– Простите, руки для артиста – это все! – извинился он, торопливо стаскивая перчатку, чтобы поздороваться.
На жительство тапера определили во второй колывановский дом, который привели немного в порядок и теперь сдавали внаем, пока его будущая владелица Настена не подрастет и не обзаведется собственной семьей. Туда к нему вечерком и явился Василий, чтобы узнать владивостокские новости.
Артур Артурович привез с собою последние владивостокские газеты; привет и обещание вскоре дать о себе знать от Петра Ивановича Кузнецова; а также массу неутешительных рассказов о тамошнем житье-бытье при правлении братьев Меркуловых – очередных ставленников японцев. Не легче стало и теперь, когда в июле 1922 года Меркуловы отдали власть генералу-монархисту Дитерихсу.
* * *
Тапер почти сразу успел побывать на месте своей будущей работы и высказал озабоченность относительно состояния инструмента: прекрасное фирменное фортепьяно, выписанное когда-то с материка одним из последних губернаторов острова, пережило немало злоключений прежде, чем было куплено Василием в маленьком кабачке, где оно, за отсутствием музыканта, служило пока чем-то вроде стойки для бармена. Теперь инструменту нужен был хороший настройщик.
Проблема казалась неразрешимой. Но как-то встретив одного из своих бывших сослуживцев и отвечая вкратце на дежурный вопрос, как идет бизнес, Василий пожаловался на возникшие трудности.
– Но это пустяки, – удивился японец. – Разве Васири-сан не знает, что в доблестной императорской армии есть люди практически любых специальностей? Хотите, я берусь найти вам настройщика в двадцать четыре часа?
– Буду весьма обязан, – поклонился Василий. – И как я должен буду расплачиваться?
– Пустяки! – небрежно отмахнулся японец. – Эти лентяи рады любой возможности хоть ненадолго улизнуть из казарм. Что касается меня, я буду рад, если питомец Кодокана окажет мне честь хотя бы раз в неделю проводить со мной спарринг. Надеюсь, Васири-сан не сочтет такую плату слишком высокой?
Василий поклонился в знак согласия: не стоило пренебрегать лишней возможностью схватиться с реальным и, похоже, тренированным противником.
* * *
Настройщику, которого прислали Василию, пришлось ненадолго улизнуть из госпиталя: этот изжелта-бледный исхудавший японец долечивался после ранения в ногу, но у него оказался абсолютный слух и чуткие пальцы. Первым делом он поставил на подоконник возле фортепьяно камертон и легким прикосновением заставил его зазвучать. После этого настройщик повелительным жестом попросил всех удалиться, и потекли длинные часы его колдовства над каждой клавишей.
Зато после всех этих манипуляций благородный инструмент зазвучал так, что Артур Артурович высказал сожаление о необходимости играть на нем в кино. Василий предложил ему за отдельную плату давать небольшие концерты перед началом сеансов, и вскоре это музицирование стало привлекать в кинотеатр посетителей не меньше, чем самые кассовые картины.
* * *
Вскоре пришли и другие новости, о которых не могли сообщить ни прояпонские газеты, ни Артур Артурович: Петр Иванович Кузнецов откликнулся на приветствие Василия присылкой вовсе уж неожиданного «курьера» – для того чтобы передать весточку Василию, он воспользовался тем, что с очередной партией солдат на Сахалин отправился Мицури Фуросава.
– Да как же вас Бог свел? – удивился Василий, когда, разыскав его в кинотеатре, Мицури передал ему привет от Кузнецова.
– Все очень просто, Васири-сан, – хитро улыбаясь, рассказал Мицури. – Я вернулся во Владивосток, а тебя нет. Пошел искать тебя на Полтавскую, в фотографию.
– Почему же туда? Ведь в управлении знали, что я с десантом отбыл на Сахалин.
Мицури покачал головой, как бы удивляясь недогадливости Василия:
– А зачем в управлении знать, что капрал Фуросава интересуется русским переводчиком?
– Ты хочешь сказать, что Кузнецов сразу доверился тебе и рассказал, как увидеться со мною?
– О, нет! – засмеялся Мицури. – Сначала он удивился, что за японский солдат каждый день заказывает у него по шесть своих фотографий. А потом, наверное, прочитал на квитанциях мою фамилию и вспомнил, что ты рассказывал ему обо мне.
– Откуда ты знаешь, что я ему рассказывал?
– Васири-сан, у Мицури свое начальство, у Васири-сан – свое. Ты доложил своему начальству…
– А ты своему? – вырвалось у Василия.
– Нет, но если бы нас увидели вместе, я сказал бы, что проверял русского, который работает на доблестную японскую армию. И проверкой доволен: ничего подозрительного не обнаружено.
– У вас одобряется такая проверка по собственному почину? – недоверчиво спросил Василий. – Там не поинтересовались бы, с чего это ты занялся самочинной проверкой работника японского учреждения? Разве это входит в твои обязанности? Не покажется ли это подозрительным твоему начальству?
– Тебе пора бы знать, Васири-сан, что у нас приветствуется всякое желание заработать поощрение или деньги за проявленную бдительность. Так ты хочешь или нет знать, что кроме привета передает тебе твой компаньон?
– Конечно! – усмехнулся Василий.
– Во-первых, вот иены – это твоя доля прибыли за прошедшее время. Я рисковал, перевозя такие немалые деньги, – не без намека сказал Мицури. – А теперь новости. Ты, наверное, уже знаешь, что в июне прошлого года в Дальневосточной республике появился большой человек – первый кавалер вашего нового ордена Красного Знамени Васири Блюхер. Он теперь военный министр ДВР и главком Народно-революционной армии. И еще одна новость, очень плохая: ты знаешь, что наша контрразведка арестовала троих ваших: Лазо, Сибирцева и Луцкого…
– Это было еще при мне. Что с ними? – нетерпеливо спросил Василий.
– Наши передали их белым. Их пытали и потом сожгли в топке паровоза. Лазо был еще жив, когда его туда затолкали…
Мицури попятился и отстраняюще протянул ладонь, увидев побелевшее лицо и сжатые кулаки Василия:
– Васири-сан, но это сделали не японцы, это сами русские…
– А то вы думали, что белые их по головке погладят! – глухо произнес Василий, с трудом переводя дыхание. Он будто воочию снова увидел, как спокойно и тяжело, с двумя конвойными по бокам, поднимается по длинной лестнице большой черноволосый человек в расстегнутом полувоенном френче… Значит, шли тогда Сергей Лазо и его товарищи, можно сказать, в свой последний, смертный путь.
– Ну да ладно, – сказал Василий, через силу улыбаясь Мицури. – Я же не Чингисхан, чтобы казнить гонца за дурные вести. Вот твоя доля иен за провоз. Бери-бери: за риск полагается плата. А деньги на острове пригодятся.
И пошутил:
– А коли уж обязательно хочешь мне их вернуть, ходи почаще ко мне в кинотеатр: будем квиты.
В эту ночь, увидав лицо поздно вернувшегося мужа, ни о чем его не спрашивая, долго гладила его Анна, как маленького, по волосам, согревая всем женским теплом застуженную душу своего мужа… А он думал, зарываясь в нее лицом: «Боже, Боже мой, почему так немилосердно жестоки люди, почему сама по себе страшная смерть еще должна быть такой мучительной?!» И все пытался представить себе, что чувствуют теперь люди, совершившие такое – ведь не избудешь же в одночасье то, что содеяно, из памяти? А с этим как жить дальше? Недаром говорится, что убийца убивает и самого себя – Божьего человека в себе…
Нет, видно, забыли начисто люди Заповеди Божьи о любви и прощении, если творят такое в ослеплении своем. И ведь прав Мицури: не японцы, не иноверцы такое совершили, а православные христиане.
Он вспомнил рассказ Петра Ивановича Кузнецова о расстреле Колчака и подумал, что и там, на льду Иртыша, стреляли в адмирала тоже русские, наверняка в детстве крещенные люди… Стреляли за то, что он по-другому, чем они, верил в будущее России и за эту свою веру тоже приказывал убивать, пытать и вешать. Насилие рождает насилие, и без христианской любви и умения прощать не разомкнуть этот замкнутый круг… Но как непросто бывает найти в себе силы для прощения и любви…
* * *
Василий так и не рассказал жене о том, что его так потрясло, а она и не спрашивала – видать, еще в отцовской семье научилась не задавать лишних вопросов. Еще подумалось ему, что вовремя довелось покинуть Владивосток: и Кузнецову, наверное, проще вести дела в фотографии без своего компаньона, способного в такие лихие времена привлечь к ним обоим чье-нибудь ненужное внимание. Здесь, конечно, есть и, судя по всему, еще будут свои сложности, но это, как говорится, уже совсем другая опера.
* * *
В дальнейшем Мицури почему-то не стал пользоваться возможностью бесплатно посещать воскресные сеансы. Зато он робко намекнул, что был бы не прочь посмотреть, чему Васири-сан научился в Кодокане, и Василий охотно согласился во время его увольнений проводить по две-три схватки со своим бывшим соучеником.
