- Бедный купец. Но счастливый ты. А где твой раб толмач? Не съели его?
Их обступили всадники, быстро заговорили. Вавила понял из их слов, что сбежал какой-то шаман и татары окружают рощу, где он скрылся. Начальник стал отдавать приказания, Вавила наконец узнал сотника.
- Мой раб охранял нас, - стал объяснять татарину. - Его, наверное, убили разбойники.
- Или опять сбежал? - засмеялся сотник. - Я слышал, наши уже ловили его. Ты большой купец, а глупый. Беглого раба надо держать на цепи, ты же доверил ему жизнь… Там что? - Сотник указал на дверь мазанки, потом взял у воина факел, вместе с Вавилой вошел внутрь. Оба разбойника скорчились в лужах крови. Девушка смотрела из угла испуганными глазами. Татарин похлопал Вавилу по спине:
- Карош, купец, карош, богатур! - И по-татарски добавил: - Однако, нашел ты себе слуг, купец!
Вышли наружу, с факелом осмотрели пятерых связанных разбойников. На всех - лохматые одежды из звериных шкур, у всех плоские желто-серые лица, чем-то похожие на то, что недавно явилось Вавиле, словно в жутком сне. Но эти - все же человеческие лица.
- Ушел их вождь-шаман, - сказал сотник. - Мы обложили рощу, но он - как зверь. Страшный шаман: быка душит руками, кровь людей пьет. Из живых пьет…
- Я, кажется, видел его, - произнес с содроганием Вавила.
- Подождем до утра. Надо найти его след. Он без коня далеко не уйдет, а коней их мы взяли. Это последнее племя людоедов в нашей степи. Надо вывести их корень.
Вавила отстегнул кошель, протянул сотнику.
- Не надо, - сказал тот. - Я знаю: у тебя последние деньги. И за спасение от разбойников мы не берем платы - мы обязаны их ловить. За раба - другое дело. Дойдешь назад с караваном - заходи в наше становище. Здесь тоже аилы нашего племени. - Вдруг засмеялся: - И ты уже заплатил бакшиш - ведь вы были приманкой для этих шакалов. В степи сейчас мало путников, мы знали - за вами станут охотиться, поэтому незаметно шли следом. Нельзя ночевать там, где ты стоял днем.
- Мы думали - тут уже неопасно.
- Везде опасно, купец. Даже в больших городах водятся разбойники. Но в степи мы выведем грабителей - то приказ великого хана. Мамаю было некогда, он занимался лишь войной и развел крыс. Торговцы стали бояться, это плохо. Но пусть лишь выпадет снег - следы укажут нам воровские логова.
- Летом, глядишь, явятся новые.
- Пусть! Они пополнят число наших рабов и удобрят степь своей кровью. Приказано всех, кто не пасет своего скота, а живет грабежом и вымогательством, кто избегает ясачных списков и не придерживается указанных ему мест кочевий, кто бродит по степи без ярлыков, хватать и забивать в колодки, а тех, которые не годятся для работы, - убивать на месте. Это справедливо. Государство, которое терпит сброд, само превращается в сброд.
От реки донеслись громкие голоса, сотник насторожился.
- Кого-то еще поймали…
Появились двое воинов, они волокли мокрого человека. Вавила ахнул: Роман!
- Мы нашли его связанного в воде, - пояснил воин.
Сотник усмешливо следил за тем, как купец самолично взялся растирать у костра синего, полуживого раба. Странные эти русы.
- Они хотели его хорошо прополоскать, а потом изжарить.
- Неужто правда, сотник?
- Зачем бы им класть его в воду? А из тебя или мальчишки шаман выпил бы кровь. Другого они приберегли бы к своему празднику или принесли в жертву рогатому богу. Поганое племя.
Роман медленно приходил в себя. Татары, завернувшись в овчины, подремывали у костра. Их сторожа молчали.
Утром нашли след вождя-шамана, уводящий за реку. Воин, стоявший всю ночь поблизости, клялся, что не слышал даже шороха мыши. Отряд решил двигаться по следу - за голову вождя плосколицых, упорно сохраняющих обряд поедания пленников, обещалась большая награда. Захваченных разбойников, связанных длинной волосяной веревкой, погнали на ближнее становище.
- Что с ними сделают? - спросил Вавила.
- Может, кто захочет выбрать себе раба. Но какие из них рабы? - даже скота пасти не умеют. Видно, придется поучить на них стрельбе из лука наших мальчишек. Прощай, купец!
- Прощай, наян.
Татарин пришпорил коня и помчался к броду. У седла его на ремешке, продернутом сквозь уши, болтались головы разбойников, в том числе и упокоенных Вавилой. За них полагался бакшиш.
Кони путников были оседланы, и они сразу покинули страшное место. В голове Вавилы с трудом совмещались величавые города, окруженные оливковыми и лимонными рощами, изумительной красоты храмы, под сводами которых гремят торжественные мессы, и это степное племя, что, поедая людей, приносило обет верности своему страшному божку, пришедшему из каких-то темных времен. Не самого ли божка видел он прошлой ночью в залитой кровью саманной юрте при мрачном свете смоляного факела? Но вот странная мысль: хуже ли это людоедское племя тех разнаряженных людей в заморских городах, которые покупают в рабы двуногих собратьев и замучивают их до смерти в каменоломнях и на галерах? Да и виноваты ли злосчастные людоеды в том, что когда-то всесильная Орда лишила их скота и пастбищ, загнала в волчьи урманы, обрекла на звериную жизнь? Помнится, читал им коломенский поп в старой книге: во всех землях, где проходили ордынские завоеватели, люди стали подобны волкам. И как Русь-то не одичала?! А вот те, в заморских городах, воздвигнутых на чужом золоте и чужой крови, они устояли бы, не выродились в полузверей?..
Кони постепенно перешли на шаг, Анюта, пугливо льнувшая к Вавиле, спросила:
- Неуж наяву было?
- И мне, Аника-воин, кажется - померещилось. При ясном-то солнышке в этакую чертовщину кто поверит? А вот ночь придет…
- Ой, боюсь! То ж небось сам нечистый был. - Она троекратно перекрестилась.
- Не пужайся. Не выдадим тебя и дьяволу.
Она тихо спросила:
- А людей страшно убивать небось, дядя Вавила?
- Людей-то?..
- Этакую нечисть людьми называть! - рассердился Роман. - Оне хуже зверья. Ну-ка, где бы мы были теперь, кабы не татары, а?
- Ладно о том, - оборвал Вавила. - Я вот слыхал: за морем есть целые народы такого обычая… Да ну их! Урок нам крепко надо запомнить. Пока ночевали со всякой опаской, худа не случалось. Рано по-домашнему зажили.
…Шестой день путники ехали старинной просекой, когда-то прорубленной по приказу ханов через сплошные рощи и дикие боры, чтоб легче большое войско Орды проникало в серединные русские земли. Просеку изрядно затянуло подлеском и кустарником, осталась обыкновенная лесная дорога, довольно глухая, только ярусы древесных вершин указывали ее прежнюю ширину. Переходили речушки и речки по шатким обомшелым мостам, а чаще - вброд. Стали уже попадаться темнохвойные сплошняки, но пока чаще стояли кругом изумрудно-рыжие сосновые боры. Черные гирлянды тетеревов осыпали большие плакучие березы, и Вавила без труда добывал их к столу. Облетевшие седые дубравы сменялись по низинам дымчатыми осинниками и корявой лещиной, где множество разного зверья - от белок до вепрей - кормилось орехами и желудями, где косули и лоси глодали кору, безбоязненно подпуская человека на верный выстрел; сизый тонкостволый рябинник, гнущийся от налитых соком рубиновых кистей и жирных говорливых дроздов, перемежался зарослями малины и шиповника, где еще бродили осовелые медведи и барсуки. Лишь на старых кулигах буйствовал дикий кустарник, напоминая, что это звериное царство было когда-то и человеческим краем. По утрам на тихих заводях ручьев и речек, на оконцах родниковых ям появлялся тонкий ледок, но поднималось солнце, и таяли закраины, улетучивался иней с полеглых трав и древесных ветвей - осень никак не хотела уступать дорогу зиме.
В лесу путники чувствовали себя увереннее, однако ночевали по-прежнему без огня. С давних пор подобные просеки пользовались недоброй славой. Селений вблизи не было, хотя путники знали, что давно вошли в населенную русскую землю. От просеки же не хотели удаляться - она лучше всяких проводников выведет к большому городу, а то и к самой Москве.
Однажды лес широко расступился над неведомой речкой; с высокого берега они увидели по другую сторону вспаханные поля, соломенную ригу возле гумна, а за нею - маленькую деревеньку, приткнувшуюся к лохматому боку соснового бора. Долго стояли, глядя на сизый дымок над овином, и каждый словно уже дышал сухим и пьяным запахом ржаных снопов, слышал размеренный стук молотила и шорох решета, полного золотой половы.
Вавила снял шапку и перекрестился на ригу.
Роман вернулся в Звонцы по первому снегу. Исхудалый, до самых глаз заросший волосом, он выбрел на берег озера из поредевшего зимнего леска и пошел прямо на село по окрепшему льду, опираясь на суковатую палку. Бабы, полоскавшие белье в широкой проруби, за разговором не заметили, как приблизился к ним оборванный побродяжка. Бойкая Филимонова Марья, тараторившая про своего сердечного друга - нового звонцовского кузнеца, переводя дух, умолкла, и тогда Роман негромко сказал:
