Ознакомительная версия.
— А я и не знал, что товарищ Троцкий был приспешником царя… — с деланым недоумением на лице протянул Серега и подмигнул Витяю из-за спины растерявшейся Зинки.
— Он… — протянула Зинка и быстро нашлась: — Он маскировался! Так папа говорит…
Кудрявцев-старший работал в краевом комитете партии. Зинка с гордостью приводила его в школу на десятилетнюю годовщину революции. Высокий, статный, с зачесанной назад шапкой темных волос, с орденом Красного Знамени на лацкане пиджака, Зинкин отец рассказывал ребятам о боях гражданской войны, как сражались они за счастье трудового народа.
— Да все равно люди улицы по-прежнему называют — и Соборной, и Малогатчинской, — перечислил близлежащие названия Витяй.
— Это, интересно, кто так называет? — ядовито осведомилась Зинка. — Папаша твой белогвардейский?
Витяй вспыхнул и, сдерживая себя, стиснул зубы. Процедил хмуро:
— Он за это отсидел. И не нам его судить.
Разговор принимал нежелательный оборот. Что означало это выражение, Серега и Витяй уже научились понимать, несмотря на свой юный возраст. Зинка еще подлила масла в огонь:
— Запомни, Коломейцев: мой отец стрелял таких, как твой.
— Нашла, чем гордиться, — тихо произнес Серега с таким сожалением и неподдельной горечью в голосе, что даже Зинка, уже готовившаяся было броситься в дальнейшую перепалку, бескомпромиссно защищая идеалы революции, застыла с раскрытым ртом.
— Пойдем, Витяй…
И сейчас они бежали по улице, которая все равно для них оставалась Багговутовской. Ходивший по расписанию через Гатчину-Варшавскую и запримеченный заранее товарняк остановки здесь не делал, только сбавлял ход. Но этого было достаточно, чтобы пацаны запрыгнули на площадку последнего вагона. Подставив лица встречному ветру, совершенно в восторженных чувствах прокатили несколько перегонов. Промелькнули станции Суйда, Прибытково, Карташевская. На перегоне перед Сиверской они, выбрав момент, ловко спрыгнули с поезда и, перебежав через отделявший железнодорожную насыпь от деревьев овражек, углубились в пахнущий соснами и умытый росой лес. Грибов тогда насобирали чуть ли не целый прихваченный с собой холщовый мешок. Уже перед тем, как отправиться в обратный путь, расположились отдохнуть. Они уселись на находящейся вблизи железной дороги полянке, заросшей молодым сосняком и оттого скрытой от глаз. Серега достал из-за пазухи краюху хлеба, что дала в дорогу мать. Разломил краюху пополам и, протягивая хлеб другу, неожиданно с треском провалился в какую-то ямину.
— Серый, жив? — окликнул друга Коломейцев, подскочив к краю провала. Впрочем, там было неглубоко, и он его сразу увидал внизу.
— Ты только глянь, Витяй… — завороженно проговорил Серега.
Коломейцев спрыгнул вниз и протяжно присвистнул:
— Вот это да! Пулемет…
В осевшем окопчике, заваленном сверху сухостоем, среди проросшего кустарника стоял, склонив кожух к земле, изрядно проржавевший и закисший, но вполне и сразу узнаваемый пулемет «Максим» на колесах и без щитка. Охваченные азартом, они тогда тщательно осмотрели находку и место вокруг нее. Разрыв руками землю, нашли только груду стреляных гильз и истлевшие холщовые ленты. Поковырявшись еще, Витяй извлек из суглинка вполне прилично сохранившийся погон защитного цвета, на котором можно было даже разглядеть полустертую цифру «8» с точкой под ней. Друзья оглядели находку и недоуменно пожали плечами. Коломейцев сунул погон в мешок с грибами. Пора было возвращаться. Окопчик с пулеметом тщательно замаскировали ветками и валежником. Место хорошенько запомнили. Теперь это была их общая тайна.
— Чего-то вы зачастили за грибами, — сказала Витяю мать, когда к Коломейцевым в очередной раз зашел Серега с холщовым мешком в руках.
— Год грибной, — переглянувшись, отвечали друзья.
— Возьмите нас! — требовательно застучали с двух сторон с высоты своего роста кулачками по их ногам близнецы.
— Подрастите, лоботрясы, — прищепнул их за носы старший брат.
Во флигеле, озираясь, вдвоем с Серегой они аккуратно перелили в стеклянную бутылку из-под лимонада коломейцевский керосин. Воткнули вместо пробки свернутую газету. Накидали в мешок старого тряпья и в очередной раз рванули по Багговутовской на проходящий мимо товарняк. Серега притащил из дома перочинный нож и невесть откуда добытый загнутый кверху сапожный молоток. Через неделю ежедневных путешествий у Витяя во флигеле под лавкой уже были спрятаны отмоченные керосином, завернутые в тряпки какие-то мелкие детали, скрученные с пулемета. Под ними же был и погон. Зачем они каждый день мотались к пулемету, не могли сказать ни Витяй, ни Серега — просто все это было захватывающе и интересно.
— Чего-то керосина мало, — недоумевала мать. — И пахнет вроде. Разлил, что ли, кто…
— Это Витяй ворует, — стуканули в конце августа родителям близнецы, обиженные, что все явно самое интересное проходит мимо них.
Они же указали отцу и на тайник под лавкой во флигеле. Так Витяя не пороли ни до, ни после в его жизни. На столе лежали кучкой ржавые мелкие детали и какие-то пружинки от пулемета. Здесь же был погон с загадочной цифрой «8». А по комнате стояли свист от рассекавшего воздух отцовского ремня, звонкие шлепки и причитания матери сквозь слезы:
— Федотушка, потише, убьешь ведь…
Все пулеметное железо было утоплено отцом в колодце на дворе. Вечером, лежа на животе, Витяй слышал, как отец протапливает печку, ворочая длинной кочергой и стуча ею по металлической дверце. Незаметно отодвинув занавеску, Витяй увидел в руках у отца погон. Отец повертел его, огладил пальцами, поглядел на полустертую восьмерку и, прежде чем бросить в огонь, со вздохом чуть слышно произнес:
— Осеннее наступление…
— Господи святый… — закрестилась мать.
Глухо лязгнула закрывшаяся металлическая дверца печи.
Утром Коломейцев-старший сам встретил пришедшего к ним, как обычно, с холщовым мешком Серегу.
— Ой, больно, дядя Федот! — ужом завертелся пацан, схваченный за ухо здоровенным гвардейским кулаком.
— Пороть тебя некому!..
Прихрамывая и держа руки сзади пониже спины, на крыльце из-за широченной фигуры отца появился Витяй. Виновато и жалобно посмотрел на друга. Серега все понял: они раскрыты.
— Показывайте место, — глухо и грозно раздалось над головами ребят.
Ехали так же, на проходящем товарняке. Пацаны быстро с ходу влетели на вагонную площадку. Следом пружинисто и привычно запрыгнул Коломейцев-старший — он работал сцепщиком на товарной станции. Когда добрались до поляны, Серега грустно откинул ветки с их тайника. Отец Витяя быстро оглядел «Максим», привычно взялся за кожух.
— Ну-ка, сюда ударь, — бросил взгляд Коломейцев-старший сначала на сапожный молоток в руках Сереги, а затем на пулемет.
После нескольких ударов пулемет легко разъединился на две части.
— Ах вот оно как… — вырвалось одновременно у обоих мальчишек.
Коломейцев бросил на них свирепый взгляд, поднялся, взвалил себе на плечи станок с колесами и всучил пацанам вторую отсоединенную часть:
— За мной тащите.
Они прошагали по лесу до небольшого озерца. Зайдя в камыши, Коломейцев по очереди забросил в воду подальше от берега и сам пулемет, и станок. Витяй и Серега грустно наблюдали, как от их утопленной находки расходятся по воде круги и поднимается взбаламученный со дна торф.
— Кто еще знал?
— Больше никто.
— Забудьте об этом, — сурово произнес отец и пристально посмотрел на ребят. — Ясно?
— Да… — кивнув, понурили головы друзья.
Они возвращались обратно лесом до Карташевки, набрали грибов и вышли к железной дороге уже совершенно в другом, веселом настроении. Причем все втроем поболтали вроде бы ни о чем и в то же время обо всем на свете.
— День добрый, Федот Никифорыч! — приветствовала Коломейцева-старшего бригада маневрового паровоза, стоявшего под парами у самой стрелки.
— Подбросьте до Варшавки, — попросил отец Витяя, поздоровавшись с машинистами.
— Милости просим! — охотно согласились те.
Столь сурово начавшийся день закончился увлекательной поездкой на паровозе. Рассортировав дома грибы, Серега получил в руки корзину с отборными подберезовиками.
— Матери отнеси.
— Спасибо, дядя Федот.
Потом они всей семьей еще долго вечерами чистили и сушили набранные грибы. Витяй вспоминал, что грибные супы мать варила им до следующей весны. И Серега приходил чистить и забрал еще не один мешочек с сушеными грибами, из тех, что они приносили со своих предыдущих поездок в лес…
Воспоминания о доме и детстве как-то незаметно ободрили и успокоили Витяя одновременно. Когда к вечеру Барсуков подал команду к выдвижению, Коломейцев пошагал по лесной тропинке с прочной уверенностью, что они выберутся. Непременно выберутся.
Ознакомительная версия.
