ещё не сели.
Наконец прочитали молитву Святому Духу и все, заняв места, ждали, пока кто-нибудь отзовётся первым.
По глазам было видно, что поглядывали на ксендза Якоба из Скажешова, как на самого старшего по возрасту, превосходящего по сану. Поэтому, когда тот и этот слегка упомянули, старичок, словно принуждённый, отозвался слабым голосом:
– Милые братья! Вы взывали к Святому Духу, пусть же Он вас вдохновит. Костёлу нужны такие люди, каким был святой памяти, благословенный при жизни Прандота и предшественники его, великие защитники костёла, великие опекуны родины. Выберите сильного мужа, такого нам на наше время нужно.
– Вас бы выбрать! – прервал его один из бледных. – Более достойного у нас нет, более набожным никто быть не может, и более ревностным за веру.
Старичок поднял руку и не дал ему закончить.
– Это бремя не для моих плеч, о могиле думаю, не об инфуле…
Резкое движение дрожащей руки и головы докончили, чего ксендз Якоб сказать не хотел. Решительно отказался от выбора. Румяно выглядящие каноники весело посмотрели друг на друга, давая между собой знак согласия. Усмехались.
Магистр Шчепан, тот важный муж, тучный, весёлый, светлого лица, добавил:
– Нам нужен пастырь в полном рассвете сил, закалённый в серьёзной битве. Костёлу отовсюду угрожают князья даже якобы очень набожные, как тот наш пан Болеслав. Нужно нам в столицу солдата! Солдата!
– Лишь бы Божьим меченосцем был, – ответил один из бледных с ударением. И многозначительно покашлял.
– Если мы должны голосовать, а мнения различные, – вставил каноник Вишон, – поговорим сначала открыто…
– Да! Да! Открыто! – потдакивал ему другой.
– Поэтому, – прервал громко Стефан, – я моё вношу, и со многими другими братьями. Есть муж великого духа. По правде говоря, он не рукоположен, но это получит, когда на него падёт выбор. За Павла из Пжеманкова голосуем. Пан он сильный, голова открытая, муж железный.
Послышался ропот, который можно было объяснить по-разному. Все бледные и высохшие каноники встали как один муж. Каноник Янко с огненными глазами, аскетичного лица, нетерпеливо ударил рукой о лавку.
– Никогда на свете не согласимся на него. Хотите привести в овчарню волка! Бесславный человек, на солдата был бы более годен, чем на епископа, телесным похотям отвратительно поддаётся, мало знакомый с нашими костёльными законами.
Человек, скажу смело, испорченный и недостойный…
Поднялся шум, говорящего перекричали.
– Это ложь! Голоса неприятелей этого достойного мужа!
Человек, сильного духа и руки… Мы за него! Мы за него!
– А мы против него! – отпарировали не менее запальчиво другие.
– Вы, пожалуй, не знаете, – кричал, пытаясь дать услышать себя, каноник Янко, – какую он вёл жизнь, сколько совершил насилия, сколько посеял горя. Это человек, которому наше облачение не подобает. Пусть Бог убережёт нас от такого пастыря.
Румяные и упитанные зашумели так, что заглушили дальнейшую речь каноника. На лавках и сидениях поднялось лихорадочное движение, магистр Шчепан воскликнул:
– Этот или никто! Этот или никто! Когда ксендз Якоб не хочет, выберем Павла!
– Смилуйтесь, слепые люди! – крикнул с усилием Янко. – Вы бросаете костёлу пятно на его белое одеяние!
Он сложил руки как для молитвы.
– Пане! Отвратите от нас этот позор и катастрофу!
– Павла из Пжеманкова епископом! – кричали полные. – Значительная часть капитула за него!
– Пожалуй, потому, что он вас кормил и поил, приехав сюда специально, что вы чрезмерно пользовались его радушием, – воскликнул бледный ксендз Янко. – Обратите внимание на ваши души, не продавайте костёла за тарелку чечевицы!
Румяные и упитанные заглушили его издевательским смехом.
– Нам тут не святош нужно, но храбрых, как тот человек! – кричали, возвышая голоса.
– Он неуч! – прерывали.
– Что? Неуч? – подхватил ксендз Шчепан. – Он, ничего не умея, больше выдумает и угадает, чем все, что над пергаментами и бумагами зубы съели. Быстрый ум, горячее сердце.
Пойдёт он горой, а с ним наше епископство и права, и доходы.
– Никогда на свете распутными привычками испачканного насильника мы не допустим в столицу, – сказал ксендз тихо. – Полкапитула протест принесёт! Мы пойдём в Рим! Не допустим его! Схизма будет…
Сильно возмущались, каноники разделились на два враждующих лагеря, крики за и против вырывались одинаково пылко, поднялись замешательство и шум. Бросались с мест на середину, а корифеи обеих партий начали горячо друг с другом спорить.
Ксендз Якоб из Скажешова сидел на своём месте с головой, опущенной к земле, на лице его рисовалась боль и пронимающая грусть. В спор, однако, деятельно вмешиваться не хотел.
Забыли почти о старце, а он, погружённый в мысли, может также не думал о капитулярии.
Не было ни малейшей надежды, чтобы пришли к согласию.
В конце концов все устали от напрасного спора; полные вытирали пот с лица, у бледных пересыхали уста. Совещание закончилось решительным разделением на две несогласные партии, которые объявили друг другу войну.
Тем временем подошла ночь, капитул рассеялся, разгорячённый. В его лоне готовилась гражданская война.
Когда одни спешно оттуда выходили, ещё громко между собой разговаривая в сенях и во дворе, всё смелее и злобней, ксендз Якоб остался на своей лавке, только надев на голову шапочку. Его возраст, ум, опыт делали его терпимым ко всем человеческим слабостям. Что других раздражало, то для него было объяснимым. Жалел их только.
Глядел на выходящих, сам уже медленно готовясь к выходу, когда увидел стоящего перед ним каноника Янко, с головой, опущенной на грудь, руками, скрещёнными на груди. Его брови были стянуты и уста закушены. Был то муж суровый, неустрашимого духа.
– Плохо делаете, – обратился он открыто к старичку. – Простите меня, что так дерзко к вам обращаюсь! Вы плохо делаете, отказываясь от митры! Она вам принадлежала.
А вы ещё ей более потребны, чем она вам. Хотя бы для того следовало вытянуть за ней руку, чтобы её не схватил кто-нибудь другой – недостойный.
И один кулак он грозно поднял вверх.
– Он половину капитула напоил, накормил, другую обманывает обещаниями. Этот человек всех ввёл в заблуждение, он будет нам позором! Павел из Пжеманкова! Епископом! – добавил он иронично. – Тогда бы также за Люцифера и Вельзевула голосовать могли! Отец Якоб! Помогите! Пока есть время!
– Милый Янко, – сказал мягко ксендз Якоб, – не возмущайтесь. Это ничуть не поможет. Неисповедимы пути Господни! Мы вдвоём или несколькими не пересилим капитула!
Они его выберут!
– Тогда мы погибли! – пылко выкрикнул Янко.
– Но нет! – сказал холодно ксендз Якоб. – Из-за одного человека ни костёл, ни епархия погибнуть не могут. Они выберут Божью розгу для самих себя…
Он опустил голову.
– Хотя бы я один стоял на своём, – доложил Янко, – не уступлю, буду протестовать.
– Я с вами, протестовать буду, – добавил
