Он многозначительно замолчал.
— Что еще? — нетерпеливо спросил Игорь.
— Очень дерзкий вопрос, — тихо сказал Кисан. — Если позволишь, великий князь.
— Спрашивай.
— Сколько лет твоей супруге, великой княгине Ольге, да продлят боги жизнь ее на этой земле?
— Не знаю, — князь почему-то перебрал пальцы на обеих руках. — Лет тридцать или около того.
Кисан горестно вздохнул, придав своему вздоху оттенок крайней озабоченности.
— Прости, государь мой, но твоя супруга может оставить тебя без наследника.
— Это я, я могу оставить Великое княжество без наследника! — вдруг заорал Игорь, вскочив. — И ты это знаешь, знаешь, знаешь, хорошо знаешь!… Ты потакал моим слабостям в детстве, ты растлил меня…
Он неожиданно замолчал, со страхом поглядывая на Кисана. Больше всего он боялся обидеть его, потому что не мог остаться в полном одиночестве, без друзей и советников. Не мог, это было выше его сил
Однако Кисан и бровью не повел в ответ на этот выплеск застоявшихся чувств. Посмотрел на князя тусклыми глазами, сказал негромко:
— Может быть, тебе следует взять другую женщину, мой князь? Твоя супруга немолода и…
— Я с трудом привык к ней, с трудом! — выкрикнул Игорь, и неожиданная искренность прозвучала в его голосе. — Не смей никогда говорить об этом, не смей, слышишь? А то мне придется забыть, что мы вскормлены одной грудью.
— Да, мой князь.
Кисан низко поклонился, прижав руку к сердцу. Некоторое время оба молчали, но молчание было напряженным. Потом великий князь произнес, изображая скорбное раздумье:
— Обычаи русов не позволяют взять вторую жену. Мы — не славяне, Кисан.
— Твоя супруга может и умереть, — словно про себя заметил друг детства.
— Нет, не может, — с неожиданной твердостью сказал великий князь, и Кисан с огромным удивлением едва ли не впервые увидел в нем вдруг воистину великого князя. — Ты меня понял, первый боярин и советник? Тогда ступай прочь отсюда и не появляйся здесь, пока не позову.
Кисан низко, ниже обычного поклонился и бесшумно вышел из княжеских палат.
А князь Игорь долго и неподвижно сидел в кресле, обеими руками крепко вцепившись в подлокотники. Внезапная и неожиданная для него вспышка княжеского достоинства потребовала затраты всех сил, и нравственных, и физических. Ион, не шевелясь, ждал, когда вернутся силы физические.
Он поднялся с кресла раньше, чем они восстановились в его теле. Ссутулившись и шаркая ногами, прошел в опочивальню и долго, очень долго смотрел на ложе, на котором никогда не возлежала ни одна женщина. И вдруг глухо взвыл, упал на колени перед этим ложем, уткнулся лицом в жесткий ворс ковра и зарыдал, изо всех сил пытаясь задавить в себе эти рыдания.
ГЛАВА 7
1
Печенеги сдержали слово и не ударили в спину, и Свенельд еще раз возблагодарил в душе Берсеня. Разгромив в двух скоротечных сражениях уличей, воевода обложил их еще большей данью за нарушение прежних условий договора и, отдохнув три дня, приказал своей дружине двигаться прямо на Киев. Беспрепятственно выведя ее из зоны действий печенежских орд, оставил командование Горазду, а сам, захватив Ярыша и трех преданных дружинников, обходными путями по лабиринтам лесных рек пошел в Древлянскую землю.
И здесь он чувствовал правоту Берсеня. Нельзя было более тянуть с налаживанием добрых отношений с дерзким и весьма самостоятельным древлянским князем. То, что Свенельд, по сути, отдал своего первенца в заложники вольнолюбивому славянскому вождю, Берсень одобрил, но этого могло оказаться недостаточно для той задачи, которую киевский воевода наметил для славянского князя, и сын-заложник помочь здесь никак не мог. Да, Мстиша был не только лют, но и умен, и расчетлив, и, главное, чтил отца превыше всех богов, но — слишком уж молод, а потому в историю своего рода посвящен еще не был. От него давно уже не было известий, однако Свенельд, в отличие от Всеславы, по этому поводу не беспокоился. Это у плохих новостей — ястребиные крылья, а добрая весть никогда не спешит. А коли нет вестей плохих, то и ничего дурного с сыном не случилось.
Свенельд шел открыто, нанимая лодки и проводников у древлян. Он был убежден, что древлянский князь Мал уже знает о том, что он вступил в его земли, и что рано или поздно вышлет навстречу кого-либо из своих бояр с почетной стражей. Тем более, с воеводой не было никакой охраны, что подчеркивало его мирные намерения, и Мал, державший в заложниках его старшего сына, должен был это оценить и понять главное: грозный киевский полководец идет к нему для мирных переговоров.
Свенельд предполагал, что свидание их будет трудным, поскольку при любых раскладах и хитростях силы были заведомо неравны — ведь древляне платили дань именно ему, первому воеводе Великого Киевского князя. И суть заключалась не в самой дани, которую Свенельд уже сократил до допустимого предела, — суть заключалась в том, что на предполагаемых дружественных переговорах встретятся победитель и побежденный. Особенно если учесть, что древлянский князь был на редкость вольнолюбив и самостоятелен.
Однако было одно обстоятельство, которое Свенельд воспринял как весьма добрую примету. Если при вступлении в Древлянскую землю славяне давали ему лодку и проводников с видимой неохотой и всегда — за немалую плату, то чем дальше он продвигался, тем меньше становилась эта плата, а потом исчезла совсем, а на славянских лицах появились улыбки. Из этой перемены следовало, что окраинные жители уже доложили своему князю о появлении в подвластных ему землях киевского воеводы с очень небольшой охраной и князь Мал повелел не только не препятствовать им, но и встречать чуть ли не как дорогих гостей. Свенельд отнес это к отличной дипломатической работе собственного сына и воспрял духом.
И однажды за поворотом реки с берега раздался громкий веселый оклик:
— Эй, великий воевода! Не отсидел еще задницы на лодочных скамьях?… Правь к моему берегу, я тебе коней приготовил!
На обрыве стоял сам древлянский князь Мал. Лично. И сиял улыбкой во все лицо.
— Это — сам князь Мал! — счел нужным сообщить несколько перепуганный проводник.
— Вижу, — сказал Свенельд. — Приставай к берегу. Причалив, он первым взобрался на обрыв и первым приветствовал вождя лесных славян:
— Прими мой поклон, князь.
— Нет, так теперь не годится! — с хохотом ответил Мал и, шагнув навстречу, вдруг крепко, обеими руками обнял Свенельда.
Русы обнимались редко и только с родственниками. Для славян же это было весьма распространенное дружеское приветствие, выражавшее крайнюю радость по поводу встречи. Мал оказался достаточно сильным, и воевода собственными костями восчувствовал его силу.
— Я еду к тебе без…
— Знаю, знаю, — перебил князь, продолжая радостно улыбаться. — Беседа хороша за хорошим столом, тем более что ты с дороги. Коня великому воеводе!
2
Пировали в княжеской горнице. Стол ломился от яств, челядь была приветлива, однако своего сына Свенельд за столом не обнаружил. Сидели старейшины племени и даже кое-кто из молодых воинов, но Мстиши меж ними не было.
— Ты послал моего сына на границу, князь Мал?
— Все ты увидишь и все ты узнаешь, воевода. Только сначала примешь кубок дружбы от моей воспитанницы
Он отослал чашника с повелением и пояснил:
— Я, когда еще вольное племя водил, случалось, караваны торговые придерживал Ради права на проход. Остановил однажды греческих торговцев — они снизу шли, — и гречанка-рабыня мне в ноги бросилась: «Спаси дочку мою!» А дочке — лет семь. Удочерил я ее, назвал Отрадой, выросла в добрую красавицу. Вот она тебе кубок чести и поднесет, а ты ее — в уста поцелуешь. По-отцовски. Вот уж и чашник знак подает, что готова моя дочь Отрада моя. Дозволишь позвать?
— Ты оказываешь мне большую честь, князь, — улыбнулся Свенельд.
