Обручив («запечатав», как говорят Мормоны) Чонси с Элизабет, Бригам повелел Элизабет отступить в сторону. Он поставил ее слева от себя, а на ее место встала Лидия, «которая буквально прыгала от радости».[54] Очень быстро Бригам соединил Чонси и Лидию в браке. Их клятвы также были подобны тем, что дают при венчании все христиане. Здесь, как и почти у всех христиан, брак должен был прекратиться со смертью. В жизни после смерти у Чонси будет только одна жена — первая, та женщина, которую только что отвели в сторону. Что чувствовала Элизабет, когда стояла там и слушала, как ее муж клянется посвятить себя девушке, почти наполовину ее моложе? Что она испытывала, понимая, что вот сейчас они вернутся домой, все вместе отпразднуют свадьбу, а затем ее муж проследует в спальню Лидии, чтобы консумировать брак, осуществив брачные отношения?
Нам придется полагаться на ее детей и на наше воображение, чтобы ответить на этот вопрос. Энн Элиза пишет: «После ужина новобрачные удалились в комнату Лидии, рядом с кухней. Отец еще раньше купил новую кровать с пологом на медных столбиках. Свет лампы отражался от меди, создавая в комнате экзотическое золотистое мерцание. Мама видела, как Лидия первой вошла в спальню, села на кровать и вынула из волос заколки. Волосы пушистой волной упали ей на плечи. Она расчесала их щеткой, и они засияли вокруг ее головы, словно нимб. Когда мой отец подошел к двери, Лидия протянула к нему руку и сказала: „Входи!“ Он закрыл за собой дверь, оставив мою мать у таза с грязной посудой».
Гилберт, незаконнорожденный сын Элизабет, наблюдал ту же сцену и описал ее в своем дневнике:[55]«Казалось, Лидия не может дождаться, чтобы вечер закончился. Пока мы ели, она все время постукивала ногой по полу, а потом заявила, что слишком устала, чтобы петь. Сразу после ужина она исчезла в своей комнате. Вскоре за ней последовал мой отец. Я помогал маме мыть тарелки и кастрюли. Потом вышел принести воды из колодца. Надо было пройти мимо окна Лидии. Я стал бы лжецом, если бы сказал, что не заглянул в окно. И увидел то, что ожидал, — гору плоти. Мне не по душе пришлась мысль, что они занимаются этим ради Господа Бога. Это ужасно — вот так увидеть собственного отца».
Надо сказать, что у нас имеются дневники и письма очень многих женщин, которые восхваляют тот день, когда в их дом вошла вторая (или третья, четвертая и даже пятая) жена. Появление сестры-жены означало, что женщина выполняет свои религиозные обязательства. Это означало, что она ровно настолько приближается к Небесам. С более практической точки зрения это означало помощь в домашних делах и, довольно часто, некоторое освобождение от осуществления супружеских отношений. Многих женщин радовало установление института многоженства. Но многих оно вовсе не радовало. Имеющиеся у нас свидетельства показывают, что Элизабет оплакивала ту ночь, когда она передала своего мужа другой женщине. Десятилетием позже одна из Первопоселенок описывала это так: «Часть моей души откололась в ту ночь и навсегда пропала».[56]
Вот любопытный постскриптум к первому шагу Чонси в многоженство: Бригам в том же месяце вступил, возможно, чуть ли не в одиннадцать браков. Их число остается предметом дебатов вот уже более чем полторы сотни лет. У меня мало надежды разрешить этот вопрос в данной работе. Судя по некоторым отчетам, 21 января 1846 года, в тот же день, когда он «запечатал» Лидию с Чонси, Бригам взял себе две жены — Марту Баукер (1822–1890) и Эллен Роквуд (1829–1866). Свидетельства об этих свадьбах далеки от идеала: в большинстве своем это свидетельства из вторых рук или заявления, сделанные много позже самого события. Однако, если учитывать секретный и противозаконный характер полигамии вообще, и особенно многоженства, касающегося лидера Святых Последних дней, вполне понятно, почему на бумаге оставлен столь малозаметный след этих событий.
5
По словам Энн Элизы, брачная ночь сильно затянулась. Как многие дома в Нову, дом Уэббов, хотя и удобный, был небольшим. Легко представить себе, как из одной комнаты в другую распространялись в нем шумы — по половицам, сквозь дверные щели — там, где дверь примыкает к косяку. «Мой отец пытался утихомирить Лидию, — пишет Энн Элиза в книге „Девятнадцатая жена“, — но той было все равно. Она визжала, как свинья, которой хвост подрезают. Кто-нибудь менее готовый прощать сказал бы, что ей хотелось, чтобы моя мать это слышала». Таково свидетельство из вторых рук, и таков пассивно-агрессивный тон, характерный для мемуара Энн Элизы; именно поэтому многие не придают этому свидетельству значения, считая его ненадежным. Нет сомнений, что Энн Элиза принимает здесь сторону матери, — ее пристрастность почти не завуалирована. Но если сравнить это с версией событий, изложенной Гилбертом, можно увидеть, что она более или менее близка к истине даже там, где ее тон слишком обострен. «В ту первую ночь, — пишет Гилберт в своем дневнике, — Лидия показала себя моему отцу, да и нам остальным тоже. Я ушел спать в конюшню, зная, что лошади гораздо более спокойны, и всегда предпочитая их общество».
«Люди меняются» — такова оценка, данная Лидии Энн Элизой после того, как та стала женой Чонси. Бывшая домашняя прислуга теперь желала, чтобы ее считали хозяйкой дома. Почти сразу же она отказалась принимать участие в домашней работе, требуя, чтобы Чонси нанял девушку для выполнения ее прежних обязанностей. Она требовала, чтобы у нее были точно такие же наряды и украшения, как у Элизабет, — шляпы, броши, перчатки. Произошла отвратительная ссора из-за броши, подаренной Элизабет мужем по случаю рождения Энн Элизы, — жемчужины на золотой веточке. Энн Элиза рассказывает о драке между двумя женщинами. «Лидия исцарапала мою мать до крови», — пишет она в своей книге. Элизабет ответила тем, что схватила Лидию за волосы и дала ей пощечину. Энн Элиза проницательно анализирует этот эпизод: «Так многоженство часто превращает мыслящую, великодушную, зрелую женщину в слезливую, хнычущую, эгоистичную девчонку. Вероятнее всего, это и есть самый жестокий его результат: отъем и уничтожение достоинства женщины. Я наблюдала это такое множество раз, что трудно перечесть. Я прощаю мужчин, сотворивших такое над женщинами, но я никогда этого не забуду».
«В супружеских отношениях, — откровенно пишет далее Энн Элиза, — требования[57] оказались еще больше». В многоженстве было вполне обычным делом, что самая новая жена с неприязнью относилась к тому, чтобы муж делил свои чувства между нею и предыдущей супругой или супругами. Как говорит Энн Элиза, «в первые две недели после свадьбы мой отец каждую ночь проводил с новой женой. Он мало внимания уделял первой жене. Когда наступало время отхода ко сну, он целовал мою маму в кончик носа и проскальзывал в спальню Лидии. Я знаю, что мама задавалась вопросом, увидит она своего мужа когда-нибудь снова или нет».
Даже при этом Лидия упрекала Чонси, что он слишком много времени проводит с первой миссис Уэбб. Гилберт вспоминает, как вздыхала молодая жена, говоря: «А мне-то, по-твоему, что остается делать, пока ты с нею?»
Какой бы ужасной ни выступала Лидия в этих воспоминаниях, нам следует помнить, что ей тогда еще не было двадцати лет и она была наивной и глубоко верующей молодой женщиной. Она оказалась ввергнута в ситуацию, в какой даже самая опытная куртизанка могла не сообразить, как себя вести. Она боялась, что секретный характер ее брака может привести к тому, что она скоро будет покинута, брак будет аннулирован или объявлен недействительным. В первый месяц замужества Лидия писала матери: «Ты была права, матушка. Смысл брака может оставаться непознаваемым. Я стараюсь, чтобы муж был счастлив, но не знаю, что доставит ему удовольствие, а что вызовет нахмуренный и недовольный вид. Я не плачу при нем и при детях и, уж конечно, при миссис Уэбб. Когда чувствую, что мне надо поплакать, ухожу к животным. Моя вера дает мне теперь больше утешения, чем когда-либо, ибо я знаю, что Господь и Его Сын станут меня приветствовать, когда придет мое время, ведь я выполнила свой долг: я теперь Жена». Нам следует вот о чем помнить, прежде чем мы осудим Лидию: ее духовные лидеры убедили ее, что таков ее путь к Спасению.
Элизабет мирилась с эгоистическим поведением Лидии не слишком долго. Однажды вечером она поговорила с мужем. «Я составила расписание, — сказала она. — По понедельникам, средам и пятницам ты будешь проводить вечера с ней».
Чонси немедленно согласился: «Хорошо. Вторники, четверги и субботы будут твоими. А воскресную ночь я стану проводить один в гостиной. Это все уравняет». «По воскресеньям, — твердо заявила Элизабет, — ты будешь со мной».
6
Такая дисгармония царила в доме Уэббов в то самое время, когда Святые готовились к своему величайшему, до сих пор небывалому испытанию. Было намечено, что Исход начнется, как только установится весенняя погода, однако новые угрозы массового убийства заставили Бригама во всеуслышание объявить, что Нову не является более безопасным местом. 4 февраля 1846 года, в густой тьме зимней ночи, первые Святые перешли Миссисипи по направлению к Шугар-Крику, что в штате Айова. Бригам не решался на такой рискованный переход еще целых одиннадцать дней, оставаясь в Нову и совершая целый ряд церемоний обручения, облачения, выделения долей имущества, а также благословляя членов Церкви СПД, покидающих столь любимый ими Храм. К первому марта около двух тысяч Святых сбились в кучу в тесных фургонах и палатках в Шугар-Крике. Их переход начался, но место назначения никому еще не было известно. Оттуда Бригам вел Святых на протяжении примерно 350 миль, со скоростью около шести миль в день, к тому месту на реке Миссури со стороны Небраски, которое станет на их пути пристанищем длиной в год и получит название Зимние Квартиры: там они встали открытым лагерем, разбитым приблизительно в шести милях от того места, где располагается сегодняшняя Омаха.[58]
