– Ты вздумал пугать меня, святоша?
– Нет, но если…
– Ты ставишь мне условия? Ты? Мне? Да знаешь ли ты, святоша, что я могу отправить гонцов к брату своему Изизлаусу Ярицлейвсону?[53] И через полгода меня будут исповедовать и причащать кенугардские монахи? – как следует встряхнув Бирсейского иерарха, прорычал Харальд.
Епископ держался невозмутимо, хотя его голова болталась на шее так, что казалось – вот-вот оторвется. Когда конунг отпустил его, священник тщательно расправил сутану, проговорил с достоинством:
– Прошу простить меня, ваше величество… – В его голосе звучало смирение, но Вратко видел, как дрожат жилы на шее старика. Покорность давалась епископу неимоверным усилием воли. – Я был не прав. Я проявил горячность, недостойную служителя римской церкви. Вы вправе наказать меня. И я сам, не дожидаясь примерного наказания, наложу на себя епитимью…
Харальд хрипло дышал, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. Наверное, больше всего ему сейчас хотелось стукнуть чванливого старика по темени, вгоняя по колено в прибрежный щебень. Но он не стал бы верховным правителем, если бы не умел себя сдерживать.
– Я больше не гневаюсь, – сказал конунг, отворачиваясь. – И я не буду наказывать тебя или изгонять. Иди. Иди и постарайся пару дней не попадаться мне на глаза.
Епископ осенил его крестным знамением и удалился, шагая торжественно, будто на богослужении. Никто не посмел бы обвинить его в трусости.
– Так. – Харальд обвел взглядом оставшихся. – Где это место и почему я не могу туда пойти?
– Это совсем недалеко отсюда, мой конунг, – ответил Халли Челнок. – Местные жители называют эту постройку Брогарским кольцом. Они считают, что некогда здесь обитал злой йотун-людоед, и это – остатки его жилища.
– Йотун? – нахмурился правитель. – Что за бабьи сказки?
– Так говорят люди, – поддержал скальда ярл Торфинн. – Может быть, и врут.
– Я обошел моря от южных до северных. Я видел арапов, рожденных жаркой пустыней, и финнов, которые не знают лета. Но йотунов я не видел никогда!
– Позволь сказать, мой конунг, – учтиво поклонился Хродгейр.
– Говори!
– До недавнего времени я не верил в накилеви. Считал их досужими выдумками.
– И что ты хочешь этим сказать, скальд?
– Мир меняется. Уходят старые боги, приходят новые. Как знать, если в наших краях позабудут аса Тора, достанет ли сил у Белого Бога противостоять вражеской рати, когда наступит Рагнарек, конец света?
– Крамольные речи ведешь, скальд, – хмыкнул в бороду Харальд. – Твое счастье, что епископ ушел. Не то наслушался бы я…
– А ты не его слушай, конунг, нас слушай, – встрял Халли. – Неужто мы, скальды, меж собой не договоримся?
– Что-то много нынче скальдов развелось. Стихи слагать есть кому, а вот воевать… – пробурчал правитель, но складки на его лбу уже разгладились, стал мягче взгляд.
– Мы и бранного пира не чураемся, и за столом впереди других! – подмигнул исландец.
– Ладно. Доберемся до Англии, поглядим, какие вы удальцы. Что вы сейчас от меня хотите, неуемные? – совсем по-стариковски вздохнул конунг.
– Отец! – Мария вскочила на ноги, но едва не упала, покачнувшись от слабости. Хродгейр поддержал ее под локоть.
– Говори уж…
– Мы отправимся туда. К Брогарскому кольцу.
– Кто это – «мы»?
– Я, Хродгейр Черный Скальд и Вратко из Гардарики.
– Втроем? Ну уж нет!
– Я пойду с ними, – почесал бороду Халли Челнок. – А то как иначе они найдут Брогарское кольцо?
– И я пойду, – развернул плечи ярл Торфинн.
– Нет. Ты не пойдешь, – отрезал конунг. – Хоть и хотел бы я…
– Я возьму столько людей из моей дружины, сколько нужно, – сказал Хродгейр. Он по-прежнему поддерживал королевну, которая и не думала протестовать.
– Четверых, самых надежных, – согласился Харальд. – Ну и хольмгардца своего не забудь…
– Не забуду, мой конунг. Он приносит удачу, – улыбнулся Черный Скальд.
– И не будет помехой, если он метким нидом пригвоздит к месту какого-нибудь йотуна. Желательно пожирнее, чтобы каждому нашлось куда воткнуть меч! – взмахнул кулаком исландец.
– Мы прямо сейчас поедем? – встрепенулась Мария.
– Куда ты сейчас поедешь? – покачал головой Харальд. – Завтра поутру.
Конунг нахмурился лишь слегка, но почему-то у всех пропала охота спорить. Да и была ли она? Разве что у королевны, стремящейся в неведомое место за помощью, о которой знала лишь одно – она должна быть. Или у Халли-исландца, вступавшего в пререкания по поводу и без повода. Сам Вратко счел приказ конунга правильным. Не годится отправляться в дорогу сломя голову, не подготовившись. Как говорится, спешка нужна лишь при ловле блох.
Прав был тот купец, который говорил, что урманы ездят верхом только туда, куда не могут доплыть на лодке. Да и то предпочитают добираться на своих двоих – пускай и дольше, зато надежнее. Олаф с Асмундом долго отнекивались, когда им предложили усесться на спины низкорослых северных лошадок. Их можно понять. Вратко, в детстве частенько ездивший верхом, сам опешил, когда увидел, на кого ему предстоит вскарабкаться. Что это за кони – ростом чуть выше теленка? И смех, и грех. Мохнатые, гривастые, злые – каурый жеребец все время прижимал уши, так и норовя достать зубами если не ляжку седока, то хоть круп вороного. Новгородцу пришлось пару раз как следует дать ему по зубам удилами, после чего конек присмирел. Надолго ли?
Ехали без седел, охлюпкой. Спины лошадей попросту застелили толстыми тряпками. Впрочем, рысца у местных лошадок оказалась мягкая – не растрясет. Да еще приходилось поджимать ноги, чтобы не чиркать пятками по жесткой короткой траве. Особенно мучился Олаф, которого батюшка с матушкой ростом не обделили. Он несколько раз порывался соскочить на землю и пойти дальше, ведя коня в поводу, но язвительные шуточки Асмунда, страдавшего лишь немногим меньше, заставляли его сдерживаться.
Кроме двух своих лучших бойцов Хродгейр взял в дорогу Рагнара по прозвищу Щербатый, худого, костлявого мужика зим сорока от роду, про которого говорили, что он, мол, двужильный, может грести дольше всех и не показывать усталости. Четвертым ехал Бёдвар, чья кличка Длиннорукий была, на взгляд Вратко, полностью оправдана, ибо кулаки этого бородача свисали и вправду едва не до колен.
Они выехали вскоре после рассвета, и Халли намеревался поспеть к полудню.
Исландец возглавлял цепочку всадников, поглядывая на одному ему ведомые приметы. Новгородец не уставал удивляться: как можно находить дорогу среди вересковых пустошей? Здесь не было ни рощ, ни одиноких деревьев, ни запоминающихся скал или оврагов. Солнце вначале грело левую щеку, потом начало светить в затылок. Парень от нечего делать рассматривал длинную тень – свою и конскую. Тогда ему казалось, будто едет он на диковинном коньке-горбунке.
Мария Харальдовна вначале поддерживала учтивую, ни о чем, беседу с Хродгейром – расспрашивала его, где бывал скальд, что видел, но ответы слушала вполуха. Да и то, отец ей наверняка столько понарассказывал о походах в Миклогард, о службе тамошнему императору, о побережьях Средиземного моря – чудесных островах, населенных латинянами и греками, где никогда не бывает снега, а урожай на полях собирают дважды в год, где растут всяческие диковинные ягоды, которые на Русь привозят только сушеными, и можно лишь догадываться, какими они бывают, недавно снятые с ветки. После историй Харальда-конунга приключения Хродгейра-скальда должны были показаться скучными и неинтересными. Ну, в Бирку сходили, ну, три года назад путешествовали в Свальбард,[54] где охотились на страшных зверей с двумя зубами, торчащими изо рта вниз, на медведей, обросших не бурой, как обычно, а снежно-белой шерстью, и таких огромных, что, встав на задние лапы, возвышались над самым рослым воином на два аршина. Сам Вратко подобные рассказы слушал бы и слушал… А вот королевна кивала невпопад, задавала вопросы вовсе не те, которые следовало задавать человеку заинтересовавшемуся.
Потом она и вовсе замолчала. Задумалась.
Не желая отвлекать девушку, притих и Черный Скальд.
Над поросшими вереском холмами звенела тишина, нарушаемая конским дыханием да глухим стуком копыт. Даже Олаф с Асмундом устали подтрунивать друг над другом, посерьезнели, надо и не надо проверяли, как ходят мечи в ножнах.
Вратко под размеренный шаг каурого мало не задремал. Начал клевать носом и встрепенулся, услышав пение.
Пела Мария Харальдовна. Голос ее звучал негромко и чуть хрипловато, старательно выводил заунывную мелодию. Вратко, поднаторевший в урманской речи, разбирал почти все слова. Во всяком случае, мог понять, о чем идет речь. Такие песни впору петь над телами павших героев. Хотя раньше, до прихода на Русь византийских монахов, на похоронах считалось достойным петь и веселиться.
Но, видно, невеселые думы одолевали королевну. Вот она и грустила, нагоняя тоску на остальных:
