Оазис Обители представлял собой небольшой город, обнесённым стенами из белоснежного камня, покрытыми сложным узором из иероглифических надписей и рельефными сценами из древних мифов. С внутренней стороны к стенам лепились жилые помещения и амбары. То, что извне представало взгляду непосвящённых как развалины в пустыне, существовало лишь для отвода глаз. Реальность была иной, но проникнуть в неё не мог никто без воли на то хозяев – даже Владыка Таур-Дуат.
Сама земля здесь пела Силой, защищавшей её обитателей. От этой Силы душа Анирет рвалась из клетки тела, распахивая крылья навстречу храму.
– Здесь так хорошо… – выдохнула девушка и тотчас же устыдилась, что для всех переполнявших её чувств у неё нашлись лишь эти простые слова.
– Добро пожаловать в Обитель Таэху, Анирет Эмхет, – сказал жрец, глядя на неё так, словно сейчас она была самым важным здесь. – Мы давно ждали тебя.
– И я… мне кажется, я тоже очень долго ждала возможности оказаться здесь… – тихо ответила царевна.
Так странно было понимать это, но… она была дома.
Павах был сам не свой с самого начала путешествия, да и пеший переход по пескам Каэмит дался ему нелегко. Но когда они достигли наконец развалин в пустыне, воину стало совсем тяжело. Нечто подобное он испытывал, когда оказался в храме Стража Порога и чувствовал на себя взгляды статуй этого божества.
Потом появился рыжеволосый жрец Таэху с этим своим пронзающим взглядом, ледяным, как у царицы Амахисат, только каким-то более… нездешним. Воину казалось, что Таэху выделил его среди остальных – как будто прочёл мысли – и бывший телохранитель почувствовал себя донельзя уязвимым. Что ж, сама Аусетаар, супруга Ануи, мать Ваэссира, наблюдала за живущими здесь, в Обители древнего жреческого рода. От Владычицы Таинств ни у кого не могло быть секретов.
Когда жрец провёл прибывших сквозь невидимый портал, Паваху показалось, что он захлебнулся воздухом, словно само пространство отторгало его. Рёбра стиснуло как между мельничными жерновами, а ноги отказались слушаться. Обитель Таэху отталкивала его, выплёвывала… но потом ощущения истаяли, как предутренний морок, и он обнаружил себя рядом с царевной в огромном внутреннем дворе, точнее в небольшом городке, возведённом вокруг храма с двумя обелисками.
Украдкой Павах посмотрел на других воинов Анирет. Они озирались и перешёптывались с изумлением и восхищением, но, кажется, никто из них не чувствовал той тревоги и муки, которую ощутил при переходе он сам.
Потом со всех сторон к ним начали стекаться рэмеи – Таэху с волосами цвета запёкшейся крови и ледяными глазами оттенка лазуритовой синевы, а также простые мужчины и женщины: местные слуги, послушники, гости храма и паломники. В честь прибытия царевны Эмхет по воле Верховного Жреца Джети Таэху, ожидавшего Анирет в храме, был объявлен пир на всю Обитель.
Рэмеи ликовали и радостно обсуждали новость, и только Павах чувствовал себя осколком, выпавшим из общей мозаики, до конца не принадлежавшим происходящему. Мысль же о разговоре с жрецами о возможном исцелении стала вызывать у него всё больше священного трепета, граничащего со страхом. Если бы Павах мог, то сбежал бы скорее, чем встретился с кем-то из целителей Таэху! Но он так хотел поддержать Анирет… К тому же, ему предстояло ещё узнать о целях царевны, чтоб хоть что-то рассказать Владычице и не вызвать у Амахисат ненужных подозрений.
2-й месяц Сезона Всходов
Труд помогал Хэферу восстанавливать силы, но это происходило слишком медленно… мучительно медленно. Мысль о том, что на окончательное исцеление уйдёт не один месяц, печалила, но гораздо больше пугало другое: что если он никогда не восстановится? Хэфер не был лучшим из лучших воинов, но владел оружием довольно сносно – особенно луком. Теперь же он даже не мог толком натянуть тетиву.
Скрипнув зубами от досады, царевич отложил лук и оглядел небольшой засыпанный песком внутренний двор, который Перкау отвёл ему для тренировок. Хэфер проводил здесь всё свободное время, но этого было недостаточно. Иногда отчаяние подкрадывалось слишком близко… Так было и сегодня. Он не мог подать весть близким, не мог вернуться в столицу и разобраться с заговором. Бессилие угнетало его, несмотря на радость от трудов и от того, как легко он влился в маленькую жреческую общину, словно прожил здесь многие годы. Послушники – юноша и девушка родом из северных селений – относились к Хэферу как к одному из старших жрецов, уже не чурались его, смеялись и шутили вместе с царевичем. Перкау общался с ним охотно и по-дружески, да и другие бальзамировщики принимали гостя почти как своего.
Иногда, как сегодня, Хэфер думал, что теперь ему, возможно, следовало отказаться от своего права на трон, раз он не в силах будет вести целый народ, уважавший не только мудрость, но и волю и мощь. Тогда он мог бы остаться здесь… может быть, даже узнать однажды о жрице, о которой никто с ним не говорил…
Из тени вышел пёс-патриарх, и, как это часто бывало, устроился неподалёку. «По крайней мере, в отличие от щенков, он не пытается выхватить у меня лук или деревянный меч», – подумал Хэфер и поймал себя на том, что тепло улыбается, несмотря на горечь внутри. Он вспомнил непоседливых детёнышей, носившихся по территории храма и путавшихся у всех под ногами. Будущим стражам многое прощалось, а Хэфера они любили вовлекать в свои игры. Родились щенки около полутора месяцев назад, и Перкау говорил, что их рождение было хорошим знаком, в том числе и для самого царевича.
Хэфер поднял тренировочный меч – Перкау предоставил в его распоряжение старый арсенал храмовых воинов, которым уже много лет никто не пользовался. Царевич сделал несколько выпадов, раздражающе медленных. Его дыхание быстро сбивалось, а мышцы начинали ныть слишком скоро, но всё же царевич понемногу сдвигал ограничения своей плоти – осторожно, чтобы не свести на нет результаты исцеления.
Пёс не сводил с него внимательного взгляда тёмно-зелёных глаз, точно напоминая о благословении Ануи. Невольно Хэферу стало стыдно, что он поддался отчаянию, тогда как ему было даровано невозможное.
– Не одобряешь моих умений, да? – весело спросил царевич у священного зверя и тихо рассмеялся. – Я тоже не в восторге. Но Владыка Мёртвых не для того позволил мне вернуться, чтобы я грыз свой хвост от жалости к себе, не находишь? Мне предстоит много работы. Видишь, я очень стараюсь быть достойным дара возвращённой мне жизни.
Пёс чуть ощерился в подобии ухмылки и коротко вильнул хвостом, словно в знак одобрения. В этот миг мысли Хэфера странным образом очистились, и он снова ощутил присутствие, которое сопутствовало ему во время пребывания в храме. Его сердце совершенно по-юношески пропустило пару ударов от приятного волнения. Он знал это присутствие – его жрица снова пришла понаблюдать за ним. Хэфер не сомневался, что и пёс прекрасно понимал, кто ещё был здесь с ними. Но зверь не выдавал жрицу даже случайным взглядом, брошенным в её сторону.
Царевич решил продолжить тренировку, делая вид, что ничего не заметил, чтобы та, что наблюдала за ним, не испугалась и не ушла. Он повторял упражнения, которым его обучали ещё в юности, не увеличивая скорость, а сосредоточившись на точности. При этом он старался оставаться спиной к колонной галерее, где, как ему казалось, скрывалась жрица. Иногда краем глаза он как будто подмечал какое-то движение, но, возможно, ему только казалось.
Вскоре – к его неудовольствию слишком быстро – уставшее тело заставило Хэфера остановиться и перевести дух. Отложив тренировочный меч, царевич отдышался, но потом взял лук и несколько стрел, ослабил тетиву и подошёл ближе к мишеням. Натяжение было слишком слабым, чтобы выстрел мог причинить вред, используй он лук против живого существа. Хэфер вздохнул, понимая, что сейчас не был ни воином, ни охотником, и постарался отогнать мысли о том, что, возможно, больше никогда ни тем, ни другим не станет.
«Что ж, сегодняшний день ничем не хуже других», – подумал он, а вслух сказал:
– Знаешь, если мне нельзя видеть тебя, то я могу не оборачиваться. Обещаю, что и не стану, пока ты сама не позволишь. Но я был бы… чрезвычайно рад хотя бы поговорить с тобой. А судя по тому, что ты часто приходишь ко мне… ты тоже была бы не против этого.
Ему никто не ответил, но Хэфер чувствовал – она не ушла. Царевич воткнул несколько стрел в песок перед собой, выбрал одну, наложил на тетиву и выпустил. Его руки предательски дрожали от усталости, а в груди кололо, несмотря на то что он, как ему казалось, берёг силы и не перетруждал своё ставшее хрупким тело. Хорошо хоть глаза не подвели – стрела попала точно в цель.
