Ознакомительная версия.
— Кто мог ждать! Кто мог предвидеть! — кричала Гмунда. — А я-то в чем виновата? Кто убережется от вашей челяди?
— Когда же это было? — спросил Зигфрид.
— Когда! Когда! — повторяла старая особа, дрожа от нетерпения и злости. — Здесь целый заговор! Несколько дней тому назад ее накрыли утром в садике, обнимавшуюся с каким-то холопом… Гнались за ним, ловили… Нет, ушел-таки. Велела ее высечь, чтобы узнать, кто он такой: не выдала… Посадила ее в клеть на хлеб и на воду… Стала желтеть и худеть, так что я пожалела ее красоту. Велела выпустить и смотреть в оба. Сегодня утром, говорит, больна… Ушла прилечь на сеновал… Около полудня пошли девушки наведаться, а ее и след простыл.
— Откуда же такая уверенность, что она сбежала с холопом? — прикрикнул Зигфрид.
— Да ведь их накрыли…
— Есть какие-нибудь доказательства? Видел кто-нибудь? — продолжал допрашивать крыжак.
Гмунда стала плакать; что-то лепетала, бросалась из стороны в сторону, жаловалась на судьбу. Зигфрид, торопившийся назад, к своим, терял терпение и ворчал:
— Посылать за ней погоню? Куда? Кого? Разве дело нашей челяди разыскивать сбежавших девок?
Зигфрид так только говорил, однако, было видно, что он не прочь оказать помощь Гмунде. Угроза, что девушка может разболтать по свету о порядках в доме Гмунды, заставляла и его задуматься.
В воротах стоял старший придверник, старый, грузный человек, с любопытством присматривавшийся, а может быть, и прислушивавшийся к пререканиям Зигфрида и Гмунды. К нему, как к верному слуге, Зигфрид обратился с укором по адресу холопов, угнавших у Гмунды девушку.
Привратник, опытный и много лет прослуживший в замке, покачал головой.
— Странное совпадение, — ворчал он, — у вашей сестры пропала девка, а у нас сбежал ночью малец, сирота, которого воспитывал брат Бернард… а вместе с ним и тот негодяй-батрак, собачья кровь, литвин, которого бы я давным-давно повесил… А брат Бернард его держал, кормил и посылал шпионить…
Зигфрид напустился на привратника.
— Да ты не врешь? — воскликнул он.
— Как бы я стал говорить, если бы мы не обыскали раньше все углы и верхнего, и нижнего замка и не перетрясли бы все… Ведь и меня брат Бернард взял на допрос… Метался и рычал, зачем я пропустил его в ворота… Я-то! Да у меня кот и тот не выйдет без разрешения. Ну, а из нижнего замка, где около конюшен и лазарета вечно толкутся люди, то входят, то выходят, там можно вывести из замка сотню, и никто не догадается… Дураки они, что ли, чтобы лезть сюда, где попадутся, а не туда, где ворота настежь…
Зигфрид задумался, не желая выдавать перед придверником свои сокровенные мысли. А потому, обратившись к Гмунде, сказал ей шепотом:
— Иди домой, иди! Все, что можно, сделаем. Ночью удрали отсюда еще двое. Значит нашелся след; ушли вместе, вместе их и словят, так как наверно Бернард зевать не будет…
С этими словами Зигфрид отпустил сестру и спешным шагом вернулся в залу пиршества.
Первые выпитые натощак кубки уже властно ударили в головы пирующим, так что из-за шума и крика нельзя было разобрать слова. Звенели чаши, как трубный звук раздавался хохот; воздух был наполнен запахом острых приправ. Прислуга убирала первую очередь яств и собиралась подавать вторую. Огромные четверти дичины, горы жареной, вареной и тушеной птицы, плавающей в разных сногсшибательных подливках… Ко всему тянулись голыми руками и ножами, а охотничьи собаки грызлись под столом за брошенные кости.
Зигфрид в поисках свободного места нашел только одно, на самом конце стола, где примостился всегда скромный и старавшийся не быть на виду брат Бернард. Его-то Зигфриду и было надо… Бернард сидел, облокотившись, и еще не принимался за еду; даже не вынул из-за пояса ножа, а весь казался погруженным в думу. Кругом смеялись, он же кручинился и тосковал.
Зигфрид наклонился к его уху.
— Слышали вы… знаете?.. — спросил он. — Говорят, ваш воспитанник исчез… убежал с каким-то батраком… меня пробрала Гмунда за то, что наши холопы увели у нее девку… Кто ж, как не они?!
Бернард рванулся к Зигфриду.
— У нее была на воспитании литвинка? — спросил он, оживившись.
— Такая же, как ваш вое… — но встретив взгляд Бернарда, не докончил. Бернард знаком вовремя напомнил Зигфриду, что происхождение Юрия составляло тайну.
— Итак, ваш заложник убежал? — спросил Зигфрид.
— Исчез… не знаю… — пробормотал осторожный Бернард, — брат-лазарит посоветовал отдать его для излечения на хутор, к Пинау… а там его кто-нибудь опутал. А батрак… литовская скотина, — прибавил он, — полудикое животное… однако не предатель и столько лет верою и правдою служил мне… Непонятно!..
— Послали их искать? — буркнул Зигфрид.
— Да, негласная погоня, — молвил Бернард, — об этом не следует болтать. Все может оказаться глупой выходкой из-за девки. Правду говоря, побег от Гмунды мен» утешил… Молодая кровь… горячая… подцепивши кралю, он, верно, скрылся где-нибудь по соседству с Пинау. Перетрясут кусты и найдут обоих… А батрак… дознался, верно, о побеге раньше всех и не сбежал, а просто ищет мальца…
Зигфрид слушал, и беспокойство его улеглось.
— Вы думаете? — спросил он.
— Да, думаю, потому что иначе быть не может… Сбежать?.. Куда?.. Как?.. Ведь это невозможно, — сказал Бернард. — Мальца мы посадим под арест, на хлеб и на воду; девушку Гмунда проберет на свой манер…
— Значит, молчок… — закончил Зигфрид, принимаясь за еду. Бернард, хотя старался сам себя уговорить и успокоить, все же
был задумчив и угрюм. А так как была разослана во все концы погоня и лазутчики, то он с минуты на минуту ждал известий. А потому вопрошающими взглядами встречал каждого входившего слугу.
Но никто не подошел к нему в течение всего обеда. Известий не было. Подавали уже сладкое, когда, наконец, подбежал к Бернарду его оруженосец Томхен. Но было видно по глазам, что он пришел не с доброй вестью.
Он наклонился к уху своего господина.
— Говорят, что нет и того литвина, которого иные звали Ром-ком, а другие Рымосом…
Бернард вздрогнул. Стало ясно, что все они сбежали вместе^ будучи одной крови. Очевидно, сговорились раньше и совместно устроили побег. Он не столько жалел о неудавшихся расчетах, которыми тешил себя, воспитывая Юрия, сколько о самом юноше, занявшем место в его сердце. Конечно, скорбел он и о том, чего не мог уже выполнить через него во славу ордена. Теперь же, когда выяснилось, что несмотря на все старания, юноша в душе остался все-таки литвином и сбежал, конечно, к своим единоплеменникам, неминуемая гибель Юрия тяжело ложилась на душу Бернарда.
В этой гибели он не сомневался. Каким образом он вырвется из рук крестоносцев, безнаказанно уйдет из пределов орденских владений?.. И перед глазами Бернарда неотступно рисовался образ красавца-юноши, на котором он строил столько упований… с разбитым черепом… с окровавленною грудью…
Да и сам он больше не жалел его. Раз он отступник — смерть ему. И разглагольствования некоторых собратьев перед пиром, что литовцев надо истреблять и избивать, показались ему теперь чуть ли не бесспорными.
— Всегда в них пробуждаются литовская кровь и дух, — говорил он сам себе, — взяли его ребенком, отучили от родного языка, вырос на слове Божиим, ничего не знает о своем происхождении, считал себя немцем… и вот… сатана все же уловил в сети свою жертву и забрал ее, хотя я думал, что вырвал ее из пасти дьявола для Бога…
Когда здесь, в конце стола, Бернард думал свои грустные думы, а Зигфрид, позабыв тревоги, старался вознаградить себя за упущенные яства, там, на верхах собравшегося общества, послышалось тихое вначале пение.
Песни пелись не божественные, как бы следовало у монахов, но светские, любовные, шутливые, веселые… Запевалами были посторонние, а затем, вздыхая, начинали вторить те, которые подолгу их не слышали и по ним скучали.
Великий магистр поневоле притворялся, что не слышит и не понимает.
С одной стороны вполголоса распевали о том, как выехал князь в далекие страны, к красной девице-душе; а с другой, наперекор, частили:
Подлетела птичка
К милой под окошко,
Постучала нежно
Носиком в стекло:
Вставай, моя люба…
С третьей, точно назло великому магистру и с косыми взглядами по его адресу, тянули: «Есть в Брауншвейте замок…»
Кто-то, наконец, видя, что без песен никак не обойтись, а любовные могут слишком взвинтить собравшееся общество, запел старинную, более пристойную для рыцарства, и всем знакомую песнь Хильдебранда: «Как поеду я во широкий свет…»
Песнь эта заглушила все остальные и смело вознеслась под своды залы… Она никому не могла показаться зазорной и, повествуя о делах давно минувших дней, баюкала сердца…
Граф Намюр, привыкший к более нежным и сладким напевам, вслушивался насмешливо и с любопытством… Англичане старались уловить смысл слов…
Ознакомительная версия.
