Ознакомительная версия.
Основа уже есть — собственная коллекция из Пермской и Казанской губерний. Да плюс обширная коллекция с Тарбагатая, из Семиречья, собранная сибирским ученым и путешественником Григорием Николаевичем Потаниным. Эту коллекцию Крылов разыскал в пыльных кладовых мужской гимназии и реального училища. Спас от неминуемой гибели. Да Флоринский еще обещал отдать две небольшие, но ценные коллекции. Одна из экспедиций шведа Нильса Норденшельда, исследователя Шпицбергена и Гренландии, на корабле «Вега» прошедшего северные берега Сибири. Другая — швейцарские растения, собранные Траутшольдом в Альпах.
И это лишь начало. Мертвые в мире почили, дело настало живым…
Крылов верил: никогда не пересохнет светлая река по имени Сибирская Ботаника, истоки которой, он чувствовал, начинаются здесь, в Томске. Надеждой тому — вот эта скромная посылка, последнее дыхание безвестного студента Григория Троеглазова. Как не быть сибирскому Гербарию, коль скоро живые души переходят в него? Быть! Так же, как стоять в веках белостенным корпусам сибирского университета.
Здравствуй, родное светило…
Ясным днем на высоком ступенчатом уступе гарнизонного Лагерного сада над Томью, или, попросту говоря, в Лагерях, разгорелось народное гуляние. Люди все прибывали, словно вода во время паводка. Относительно высокая плата в пятьдесят копеек никого не останавливала. Даже бедные ремесленники, работный люд, принарядившись, — молодежь парами, семейные с детьми и женами — громко требовали у главных ворот проходной билетец. Всюду царило небывалое возбуждение, ошеломляюще гремел военный оркестр — 22 июля 1888 года город отмечал долгожданное открытие Императорского томского университета.
К этому историческому событию генерал Федор Алексеевич Нарский, военный губернский начальник, постарался на славу украсить Лагеря, пришпорив специальным приказом по гарнизону декор-фантазию своих подчиненных. Подновлены три клумбы с флоксами, окрашены беседки и качели. Заполнен водой фонтан посреди парка, и тонкие струйки его потянулись вверх. Дорожки притрушены толченым кирпичом.
Гуляющих в этот вечер ожидали два сюрприза. «Детская гимнастика» — площадка для физического развития детей, затея Владислава Станиславовича Пирусского. Выпускник Московского университета врач Пирусский, прибывший недавно в Томск, был горячим поклонником идей Лесгафта. Как и Петр Францевич Лесгафт, Пирусский убежден в необходимости физических занятий для детей и юношества, он мечтал о строительстве специального здания-манежа для таких занятий, о том времени, когда вместо пивных и торговых рядов будут сооружаться катки да беговые дорожки. Мечта мечтою, а для начала, дабы увлечь недоверчивых городских жителей, Владислав Станиславович на собственные средства соорудил вот эту «Детскую гимнастику» — с качелями, с поднятыми на столбики бревнами для хождения, с опилочной яминой для прыжков. Расчет его оказался верным — возле площадки все время толпился народ.
Второй приятный сюрприз: красивый прудик с беседкой в русском стиле, украшенной берестой. Рядом на холмике сооружен настоящий каменный грот, к нему перекинуты лирические мостики с перилами. Всюду в продуманном беспорядке разбросаны диванчики, обшитые также берестой уютные столики. В довершение ко всему сад иллюминирован плошками и цветными фонарями.
Дамы то и дело восклицали: «Ах, очаровательно! Превосходно! Генерал — душка…»
Их кавалеры, незаметно отлучившись к лавкам с розничной, то бишь раздробительной торговлей напитками, благодушно посмеивались в усы, надушенные о-де-колоном (душистая вода из Кельна) и, согнув руку кренделем, предлагали еще и еще раз пройтись по чудесному парку.
Все ожидали фейерверка, а пока что прогуливались и слушали хор солдатских песенников, с лихим подъемом выводивших старину: «Во сибирской, во украине, во Даурской стороне…»
Вынесенные скрытым, но достаточно сильным течением публики на площадку возле танцевальной веранды, Крылов и Степан Кирович остановились поодаль, имея намерение понаблюдать, как веселится нынешняя молодежь.
Закругленная, яйцевидной формы веранда, будто Ноев ковчег, постепенно заполнялась молодыми людьми. Среди них выделялись черные студенческие тужурки с блестящими пуговицами, голубые форменные фуражки с лакированным козырьком.
Наблюдатели со значением переглянулись: наконец-то… Они оба испытывали истинное волнение, понимая друг друга без слов. Наконец-то!.. За долгие томительные три года противоестественной пустоты нового роскошного здания университета, когда все было готово и не хватало лишь одного — высочайшего разрешения начать занятия, можно было успеть разувериться в том, что когда-нибудь в Томске появятся студенты. Временами, особенно зимой, было страшно сознавать себя только сторожами безлюдного здания, предназначенного к шуму и движению, к спорам и размышлениям… Все эти три года люди, служившие в университете, чувствовали себя жителями ученого погоста, невиданного дотоле в России. Несколько раз ненавистники и враги с таким муками нарождающегося Сибирского университета поджигали корпус. Делалось это хитроумно-просто: в одну из глухих разбойных ночей в здание влетал сквозь разбитое окно обмотанный тряпками кирпич, политый керосином и подожженный. Начинался пожар. Естественно, что полиция так и не сумела ни разу напасть на след злоумышленников… Флоринский перед городскими властями даже вопрос ставил, чтобы побеспокоились о закупке через заграничные фирмы огнегасительных гранат американца Гардена для борьбы с пожарами. Но городские папашеньки, как всегда, сослались на нехватку средств…
Но все это, благодарение Богу, позади! Вот они, студиозусы, надежда и будущее Сибирского университета (из 236 прошений от гимназистов и семинаристов из разных городов Сибири отобрано 70). Идут, смеются, чуточку гордясь тем вниманием, которым дарят их сегодня томские жители. Юные, благородные. Первый университетский набор.
Степан Кирович подпихнул Крылова локтем: смотри-де…
Прямо на них уморительно важно и независимо надвигался колоритный тип. Архимодник. Оригинал. Незначительная внешность: усы торчком, придающие лицу нечто кошачье, узенькие глазки, бессмысленная улыбка, лакейский пробор от виска к затылку — и умопомрачительный наряд. Собственно в наряде-то и заключался весь юмор, а не во внешности — мало ли людей на свете с такими незначительными данными. Во-первых, на тощем, как хвост, повесе поскрипывали, попискивали, шуршали кожаные брюки, узкие и неудобные. Во-вторых, человек с лакейским пробором обряжен был в литературную сорочку.
— Слава Господу, и до Сибири докатилась сия мода, — усмехнулся Кузнецов. — Как говорится, с дурацкого сладу да на свой салтык.
— Хорош! — согласился Крылов.
Заметив, что его разглядывают, архимодник выпятил грудь и замедлил шаг. На его лице так и читалось упоение: что мне соха — была бы балалайка…
— Это ж подумать только, до чего горазд на выдумку человеческий разум, — покачал головой Кузнецов. — А все американцы! Практичнейший народ, доложу я вам.
Крылов знал из газет об этом изобретении быстро перекинувшемся во Францию, а затем в Россию. Стали выпускать в Америке белые и цветные рубахи из очень тонкой и плотной бумаги. Грудь — твердая, семь-восемь слоев. Оторвешь слой, а там на обороте рассказ или часть романа напечатана! Новомодная расследовательская литература в духе покойного американца Эдгара Аллана По. Какой-нибудь «Золотой жук» или что-то еще из страшной фантастики, так приводившей в восторг русское общество, склонное и без того к мистицизму. Когда впервые купцы привезли в Петербург эти «литературные сорочки» по 70 копеек за штуку, публика рвала их что называется из рук. Модники щеголяли в них даже по Невскому проспекту.
— Чего доброго, скоро и пиво по-американски приготовлять станут, — насмешливо поделился соображениями Степан Кирович. — Из старых тряпок. Да, да! Один мой знакомый, весьма неглупый химик, как-то хвалил сие американское изобретение и утверждал, что действительно можно получить из старья пиво — через обработку серной кислотой и превращение полученного вещества в глюкоз.
— Ну, уж это… — усомнился Крылов. — Да и смысл какой? Столько хлеба, дрожжей — и вдруг тряпки!
— Смысла никакого, — не стал спорить Кузнецов. — Просто я хотел подчеркнуть рационализм мышления американца против размягченности русского…
Не заметив, как недовольно собрались к переносице брови собеседника, не терпевшего никакого принижения национального достоинства, Степан Кирович продолжал:
— Вот вам живой пример: томский купец Горохов. Под конец жизни разорился. На чем? На тряпках. Задумал поставить завод, который перерабатывал бы всякую рвань, тряпье в бумагу, и прогорел. Американец тряпки — на пиво, русский делец в похожем предприятии — полный банкрот.
Ознакомительная версия.
