при Филиппах, о Кассии и Бруте… Менас сообщил мне кое-что об Антонии и Октавиане, о доблести первого и трусости второго.
Лициния встала.
— Вождь, я приехала, чтобы служить тебе…
— Я догадался, Лициния, и молю богов исполнить все твои желания.
— Нет, вождь, моли богов исполнить одно заветное желание.
— Да будет так, — сказал Секст, протянув ей руку. — Идем в триклиниум, там ты подкрепишься, а потом рабыня отведет тебя в спальню.
В триклиниуме возлежали за столом Скрибония, супруга Секста Помпея, Менас, легат и два-три военных трибуна.
Лициния заняла место рядом со Скрибонией и искоса посматривала на ее холодное лицо и белые обнаженные руки. Спать уже не хотелось. Она прислушивалась к беседе мужей. Менас доказывал легату, что из триумвиров самый опасный — Октавиан.
— Ты не думай, что если он труслив, то безобиден. Трусы нередко бывают палачами. У Октавиана есть Агриппа, который верно ему служит…
— Какая польза от Агриппы, который занят дешевыми простибулами? — проворчал легат.
— Бьюсь об заклад, что Октавиан сломит Люция и Фульвию!
— Ну и что ж? Страшны не Люций и Фульвия, а Лепид и Антоний…
Менас повернулся к Сексту:
— Слышишь, вождь, мнение нашего друга о триумвирах?
Помпей, занятый женой и Лицинией, не слышал разговора и попросил легата повторить. Выслушав его, он сказал, что согласно точным сведениям, полученным недавно, Антоний находится на Востоке, проводя дни и ночи в удовольствиях. Ему льстят, сравнивая его с Александром Македонским; он решает споры династов, принимает посольства и дары от царьков; его окружает продажная толпа восточных лицемеров и проходимцев, которые обращаются с ним как с равным. За крупные взятки, полученные от этнархов, он возвращает царькам завоеванные у них области, требует с провинций Азии уплаты десятилетней подати в течение двух лет, казнит заговорщиков, бежавших в Азию после битвы при Филиппах, — это ли не могущество? Но увы! — власть его — не власть триумвира, каким, например, был на Востоке Помпей Великий: шуты, плясуны, гетеры и простибулы окружают его; с ними он совершает путешествие по Азии, отнимая у одних царьков земли и города и награждая ими других. Женолюб, он бесстыдно забирает у царьков понравившихся ему жен и наложниц и отпускает их за богатый выкуп. Не позор ли так поступать римлянину, высшему магистрату, другу диктатора Цезаря и триумвиру?
— О боги! Вот муж, которого погубят женщины! — со смехом добавил Секст Помпей.
— Зато он проживет такую жизнь, — возразила Скрибония, — как ни один из нас, возьмет у нее все радости и наслаждения. А кому нужна слава после смерти? Только безумцам!
— Неужели ты одобряешь образ жизни Антония? — нахмурился Секст, взглянув на Скрибонию.
— Не одобряю, а любуюсь умением его жить. Впрочем, не нам осуждать его…
Секст покачал головою.
— Непристало жене забывать нравственные качества, переданные нам предками. Честность, добродетель и скромность украшают человека. Назови же мне, Скрибония, хотя бы одно хорошее качество Антония, и я признаю, что ты права. Честность? Ее нет у него. Добродетель? Он не слыхал такого слова. Что же касается скромности, то ее у него не больше, чем у субуррской волчицы. Но, может быть, ты ошиблась именем? Говоря об Антонии, имела в виду Лепида? Пусть так. Кто такой Лепид? Триумвир и верховный жрец. Он бездарен, как полководец, упрям, как осел, напорист, как бык; он эпикуреец и не гнушается… Не буду повторять грязных сплетен… Лепид снисходителен — и к жене и к себе.
Все засмеялись.
Скрибония, сославшись на головную боль, оставила ложе. Секст и Лициния молча смотрели, как бледные завитые рабы-мальчики надевали ей на ноги башмаки. Вскоре стали расходиться гости: первый ушел пират Менас, покачиваясь от выпитого вина и таща за собой легата, который упирался. Менас хохотал во все горло.
Поднялись с ложа и военные трибуны.
Секст взглянул на Лицинию.
— Скажи, что ты думаешь о моей жене? — тихо вымолвил он.
Лициния смутилась.
— Вождь, зачем спрашиваешь? Она — твоя супруга;
этим все сказано.
— Нет, скажи, умоляю тебя… Ты и я…
Она испугалась, что Секст скажет лишнее, и, схватив его за руку, заглянула ему в глаза.
— Молчи… Я скажу… Тебе нужна иная жена… что я говорю? О боги! Я пьяна… Не гневайся, вождь, за мои дерзкие речи.
Секст задумчиво смотрел на нее.
— Нет, я не ошибся, Лициния! Я хочу сказать тебе, что ты…
Она опять схватила его за руку.
— Вождь, поговорим завтра… Не сегодня… Я устала с дороги и пьяна… Вождь, прошу тебя — оставь меня… я сама дойду…
Секст хлопнул в ладоши и приказал вошедшей невольнице проводить госпожу в спальню.
Не заботясь о волнениях, происходивших в Риме, Антоний путешествовал по Сирии.
Он въезжал в Тарс на колеснице, запряженной львом и тигром. Он сидел в одежде Диониса, с венком на голове и, слушая рычание зверей, скучал, пресытившись приветствиями, которыми встречали его всюду.
— Славься, бог наш! — кричали толпы народа, окружая колесницу. — Слава Дионису, вечному богу! Слава, слава!..
Антоний кидал в толпу подарки, сыпавшиеся из большого рога изобилия, и равнодушно смотрел, как с криком расхватывала их толпа. Были здесь ларцы с затейливыми инкрустациями, обитые медными гвоздями, бронзовые сфинксы, наполненные серебряными монетами, полые изображения сирийских божеств с большими животами, набитыми сладостями, корзинки с фруктами и хлебом, сосуды с медом, винами, маслом…
Антоний смотрел на людей, которые копошились перед ним в пыли, и зевал.
И вдруг — о чудо! — видит: едет навстречу прекраснейшая из прекрасных, Изида, сошедшая на землю в образе смертной женщины, окруженной евнухами и изящными юношами; от лица и глаз ее исходит сияние, на щеках раскрываются ямочки, точно расцветают розовые бутоны, а ямочка на подбородке и ложбинка над верхней губой манят, как улыбки.
Играла музыка, звенели высокие мужские голоса, гремели гимны в честь богов и хоры, славившие Изиду, которая, в поисках Озириса, покинула солнечный Египет — страну Кем — для знойной Азии.
Антоний тронул вожжи — лев и тигр заревели, рванули колесницу, бросились на людей, но были остановлены бичами эфиопов: люди били животных по ощеренным пастям. Колесница остановилась, и бог Дионис, отбросив от себя рог изобилия, выскочил из нее и поспешил навстречу царице. Он сразу узнал Клеопатру: она была такая же, как во время приезда в Рим. Но тогда она, недоступная для него (а может быть, тайно доступная для всех?), приезжала к своему любовнику Цезарю, добиваясь брака, с ним и царской короны, а теперь она ищет его, Антония, в Азии, терзаясь страстью к нему, или притворяясь, что любит. А он? Скольких женщин он любил, сколько девушек побывало на его ложе, а неутоленная страсть к вечной Красоте-Женственности мучит его. И вот теперь он может крикнуть, как Архимед: «Нашел!» — потому что он действительно нашел эту Красоту-Женственность в образе египтянки. Она — и македонянка и гречанка. Она — царица, Гетера, наложница, рабыня и простибула, кифаристка, лирница, плясунья. Кто она? Воплотившаяся Изида? Или Ма — божественная Истина, обретшая себя в эллинской Красоте и вечной Женственности?
Антоний приближался к Клеопатре, не спуская с нее глаз: казалось, черные глаза царицы светлели, принимая сапфировый оттенок.
— Клянусь тем, кто спит в Абуфисе, — певучим голосом сказала царица, — сам божественный Дионис удостоил свою служанку милостивым взглядом.
