– Неужели на тигра охотились? – поразился Василий. – И не страшно было?
– Как «не страшно»… А все не страшнее каторги. Ее я и вправду боялась, хоть, можно сказать, и по своей воле попала к колодникам.
Василий искоса посмотрел на женщину: не этот ли страх и загнал ее в крепкие руки Колыванова? «Интересно, что за страх гонит за меня замуж Анну?» – снова подумалось ему. И он тут же укорил себя за недоверие.
* * *
Расставшись с Маремьяной Игнатьевной, Василий медленно повернул к дому. Он шел, невольно прислушиваясь, но больше не слышал ничего, кроме шуршания гравия у себя под ногами.
Колыванова могла бы и не просить его поразмыслить над ее рассказом: он и так не выходил у Василия из головы. Но он поймал себя на том, что не тайное неведомое знание, о котором говорила Колыванова, больше волнует его сейчас, а то, как скажутся все эти открывшиеся обстоятельства на его общем с Анной будущем. Что знает Анна из рассказанного матерью? Надо ли поговорить с нею обо всем этом? Или следует молча принять существование этой теперь уже и их семейной тайны?
«Ну нет, я не Колыванов – закрывать глаза на то, что жена живет в чем-то отдельной от меня, другой жизнью, не смогу», – думалось ему.
Но постепенно мысли Василия вернулись к таинственной книге. Покажет ли ее Колыванова? И хочет ли он после всего рассказанного увидеть эту книгу, подержать ее в руках? Временами он почти жалел, что был и сегодняшний вечер, и этот разговор, – ему жаль было того ощущения ничем не замутненного мира, которое охватило его в первый приход к Колывановым. Как же он, оказывается, ошибался! Словно под изумрудно-зеленой болотной травой не разглядел смертельно опасную темную глубину…
Ему вспомнилось, как отец называл такие болотные лужайки чарусами. И впрямь что-то зачаровывающее – пугающее и все же манящее – было в колывановской истории. До сих пор все, что связано с верой, казалось ему ясным, светлым и простым. Там были не тайны, а таинства, непостижимые изначально уму.
Он пожалел, что не во Владивостоке, что морскими милями отделен от него отец Алексий – его первый российский исповедник. Наверное, беседа с ним помогла бы успокоить душу Василия, дала бы ему ясное понимание того, что происходит.
Старинные часы, подаренные Василию на новоселье Пелагеей Яковлевной, мелодично пробили полночь. Он ткнул кулаком жесткую, набитую сушеной морской травой подушку и прошептал, засыпая: «Заступник души моея буди, Боже, яко посреде хожду сетей многих; избави мя от них и спаси мя, Блаже, яко Человеколюбец…»
Сон повел Василия своими неисповедимыми тропами, и все мешалось в наплывах этих сонных видений: то чудился дед, которого он никогда не видел въяве; и будто это он, незнаемый родной дед, был тем странником, которого до сей поры ждала Колыванова, и пронзительные глаза его сковывали все существо Василия, так что хотел он крикнуть, двинуться, проснуться – и не мог… И вдруг не дед, а Никола-угодник с родительской иконы смотрел сурово и предупреждал о чем-то своим явлением в заброшенном доме… То оказывался это уже другой Николай, архипастырь Японский, и Василий кидался к нему во сне, как когда-то в детстве, но владыка отступал и вздымал не то благословляющую, не то отстраняющую руку с крестом…
* * *
Василий проснулся совершенно разбитым, будто вместо отдыха тяжелая работа маяла его всю ночь. Много дел ждало его впереди, но никогда еще не произносил он с такой искренностью слова утренней молитвы: «Господи, иже многою Твоею благостью и великими щедротами Твоими дал еси мне, рабу Твоему, мимошедшее время нощи сея без напасти прейти от всякого зла противна; Ты Сам, Владыко, всяческих Творче, сподоби мя истинным Твоим светом и просвещенным сердцем творити волю Твою, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
В это утро он решил попросить об отставке с должности переводчика, ссылаясь на то, что открывает на острове собственный бизнес. Он еще раньше говорил об этом с Анной, строя с нею планы на будущее, и она одобрила это его решение. Эти сегодняшние дневные хлопоты словно отодвинули от него колывановскую историю туда, где и покоилась она до сих пор, – в прошлое.
Японское командование с сожалением, но и с пониманием отнеслось к просьбе своего вольнонаемного русского переводчика, тем более что он выразил готовность, в случае необходимости в будущем, хотя бы временно, возвращаться к своим обязанностям. Пришлось также пообещать, что по воскресеньям японские солдаты, получившие увольнительную, смогут посещать новый кинотеатр бесплатно: только так удалось получить разрешение от оккупационных властей. И, разумеется, всем желающим потренироваться в искусстве дзюу-дзюцу Васири-сан также обещал свое партнерство. Ведь он и сам был заинтересован в сохранении всяческих связей со своими былыми сотрудниками.
* * *
Буднично и незаметно прошла летом 1921 года свадьба Анны и Василия, хотя и порывалась Маремьяна Игнатьевна совершить для дочери старообрядческое венчание, тайное, перед домашним иконостасом. Но тут встал решительно поперек сам Колыванов и, поддержанный будущим зятем, настоял на «венце честном перед алтарем». Для посторонних дело ограничилось записью в книге актов гражданского состояния.
Вышло почти так, как мечталось Василию: с приходом молодой хозяйки стал преображаться старый ощепковский дом. В достатке владела Анна женским умением создать уют почти из ничего.
И теперь ждали его по возвращении после дневных хлопот и мягкий свет лампы с большим оранжевым абажуром, и чистый вышитый рушник на божнице с иконой святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских в переднем углу; и вкусный обед на вышитой скатерти.
Но не оставляло Василия какое-то смутное напряжение: история, рассказанная Колывановой, не отпускала его, хотя и просила Анна от имени матери не придавать этому рассказу слишком большого значения: «У нас своя семья, своя жизнь». От себя Анна высказалась еще более определенно: «Не бойся, я тебе эту книгу в приданое не принесла».
Но несмотря на эти заверения, было у него какое-то странное чувство, что книга эта где-то здесь, в его доме, и ждет какого-то своего таинственного часа.
И так, кажется, думал не он один. Через несколько месяцев после того, как Анна стала его женой, однажды, возвратясь вечером от Колывановых, они поняли, что в их доме кто-то побывал: все было перевернуто в их немногочисленных пожитках. Особенно досталось заграничным японским чемоданам Василия и небольшому сундучку, где Анна хранила свои рукоделия, нитки, пуговицы, потрепанные журнальчики с узорами и прочие женские мелочи.
Самым удивительным было то, что ничего из вещей не пропало, даже немногочисленные золотые украшения Анны. Василий не замедлил связать это непрошеное посещение с колывановской историей, хотя Анна старалась уверить его, что это не так:
– Сам подумай, в какое время и в каком месте живем – каторжные-то никуда с острова не делись. Не все же ушли на материк. А что ничего не взяли, так, может, спугнул кто?
На том и порешили. А тревога все-таки осталась. Только говорить о ней избегали. И это вовсе не сплачивало молодую семью.
От этих тревожных смутных ожиданий Василий с головой уходил в организацию своего первого самостоятельного дела. Чем мог, помогал ему своим опытом Колыванов. Да только предприятие-то, которое затеял зять, было очень уж несвычное – это вам не рыбой торговать, – и не верилось, что способно оно принести ощутимую прибыль. Однако риск – дело благородное.
* * *
И вот к началу осени 1922 года в Александровске открылся свой первый, пусть пока небольшой, но настоящий кинотеатр. В кассе воссела торжественная и строгая Пелагея Яковлевна Иванова, которую Василий упросил оказать ему эту честь.
Так как фильмы были еще немыми и очень важную роль играло музыкальное сопровождение, пришлось поискать тапера-пианиста. И тут Василию вспомнился Солин – сосед-музыкант из гостиницы «Тихий океан»: не согласится ли этот одинокий, вечно испуганный человечек покинуть шумный непредсказуемый портовый город ради тихого местечка в маленьком кинотеатре на острове?
С первым же идущим с острова пароходом Василий послал ему письмо, где предлагал сообщить о согласии или несогласии на эту вакансию, а заодно и просил о небольшой услуге: побывать в фотосалоне бр. Кузнецовых, узнать, кто там нынче хозяйничает, а в случае если удастся повидать самого Петра Ивановича Кузнецова, передать ему привет от партнера и островной адрес Василия.
Ответ не замедлил: Артур Артурович – так звали тапера – с радостью выразил свое согласие, даже не справившись об условиях: видать, солоно приходилось ему во Владивостоке. Обо всем остальном обещал подробно рассказать при встрече.
* * *
Василий явился встречать музыканта и едва скрыл улыбку: очень уж колоритно выглядел длинноволосый Артур Артурович в черной широкополой итальянской шляпе, белых перчатках и с клетчатым портпледом в руках.
