Ознакомительная версия.
В одиннадцатую ночь Рамадана валиде молилась особенно старательно, ибо сказано пророком, что тот, кто совершит намаз-таравих в одиннадцатую ночь, покинет этот мир безгрешным, подобно ребенку, покидающему утробу матери. Четыре раката совершила Хафса, несмотря на дрожь в ногах, больше не осилила, боясь не подняться. А потом легла на свое ложе, тихая и далекая от всех земных дел.
Самира прислушалась. Она делала это ежеминутно, слишком слабым было дыхание валиде-султан, каждый раз хезнедар-уста замирала, боясь не услышать очередной вдох своей многолетней госпожи Хафсы Айше. Мать султана Сулеймана, главная женщина империи, умирала. Это не было секретом ни для кого.
У валиде давно болело сердце, много перенесшее, много страдавшее, оно не справлялось и готово остановиться в любую минуту.
Что принесет утро следующего дня, увидит ли рассвет Хафса Айше – самая могущественная женщина огромной Османской империи? Сейчас для нее все дела империи были далеки, все, кроме двух.
– Самира, Повелитель не вернулся? – голос слабый, едва слышный.
Хезнедар-уста сокрушенно покачала головой:
– Нет, госпожа, не вернулся.
Султан Сулейман отсутствовал в Стамбуле, отправившись почтить святые места. Когда валиде стало совсем плохо, испуганный муфтий послал султану весть, что нужно срочно вернуться. Тот обещал и должен прибыть со дня на день, если вовсе не в ближайший час. Успеет ли?
В великий месяц Рамадан Аллах забирает к себе лучших, мало кто сомневался, что так будет и с валиде. Святая женщина, которую очень любили все, кто знал. Строга? Но разве можно в гареме иначе? Если дать волю наложницам и рабыням, они не только гарем, весь Стамбул перевернут. Да что там Стамбул – всю империю!
Конечно, не всех одинаково любила Айше Хафса, но старалась ко всем относиться одинаково заботливо. Это привычно для человека – любить кого-то больше, главное, не обижать тех, кто от тебя зависит. Валиде-султан не обижала, не вымещала на других свои собственные обиды. Была щедра, никогда не брала себе больше, чем нужно, а если кому-то и казалось, что другие получают больше, так стоило посмотреть на себя, может, не заслужила дорогие подарки?
Хезнедар-уста Самира, служившая хозяйке еще со времен Трапезунда и знавшая все ее мысли, даже тайные, иногда лучше самой Хафсы, тихонько плакала, стараясь, чтобы нос не хлюпал. Слезы катились по старым щекам без остановки, Самира не представляла жизнь без валиде-султан. У хезнедар-уста есть средства, чтобы прожить безбедно старость, да и султан Сулейман не выгонит Самиру из гарема, и Махидевран, которая станет следующей валиде, обязательно прибегнет к ее помощи, но это все не то. Самира с хозяйкой давно стали единым целым, а разве можно оторвать половинку, чтобы не пострадала вторая? Но женщина думала не о себе, а о том, что они с Хафсой Айше наверняка попадут после смерти в разные места, если и были у валиде какие грехи (а кто безгрешен на Земле?), то она заслужила у Аллаха прощения, а сама хезнедар-уста? Разве она была такой же терпеливой, такой же сдержанной, такой же приветливой со всеми, даже такими, как вон Хуррем?
От одной мысли о беспокойной Хасеки хезнедар-уста перестала плакать и сердито засопела.
Словно услышав ее размышления, Хафса вдруг подала голос:
– Самира…
– Госпожа?
– Позови Хуррем…
– Сейчас, госпожа?
– Пусть придет… сейчас… могу не успеть… Сама сходи…
Самира закивала:
– Позову, позову…
Хуррем была у себя, хезнедар-уста застала и ее за ночным намазом.
Роксолана смотрела на хезнедар-уста почти с ужасом:
– Сейчас? Что случилось?!
– Вай, ну что ты раздумываешь, поспеши!
Они почти крались к покоям валиде, хотя это бесполезно, в гареме не бывает тайн, несмотря на то что многие полагают, будто бывают. Просто есть тайны, которые не становятся достоянием всех. Евнухи делали вид, что не замечали сначала фигуру хезнедар-уста, закутанную в покрывало, а потом и Хасеки с ней.
В комнате валиде Самира с тревогой прислушалась, не прервалось ли дыхание ее госпожи. Два небольших светильника с трудом разгоняли ночную тьму, но Хафса не желала больше света. От быстрого движения женщин пламя в светильниках заколыхалось, бросая причудливые тени на стены.
– Госпожа, я привела Хуррем…
– Посторожи, чтобы нам не мешали.
Самира, борясь с собственной досадой, отошла к двери, а Хуррем встала у постели валиде на колени:
– Я слушаю, госпожа.
– Хуррем… забудь все обиды, если сможешь, – Хафса слабым движением исхудавшей руки остановила Роксолану, пытавшуюся возразить. – Молчи… мне трудно говорить. Слушай внимательно.
– Я вся внимание, госпожа.
– Поклянись, что сделаешь то, о чем я сейчас попрошу.
– Клянусь, госпожа.
– Детьми клянись, они для тебя дороже всего.
– Клянусь выполнить вашу волю.
Роксолане нелегко дались эти слова. Что, если валиде попросит оставить Сулеймана и добровольно удалиться от двора? Что, если потребует отвратить его от себя? Но в глубине души она почему-то чувствовала, что валиде не поступит так жестоко.
А та вдруг усмехнулась:
– Никого другого попросить не могу…
Роксолана тихонько коснулась руки валиде:
– Я все выполню.
Хафса несколько мгновений собиралась с силами, которых оставалось очень мало, потом тихонько попросила:
– Найди Фатьму-ханум.
Роксолана ужаснулась, неужели у валиде помутнение рассудка? Фатима давно умерла.
Но Хафса не дала ей возразить:
– Не твою Фатиму, а еврейку по имени Кира или Эстер, она жена Элии Кандали…
– Найду.
– Будешь давать ей денег, как я давала. Не спрашивай почему. Когда-нибудь поймешь… а может, и не поймешь…
– Где ее искать?
– В Стамбуле. Давай денег, у меня припасены, я все эти годы давала. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня.
– Я сделаю, валиде.
– Иди, я устала. Самира тебе поможет…
За дверью покоев валиде Роксолану ждала Гёкче.
– А ты что тут делаешь?
– Меня Зейнаб прислала. Я тихонько.
– Пойдем…
Они шли к своим комнатам молча, и, только закрыв дверь, Гёкче шепотом поинтересовалась:
– Валиде умирает?
– Да. Не знаю, как долго еще продержится, но ей плохо.
Из своей комнатушки показалась Зейнаб, сделала знак Гёкче, чтобы та ушла, девушка неслышно удалилась.
– Что Хафса от тебя хотела? – в трудные минуты Зейнаб словно забывала, что перед ней Хасеки султана, начинала говорить с Роксоланой, как когда-то, – словно со своей дочерью.
Роксолана подумала, что Зейнаб что-то обязательно знает.
– Зейнаб, кто такая Кира, или Фатьма, или Эстер, как ее там зовут?
Ей показалось или старуха чуть вздрогнула?
– Кто тебе сказал?
– Ты ее знаешь?
– Да, но не бойся, тебе Кира не опасна.
– А Повелителю?
– Нет, только Хафсе. Потому она тебя звала? Небось просила, чтобы ты отравила Киру?
– Нет, просила давать ей денег, как делала много лет сама. За что она давала деньги этой еврейке?
Зейнаб проворчала себе под нос:
– Лучше бы тебе и не знать…
– Чего не знать? Зейнаб, когда-то ты говорила, что Исра занимается приворотом, теперь, кроме Исры, нашлась еще какая-то Кира. Может, сразу расскажешь обо всех тайнах, которые знаешь?
– Обо всех? – глаза старухи стали насмешливыми. – Госпожа, это слишком долго, пожалуй, я и до собственной смерти не успею. Но о Кире вот что вам скажу: если валиде давала ей деньги, то так тому и быть. У нее есть вина перед этой женщиной, есть. И если доверила эту тайну вам, значит, выполняйте то, в чем поклялись.
– Это плохо?
– Нет, просто ни к чему оно вам.
– Расскажи, в чем дело.
– Нет. Тайна не моя, говорить не могу. А валиде права, если сами не поймете, то оно вам не нужно. А вот Повелителю ничего не говорите.
– Как я могу лгать Повелителю?!
– А вы не лгите, – удивилась старуха, – просто не рассказывайте, если сам не спросит.
А в покоях валиде та шептала последние в своей жизни слова:
– Самира, помоги ей… помоги, слышишь?
– Рассказать все?
– Нет, не стоит. Просто помоги…
Верная служанка плакала, слушая, как шепчет мольбу о прощении ее любимая хозяйка:
– Простите меня, сын, дочери… простите за все… Прости, Самира, что пришлось столько вынести, столько молчать… Твои грехи на моей душе, ты безгрешна. Аллах меня покарает за все, но я заслужила.
– Нет, госпожа, Аллах милостив и все знает. Знает, что вы не ради выгоды столько лет в душе тайну хранили…
– Не успокаивай, сама себя корю сильней всего, тысячи раз уже за свой грех расплатилась, но он никуда не девался. Есть такие грехи, которые не простить.
Самира не соглашалась, твердила, что нет такого греха на душе Хафсы, принялась вспоминать всю ее жизнь, то, как жили сначала в Трапезунде, потом в Манисе, как все любили там Хафсу Айше, сколько доброго сделала людям, говорила о благотворительности, о раздаче милостыни и средства от всех болезней, даже об арбузном фестивале… Хафса, казалось, заслушалась, успокоилась, лежала тихо, больше не стеная.
Ознакомительная версия.
