Тут же в толпе рядом с князем оказались и волхвы, эти тоже были довольны, потому что их предсказание сбывалось — за поражением следовала победа. Теперь князю не за что было их корить.
Датский флот всю ночь уходил от стен Корелы.
А на рассвете внезапно поднявшийся ветер скомкал теплую гладкую поверхность озера седыми рваными морщинами.
Тревожно заныли снасти на мачтах, паруса вздулись серым пузырем, и понесли корабли по почерневшим от ярости волнам, бросая их словно маленькие щепки.
Огромные волны накинулись на хрупкие корабли, точно голодный волк на стадо телят, грозя растерзать их всех на мелкие куски и пожрать.
Волны и ветер опасно сближали корабли, грозя уничтожить их столкновением друг с другом. То поднимали корабли вверх, почти к самому небу, и стремительно сбрасывали вниз, в разверзшуюся пропасть, отчего где-то внизу живота образовывалась ледяная пустота, которая захватывала дыхание и жалила сердце.
Управлять кораблями под парусами оказалось невозможно, и даны бросились стягивать паруса.
Конунг Готлиб, возглавлявший данов, вторгшихся в словенские моря, с тревогой смотрел, как буря разбрасывала его флот в разные стороны.
Очередная волна ударила в борт корабля так, что он застонал и задрожал. Несколько человек упало в воду, и они мгновенно исчезли в волнах.
Харальд подал Готлибу конец веревки.
— Привяжись, конунг. Еще не хватало, чтобы ты утонул в этой взбесившейся луже, как щенок, — прокричал Харальд, пытаясь перекричать вой ветра и грохот беснующейся воды.
Готлиб не боялся шторма, в морских путешествиях опытнее его воинов нет: доходили они по Западному океану и до земель франков, и до жарких стран; видели бури и пострашнее. Но он не ожидал встретиться с такой свирепой бурей на внешне безопасном озере.
Он обвязал веревку вокруг пояса и крикнул Харальду:
— Харальд!
— Что, конунг? — ответил Харальд.
Из-за низкого борта Харальду в лицо хлестнула воды. Харальд отплевался от внушительной порции воды, попавшей ему в рот, и снова спросил:
— Что, конунг?
— Харальд, уж не гневаются на нас словенские боги? — крикнул Готлиб.
Человек с медным лицом развернул навстречу ветру широкую грудь в кольчуге, и, цепляясь за борта, подобрался к Готлибу вплотную.
— С нами бог Один! — прокричал он в самое ухо конунга и захохотал. — Словенские боги перед Одином все равно, что собаки перед медведем! Не надо бояться собак! Их надо бить палкой!
Готлиб скривил губы.
— Харальд, никто не боится чужих богов. Если бы их боги были сильнее Одина, то они не позволили бы нам так легко разбить туземного вождя. Но собаки кусаются больно — мы не смогли взять их город.
— Мы взяли бы этот город, если бы положили немало своих воинов. Но — зачем? Зачем, когда этот трусливый князек спрятался за стенами? Теперь мы можем спокойно грабить эту землю, — сказал Харальд.
— Если мы переживем эту бурю, — скептически заметил Готлиб.
— Переживем! Мы видели бури и посвирепее этой, — уверенно проговорил Харальд. — Закончится буря, соберемся и пойдем на юг. Разведчики сообщают, что там находится столица убежавшего князя...
Харальд пнул ногой ближайшего воина, мертвой хваткой уцепившегося в борт.
— Эй ты, трус! Не умри со страха!
— Не умру. Лишь бы не утонуть, как котенку.
— Трюгви?
— А?
— Как называется туземная столица? — спросил Харальд.
— Словенгард, — с хрустом разжал крытые инеем губы дан.
— Трюгви, а вправду говорят, что в словенском городе много золота?
— Правда.
— В этом городе много добра и женщин! весело скаля зубы, крикнул в ухо конунгу Харальд. — Ты можешь стать в этом городе королем.
— Мне не нужен город, мне не нужна эта земля. Мне нужно их золото. Много золота. Золото и меха. Годофрид коварно отнял у меня Данию и думает, что ему это пройдет безнаказанно. Он ошибается. На драгоценности, что мы здесь добудем, я наберу войско и свергну его. А когда он окажется в моих руках, я его повешу, как он обещал мне, на первом же дереве, — в ответ прокричал Готлиб.
— А если не удастся?
— Тогда и в самом деле придется стать тут королем.
— Те, кто здесь до нас были, говорят, что здесь народ злой, воинственный. Вряд ли он нас будет терпеть. Легче их убить, чем стать их королями. Так что лучше пограбить, а для королевства поискать племена посмирнее.
— Народ везде одинаков — кто имеет силу, тот им правит. А тех, кто нам не покорится, мы убьем, — сказал Готлиб.
Харальд накинул на плечи конунга шкуру.
— Конунг, прикройся шкурой от воды. Когда удача лежит у твоих ног, лучше тебе не болеть, — сказал Харальд.
Готлиб укутался в шкуру, показал рукой на луч, упавший из прогалины между истерзанных ветром туч, и сказал:
— Смотри, буря скоро стихнет!
— Скоро стихнет, — сказал Харальд.
— Тогда сразу идем на Словенгард! — сказал Готлиб.
— Однако буря сильно разбросала наши корабли, — заметил Харальд.
— Это не беда. По пути соберем корабли, — сказал Готлиб.
— А не соберем?
— Тогда нападем теми силами, что у нас есть.
— Нас мало, возьмем ли мы крепость? — спросил Харальд.
— Возьмем — там нас не ждут, — сказал Готлиб. — Сейчас их можно взять голыми руками.
Солнечный зайчик скользнул по золотистой стене и упал на лицо Медвежьей лапе.
Зайчик был теплый. Приятным прикосновением он разбудил в голове Медвежьей лапы что-то далекое и приятное: ему показалось, что его каким-то волшебством перенесло во времена, когда он был пухлым мальчишкой, которого мать ласково называла медвежонком.
По щеке боярина скользнула горячая слеза. Нет ничего этого: давно прошло то время; и люди, которые любили его и которых он любил, ушли по вечной дороге предков; и он стал стар, и, может быть, недалеко время, когда и он сам уйдет в дальний путь по дороге предков.
Боярин смахнул слезу и сел.
От быстрого движения пронзило острой болью грудь, так, что замерло сердце, и закружилась голова, и склонился было боярин назад, к мягкой подушке, но выпрямился — негоже старому воину поддаваться слабости!
Словно испугавшись его мысли, слабость тут же ушла. Почувствовав, что силы вернулись, боярин поднялся и подошел к окну.
Под окном тихо шелестел листьями сад. Сладко пахло медом и яблоками. В саду завершал любовную песню усталый соловей.
«Заигрался, баловник», — подумал боярин.
Скрипнула тяжелая дубовая дверь, и боярин повернулся.
— О боги! — воскликнула просунувшая в щель красивое лицо женщина.
У молодой женщины высокий лоб, светло-серые глаза, черные брови — греческой краской подводила. Как полагается приличной замужней женщине, волосы прибраны под белый платок, завязанный на затылке.
Женщина протиснулась в комнату.
Теперь было видно, что она была в голубом сарафане из легкой ткани, из-под подола сарафана виднелись стройные ножки в белых шелковых чулках, на ногах синие туфельки — боярин баловал жену, не жалел для нее ни денег, ни нарядов, поэтому одета она была не хуже княгини.
Людмила его вторая жена, на три десятка лет моложе его.
Медвежья лапа любил жену так, как может любить мужчина, который знает, что это его последняя любовь.
Боярин с изумлением смотрел на жену — еще в начале лета он отвез жену и малого сына в родовое сельцо на берегу небольшой речки, — там тихо и уютно.
— Ты как оказалась тут? — спросил он.
— А где же я должна быть, если мой любимый муж лежит израненный? — ответила вопросом на вопрос молодая женщина.
Легкими быстрыми шагами подбежала к суровому воину, поцеловала его в щеку и ласково запричитала: — Лапочка, да что же ты встал ни свет ни заря?
«Хвала богине Ладе, что дала мне такую ласковую жену!» — мысленно воскликнул боярин и осторожно прижал к себе гибкое женское тело.
Медвежья лапа среди своих товарищей отличался необыкновенной суровостью, он был как каменный утес — никто никогда не видел, чтобы он проявил даже тени слабости.
Но дома, с молодой женой, когда его никто не видел, он превращался в добродушного медвежонка.
— Что мне раны, моя милая, когда ты рядом?
Каждая женщина — кошка: ласковая снаружи и стальная внутри.
— Тебе надо лежать! — строго потребовала Людмила и осторожно потянула боярина к подушке.
Боярин улыбнулся, но с места не тронулся.
— Здоров ли Воеслав? — спросил он.
— Здоров, здоров, за ними мамки приглядывают, — проговорила Людмила и начала рассказывать с радостной озабоченностью: — Он такой бедокур, с ног сбились за ним смотреть. Позавчера полез на большую березу за вороньим гнездом. Залезть-то залез, а слезть не хочет: сидит на ветке — белой головенкой крутит, словно одуванчик на ветру. Так мы чуть с ума не сошли — пришлось звать слуг, чтобы сняли его. Положили соломки под березу, — на всякий случай, — и пустили мальчишку на дерево — еле снял. Воиславику понравилось на дереве — не хотел слезать. А вчера твой меч взялся поднимать...
