него Сергия, то и он, игумен Митрофан, осиротеет тою порой.
Но князев наказ следовало исполнить! Игумен сам оделся в толстый дорожный вотол, принял посох и в сопровождении еще одного брата пошел впереди княжьего гонца по едва заметной тропинке в лес.
Рагуйло Крюк сперва ехал шагом вослед инокам, потом спешился, повел коня в поводу. Натоптанная людьми тропинка проваливала под коваными копытами коней. Спотыкались кони, а Рагуйло думал со стыдом, что теперь инокам забродно станет ходить по испорченной, в яминах и провалах дорожке своей, что вилась и петляла, ныряя под низко опущенные лапы елей, то выбегая на угор, то просачиваясь частолесьем, где только и можно было пройти человеку, почти задевая плечами плотные стволы молодых елок. Пятнадцать верст до обители Сергиевой шли с лишком четыре часа. Уже поднялось промороженное солнце, просунуло сквозь покрытые инеем стволы свои лучи, осветило лес, осеребрило снега и уже, подымаясь выше, начало пригревать, трогая нежданным предвесенним теплом плечи путников, когда наконец дорожка, сделав еще один извив и поворот, выбежала к горе, покрытой еловым лесом, грива которого обрывалась в белую от кудрявого инея долину ручья, сплошь в круглящихся купах дерев и оснеженном тальнике.
И небо расступилось вширь до дальнего лесного окоема, и облака, растаяв, разбрелись белыми барашками по синему полю, открыв высокую небесную твердь, и выглянула из-за елового заплота островерхая крохотная церковка, ясно повис в голубизне зимнего дня осиновый, светло тающий в воздухе крест над луковкою главы в узорном лемехе.
– А вот и старец! – примолвил спутник игумена Митрофана.
От реки с водоносами на коромысле подымался молодой рослый монах в суконном зипуне. Сложив руку лодочкой и остоявшись, он оглядел издали путников, темных на сияющем снегу, и вновь двинулся со своими водоносами в гору.
Скоро дорожка привела их к ограде монастырька. От лошадей валил пар. Крюк, поискав глазами, накинул повод на один из заостренных кольев ограды; выпростав свернутые попоны, накрыл ими спины коней. Пока возился, монашек уже зашел внутрь и выливал воду в кадь. Игумен Митрофан с братом тоже были в ограде. Рагуйло обогнул угол, отворил калитку. Дворик был чисто выметен, выпахан снег. Две кельи стояли рядом в ограде, третья – чуть поодаль. Рагуйлу встретил старец, ветхий деньми, глянул подслеповато, зазвал в хижину.
Митрофан с братом сидели, грея руки над золотою грудою уголья истопленной черной печи. Молодого монаха, что носил воду, однако, и тут не было.
– Брат Сергий скоро придет! – пояснил старик инок. – Пошел созывать братию, дровы рубят!
Из разговора иноков Крюк понял, что игумен Митрофан явился сюда недаром и собирается отслужить обедню, зане в пустыньке до сих пор не было своего священника.
– А как же… – Крюк мыслил, что посадит инока на коня и тотчас поскачет с ним на Москву. Великий князь любит, чтобы службу сполняли быстро, без волокиты лишней, и уже гадал, не станет ли его бранить боярин. Но старый монах, поняв недосказанное Крюком, отмолвил просто:
– Ты, коли хочешь, скачи! Сергий все одно на конях никогда не ездит. Пойдет пеш, а будет зараньше тебя на Москве!
Крюк хмыкнул. Так и скакать, не видаючи чудного мниха, за коим послан?
– Да нет, пожду! – пробормотал, не ведая, как ему тут себя вести. Ни грубости, ни начальственного крика в монастыре явно не признавали.
Скоро из лесу гуськом подошли несколько братьев. Низко поклонились игумену Митрофану, принимая благословение. В негустой толпе братии (Рагуйло Крюк все не мог взять в толк, который из них Сергий) были и молодые, и старые. Крюк двинулся было к одному, посановитее на вид, но тот глазами молча указал на молодого инока, который с чем-то возился у крыльца. Оказалось, попросту засовывал топоры под застреху. Инок поглядел на Крюка ясным остраненным взором, безо всякого вопрошания в глазах, явно и не улыбаясь, и не хмурясь лицом, нагнулся, поднял уроненную лопату, приставил ко крыльцу.
– Почто зовет меня великий князь? – спросил негромко, но так, что не ответить было нельзя.
– Почто? – Крюк смутился. Сам не ведал да и не задумывал о том: зовут и зовут! Стало – надоть чего князю великому… А монашку етого не объяснишь! И Крюк испугался: а ну как возьмет да и не поедет?
– Коней-то почто сюда вел? – укорил монах. – Оставил бы в Хотькове, все одно дорога тут не проездна, а пешеходна!
– Дык, тово, тебе конь…
– Кабы и я ехал на коне, все одно от Хотькова! – возразил монах. – Братии ходить, а ты путь истоптал! Коли от князя скачешь, не боись, что без коней не признают тебя!
Крюк медленно алел, красная краска стыда помимо воли заливала лицо. Пробормотал:
– Прости, отче!
– Не в чем прощать мне тебя, сыне! – возразил монах. – Дело мирское, в миру о том помнить должен: путника не обидь и князеву честь не роняй! В церкву пойдешь?
И Крюк, за минуту до того совсем не собиравшийся в церковь, торопливо кивнул головой.
Втиснувшись в тесный бревенчатый храмик, он стал позади всех, обминая шапку в руках, посапывая. Согласно со всеми склонял голову, крестился и клал поклоны. Иноки пели стройными голосами, и его понемногу охватывало странное успокоение. Да, он послан от князя. И это очень важно, но еще важнее сперва отстоять обедню в этом монастыре (и зря он, в самом деле, мучил коней), хотя бы и ждал его князь, хотя бы и выругал боярин. А почему важнее – он не знал, не задумывал даже. Было важнее, и все. Монахи причащались, он ел изутра и потому только поцеловал крест.
Окончив службу, так же гуськом пошли обратно в келью. Крюк выскочил к коням – повесить тому и другому торбы с овсом, но торбы уже висели на конских мордах, и кони смачно хрупали, переминаясь. Кто-то успел позаботиться о конях прежде него.
Молодой инок, которого называли Сергием, неторопливо подошел с водоносом, поставил бадью перед мордою коня, напоил первого, поправил торбу, мягко отстранив Крюка, начал поить второго.
В келье монахи уже сидели за общею трапезой. Крюк удивился еще более, но, впрочем, скоро понял из разговоров, что общая трапеза и тут не была в обычае, а лишь затеивалась по случаю прихода игумена Митрофана. Не хватило хлеба, и кто-то побежал за ним в соседнюю келью. Прочли молитву, разлили по деревянным мискам похлебку из репы с луком и постным маслом, положили перед каждым хлебный ломоть, налили кислого хлебного квасу. Изрядно оголодавший Крюк и то покрутил головой: «Ого! Не набалованы тута, видать, мнихи!»
Солнце уже низило, пуская сквозь стволы
