– Женской, отец, да?
– Да, ваше сиятельство. Эта суть с востока к нам приехала, из Минска. Тщатся наши православные открыть при гимназии класс этой самой «беларусской мовы». Да разве возможно? Стэфан Заборовский и на порог ее не пускает.
Истинно так, разговорился отец Петракей, особенно после того, как губернатор попросил его освятить дворец Понятовского. С ним-то и вошла эта «бабская суть». Ага, та самая, что хлеб-соль подносила! Губернатор встретил ее как старую знакомую. Лет восемнадцати, от силы двадцати. Больше и плат приспущенный не давал.
– Если не запамятовал, Алеся? Не смущайтесь, целоваться не будем! Учительница?
Она еще больше потупилась, но потом все же ответила:
– Три класса гимназии, пан губернатор, далей нельга было…
– Недоучилась, хоть и дворяне, а бедные. Чего ж, внучка… Пущай возле меня поживет. Вот помогает, и слава богу.
Столыпин только сейчас заметил, что она и дымящимся кадилом помахивает.
– За неимением другого притча… Отец диакон вторую неделю во хмелю. Кто знает, когда это у него кончится? – рассудительно пояснил без вины виноватый батюшка. – Наша Алеся не за диакона, вестимо, за помощницу.
Предчувствуя слабосилие и самого батюшки, он прежде всего пригласил его к столу, успокоив:
– Я не тороплю вас, отец. Прежде откушайте, а потом и делайте свое дело. Гоните всех прошлых чертей из этих стен!
Губернатор занимался делами в своем кабинете, – делами довольно запущенными, – а отец Петракей, видать, в свое междуделье не раз подходил к оставленному в гостиной столу, потому что под конец и сквозь толстые стены пробилось отнюдь не святое:
Ци дома, дома
Сам пан-гаспадар?
Добры вечар,
Наш пан-гаспадар!
Слышно было, как бормотала, успокаивала его прислужница. Остановившись в полураскрытых дверях, губернатор покачивал головой, посмеивался.
Ой, кали дома,
Выйди паслухай.
Голосок прислужницы уже яснее прорезался, гневливее:
– Дедо! Небарака! Як тебе не сорамна!..
Кой-что уже начинал понимать губернатор. Срамит деда! Но дед хоть бы что:
Добры вечар,
Выйди паслухай!
Ну как тут не выйти, когда на два голоса приглашают? Правда, второй со слезой, пугливо:
– Де-едо?.. Нас же выгонят! Ганьба буде…
Губернатор вышел, слезки утирая добрым словом:
– Не выгонят, детка. Ганьба… что это такое?..
Помощница так перепугалась, что и понятное объяснить не смогла, только одно:
– Ганьба… гэта ганьба и ёсць… сиятельство…
– Ну и прекрасно, детка, – по-отцовски приобнял ее за вздрагивающие плечики. – Алеся?.. Что-то много в моем доме Алесь! У вас всех девушек так зовут?
Видимо, от страху она кивнула. Столыпин уже совсем развеселился:
– Вот и первый урок! Усаживай деда за стол да и мне чарку налей. Как по-вашему будет чарка?
Пока эта, вторая Алеся толкала деда к столу, поколачивая в спину непотушенным кадилом, понятное уж совсем непонятным стало. Только одно:
– Ага, сиятельство… чарка, сиятельство…
Дед, чарку запрокинув, уже сам прояснил:
– Шклянка буде. Бо стекло же…
Губернатор оказался неплохим учеником, сразу подсек деда:
– А если не стеклянная? Серебряная?
Но и дед, маленько протрезвев, на учительский лад затянул:
– Стеклянная… серебряная… не, сребряных не бывае… Не бывает, ваше сиятельство! – в утверждение своей правоты даже сухоньким кулачком по столу пристукнул.
Алеся с глазами, полными слез и страха, потащила его прочь, но отец Петракей все-таки был тяжел для ее ручек. Столыпин позвонил в бывший при столе колокольчик.
Конечно, Недреманное око тут как тут, в полном своем служебном удивлении.
– Мы тут с православным отцом чертей гоняли! – не мог Столыпин остыть от смеха. – Отошли его домой с кем-нибудь, а через полчасика и за ней коляску пришли, – кивнул в сторону вовсе онемевшей девчушки. Капитан профессионально выполнил приказание: одной рукой прихватил деда под мышки, а другой принял кадило, все еще фукающее при встряске.
Когда они таким порядком убрались за двери, хозяин посерьезнее стал:
– Скоро и за тобой, Алеся, вернутся. Ну, расскажи пока, как ты живешь и что делаешь в Гродно? Судя по всему, ты довольно грамотная. Где родители?..
Как ни странно, эти простые вопросы ее успокоили. Не сразу, но прояснилось еще не начавшееся житие учителки.
Да, мы из дворян, но очень бедных. Отец, пока мог, служил гувернером у одного пана, я в гимназии смоленской училась. Как прогнали его за старостью, гимназию пришлось бросить. Маленько тоже помаялась в гувернершах, да взрослые сыновья стали приставать…
Он попросил не продолжать очевидное. Лишь одно: кто в Гродно послал несмышленую учителку?..
Выяснить не удалось: Недреманное око вернулся. Велел отослать ее домой, даже не спросив – куда. Вероятно, в сторону той же Воскресенской церкви. Недалеко было.
Странная все-таки страна Россия!
Странно и непонятно перепуталось в ней все управление…
Чего, казалось бы, министру внутренних дел заниматься земством? Ну, копаются в людском, провинциальном мусоре подначитавшиеся западных книжонок либералы – и пусть себе копаются. Хоть чем-то заняты, бунтовать некогда. Да и какие они бунтари! Сабли бумажные, щиты книжные, кони истинно гоголевские. Старосветские помещики, не более того.
Но царский камергер и губернатор Гродненщины – по российским меркам, малюсенького, надо сказать, лоскутка империи, – все больше убеждался в правоте многорукого министра. Разве земство – не внутреннее дело России? Как и губернатора – занятия «беларусскай мовой»? Или местной историей? Так недолго и в «генералиссимуса» Костюшко обратиться! Или возня с хуторами, вывезенная еще из Ковенской губернии…
Он как раз собирал некое немыслимое совещание – дворян-земледельцев, более-менее крепких хуторян и хитрованцев-купцов, которые возле земли крутились. Кто усадит их за один стол? Да и не одного же дня дело. Потому и затянулось. Плеве словно подслушал его мысли. Упредил. Заставил пошевелиться.
Месяц всего и прошел, как губернатор уселся во дворце польского короля. И нате – изволь дать отчет о местном земстве!
Срочная депеша называлась, разумеется, по-чиновничьи: «Проект упрощенного земского самоуправления в Западных губерниях». Речь-то шла не только о Гродненщине – и Ковно, и Вильно, и внутренняя Польша под прожект подпадали. Но Столыпин разве царский наместник всего этого пестро-лоскутного края?
Губернаторская карета, ради узких дорог запряженная всего парой лошадей, мчалась из уезда в уезд. Само собой, позади еще несколько рыдванов с обслугой и разными припасами, в том числе и постельными. А впереди – верховые во главе с Недреманным оком.
Губернатор намеревался было упростить свой выезд, но капитан в шутливо-непререкаемом тоне запротестовал:
– Разве вы, Петр Аркадьевич, хотите помешать, чтоб меня произвели в майоры? Разве мне нужно запрашивать разрешение департамента полиции?
Ах, бестия! Наверняка уже запросил этот самый департамент… то бишь Алешку Лопухина! Славная штука – телеграф. Минутное дело, чтоб выезд губернатора обставить с королевским размахом. Знай наших!
Но король-то вроде без телеграфа обходился?..
Посмеиваясь над своим нынешним положением, он не забывал спутников угощать:
– Отец Петракей – вы же еще не завтракали?..
Тяжкий вздох, который означал только одно: ваше сиятельство, лучше скажите – не опохмелялся…
– Паважаная сударыня Алеся – частунак не згоден?..
Уже меньше стесняясь своего благодетеля, она смеялась на заднем сиденье:
– Пан-гаспадар делае памылки в нашей мове, але ничого, ёсць и поспехи. Трымайце дараженькую тройку… с нейким даже плюсом!
Милое дитя, хотя и в полном девичьем обличье…
Со старым батюшкой-дедком было проще: без слов приоделся по губернаторской благости. С внучкой же сплошные хлопоты. Были даже слезы: «Я знаю адрас пани Вольги, я напишу ей на вас жалобу…»
Хоть в соседнем рыдване ехал и официальный губернский секретарь со всеми письменными причиндалами, но дед и внучка представлялись более подходящими помощниками. Кто с крестом, кто с песней – все едино. Конечно, с местным дворянством он управится сам, но как быть с попутными хуторянами? Да и как их между собой согласовать? Не говоря уже о шинкарях, мелких еврейских лавочниках.
Понимал губернатор, что развел некое «гродненское министерство» – ни больше ни меньше! Может, и королевство? Не Станислав ли Понятовский, несостоявшийся муженек Екатерины, в ночи нашептывал… как это… да, «жальбу» запустевшего королевского замка!
Этот, встречный, замок был хоть и под гонтовой крышей, но ничего, справный.
– Дворянин? – самонадеянно покосился Столыпин на свою учителку, зная, что и у половины здешних дворян нет черепичных крыш.
– Не, крестьянин, – быстро определила учителка.
А Недреманное око определил еще ранее: покрикивал на выстроившихся поперек дороги людей.
