Если в первое время крестьяне роптали, что начальником над ними назначен сын немецкого таллинского бюргера, то теперь они были этим военачальником вполне довольны. Иво Шенкенберг показал себя как храбрый и опытный воин, хитрый и лукавый. Он был безобразен лицом, но отличался силой поистине медвежьей. Со своими подчиненными он был, смотря по обстоятельствам, милостив или суров, а по отношению к врагам — настоящий дьявол. Русские боялись его больше, чем иного шведского генерала. Его называли Ганнибалом Эстонии, ибо он бесстрашно вторгался со своим маленьким отрядом в неприятельские земли, подобно тому, как в древности великий карфагенянин Ганнибал вторгся в могущественное Римское государство. Вдобавок Иво Шенкенберг еще и тем походил на Ганнибала, что был слеп на один глаз.
Шатер Иво Шенкенберга, некогда бывший собственностью какого-то русского князя, блистал неописуемой роскошью; снаружи он был расшит золотом, серебром и жемчугами, внутри землю устилали дорогие ковры и меха, стены покрывали красивые пестрые ткани — бархат и шелк. Шатер был разделен на две половины занавесом — гобеленом, снятым со стены в каком-то разоренном замке.
Когда Андрее с низким поклоном вошел в шатер, в первом его отделении за столом, уставленным напитками и снедью, сидел Иво со своим братом Христофом и тремя красивыми девушками. Надо нам здесь заметить, что Иво слыл большим поклонником прекрасного пола, и только в женском обществе он по-настоящему чувствовал вкус к еде и питью.
— Ну что? Нашли лошадей?.. — сурово воззрился Иво единственным глазом на Андрее.
— Привели пятнадцать коней, — ответил тот, избегая встречаться с грозным начальником взглядом.
— Откуда они?
— С реки Ханн, Иво.
— Плату с вас требовали?
— Что говорить о плате, если можно даром получить!.. — с осторожной усмешкой заметил Андрее.
— Вот что я тебе скажу, Андрее! — молвил Иво, нахмурившись. — Помни, что мы теперь опять у себя на родине и грабежа здесь не должно быть. Иначе народ перестанет нас поддерживать. Нельзя подрубать собственные корни. Разве я тебе мало талеров отсыпал — для платы?..
— Да мы и не грабили, — насупился Андрее. — Брали, где могли. Не наша вина, если никто не требовал платы.
— Ладно, — не стал допытываться подробностей Иво. — Вот, выпей!.. — он плеснул из серебряного кувшина вина.
Андрее залпом осушил поданный ему кубок, поблагодарил и потом, потупившись, произнес:
— Я еще должен рассказать об одном скверном деле…
— Вот как! С этого следовало начинать. Говори же.
— Немец Дюфтлер погиб.
— Дюфтлер погиб? — губы Иво крепко сжались. — Жаль, это был хороший разведчик. Как же он погиб?
— Он пал от руки одной девушки…
Девицы, сидевшие за столом, расхохотались.
Иво Шенкенберг, оглянувшись на них, улыбнулся:
— Вот счастливец! — сказал он. — А как это случилось?
— Дюфтлер с пистолетом бросился на девушку, но та оказалась проворнее и застрелила его.
— Она оказалась проворнее! Не думал я, что он такой дурак, чтоб с пистолетом бросаться на девушку, — рассмеялся Иво. — Что же это была за девушка? Хотел бы я на нее посмотреть.
— Девушка как девушка, — пожал плечами Андрее, — да только она, чудачка, была в мужском платье.
Девицы за столом чуть не лопнули от смеха. Андрее со своей глупой речью показался им очень забавным. Они и не подозревали, что Андрее был хитрее их и представлялся дурачком, чтобы смягчить возможный гнев Иво. Это Андрее явно удалось.
Иво засмеялся:
— Да благословит Господь твое красноречие, праведный Андрее! Если в будущем мне понадобится поскорее внести ясность в какое-нибудь дело, я прежде всего спрошу тебя. Ну, выкладывай дальше — что потом было с этой девушкой в мужском платье?
— Да, да, немного уж осталось, — кивнул Андрее, у которого отлегло от сердца. — Она была ранена.
— Кто ее ранил?
— Дюфтлер и ранил…
— Уже после своей смерти! — куражился Иво.
А девицы всё покатывались со смеху.
— Нет, за мгновение до смерти. Они выстрелили почти одновременно. Мы, можно считать, услышали только один выстрел и увидели, что упали два человека. Дюфтлер сразу отдал концы, а девушка… осталась жива. Будь она мужчиной, мы бы тотчас же прикончили ее, но так как она девушка, то мы решили привезти ее на суд к высшему начальнику — к тебе то есть, Иво.
— Правильно решили, — кивнул Шенкенберг. — Она красива?
— Как ангел. Да взгляни сам…
— Хорошо. Приведи ее сюда.
Андрее покачал головой:
— Она во дворе, на носилках, не может встать… И еще…
— Что еще?
— У нее есть спутник, такой чудной. Он уверяет, будто… он названый брат начальника, Гавриил.
— Мой названый брат Гавриил! — воскликнул Иво, вскакивая. — Что же ты, болван, мне это сразу не сказал?
Иво поспешно вышел из шатра, все остальные последовали за ним.
Гавриил стоял во дворе, окруженный многочисленной стражей. Подле него на носилках лежала Агнес. Ее бледное прекрасное лицо было открыто, тело прикрывал кафтан Гавриила.
Названые братья тотчас же узнали друг друга: у старой вражды память острее, чем у старой дружбы. Их первое чувство, по крайней мере у Иво, было враждебное.
— Смотри-ка, наш татарчонок опять воскрес! — воскликнул он насмешливо, и его единственный глаз злобно сверкнул. — Я все думал, что ты в России и что уже давно помер с голоду.
Во всякое другое время Гавриил ответил бы резко. Кровь и сейчас бросилась ему в голову, но он сдержался и ответил тихо, почти умоляюще:
— Вот, Иво, ты опять позволяешь себе надо мной насмехаться. Ты стал человеком известным и могущественным, а я скитаюсь по белому свету, и никто меня не знает… Это давний спор. И не теперь нам его решать. Я пришел к тебе, названый брат, не ради себя самого, мне от тебя ничего не нужно… Но будь милосерден к этой несчастной девушке — она тяжело ранена и может умереть, если не дать ей заботливого ухода.
Что-то тронуло жестокое сердце Иво — то ли искренность названого брата Гавриила, то ли смиренный, просительный тон, какого он никогда в жизни не слышал от этого человека, то ли вид бледной, прекрасной Агнес… Поэтому Иво смягчился. Он склонился над Агнес:
— Кто эта красивая девушка?
— Я не хотел бы говорить об этом при всех, — тихо ответил Гавриил.
Иво Шенкенберг удивленно вскинул брови:
— Тогда пойдем, брат, в шатер.
— Я не могу оставить больную, пока не увижу, что она хорошо устроена.
— Поднимите девушку, — приказал Иво, — и уложите ее на постель в моем шатре.
— В твоем шатре? — изменился в лице Гавриил, предчувствуя недоброе. — Почему в твоем шатре?
— А что такое? — обернулся к нему с недовольной гримасой Иво. — У меня здесь для больных лазарета нет. Кто погиб — тот погиб; кто ранен — лечится сам… И если девушку, которая убила моего человека, я принимаю в свой шатер, то это, согласись, большая милость с моей стороны. Исключительно потому, что ты мне названый брат…
Гавриил не нашелся, что на это ответить. Он вопросительно посмотрел на Агнес — та едва заметно ему кивнула. Оба ясно понимали, кто в этом лагере хозяин положения. Ни слова не говоря, Гавриил взялся за носилки.
Когда Агнес уложили на мягкую постель за занавесом-гобеленом, Иво приказал всем выйти вон и остался с Гавриилом в передней половине шатра. Он хотел переговорить с названым братом с глазу на глаз. Тяжело переживая случившуюся с Агнес беду, Гавриил рассказал, что произошло с ним и его спутницей после нападения русских на мызный лагерь в Куйметса. Но о тех событиях, которые он считал самыми важными для себя, он, конечно, умолчал.
Иво выслушал его с напряженным вниманием, потом, подумав с минуту, спросил шепотом:
— Ты, признайся, любовник этой рыцарской барышни? И как она?..
Глаза Гавриила сверкнули огнем, но он ответил холодно:
— Твоя шутка не остроумна, Иво Шенкенберг.
— У меня только один глаз, но он остер, — усмехнулся Иво. — К чему напрасно отпираться? Ведь мы старые друзья и названые братья, между нами тайн быть не должно.
Гавриил молчал, хотя ему очень трудно было сдерживаться.
Продолжал Иво:
— Или ты так боишься гнева старого Мённикхузена? Не бойся предательства с моей стороны, хоть я и не был бы слишком огорчен, увидев тебя на виселице.
— Я ведь в твоих руках, ты можешь и сам вздернуть меня на виселицу. Уверен, это тебя позабавит, — возразил Гавриил с невольной язвительностью. — Это была бы самая подходящая расплата за те бесчисленные тумаки и затрещины, что ты от меня получал.
— Хорошо, что ты напомнил мне о затрещинах, — проворчал Иво, немного покраснев. — Но сам виноват, тебя никто за язык не тянул. Не в твоем положении сейчас вести себя дерзко и напоминать мне о былых оскорблениях. Да, — он на минуту задумался. — Это придает делу более серьезный оборот. Мне очень хочется повесить тебя вверх ногами, как это сделали когда-то с твоим дедом.