— Это как — без надобности?! — обиделся и взъярился приказчик, отбиваясь ногами от жандармов. — Полегше, вашбродь, а то сабельку сломаешь!
Видно, ему надоело валять дурака, да и опасно уже было. Игнат Иванович признался, что он всего‑навсего приказчик и любовник хозяйки. Приказчика вытолкнули на улицу, а жандармы уже в который раз пошли обыскивать комнаты, В это время из спальни появилась хозяйка, заговорила с офицером, и Пергаменщиков в тот же миг понял, что с минуты на минуту жандармы доберутся до лестницы, свяжут его и уведут. И никто со Скопидомки даже не увидит, как он пострадает за народ. Щемящий и тоскливый холод прошиб с головы до пят, тело ослабло, сделалось дряблым и неуправляемым. Пергаменщиков подломился в коленях и вывалился из-под лестницы.
Детские раны быстро зарастают. Уже через две недели рассеченные «гирькой» лоб и бровь затянулись, и когда свалилась короста, остался розовый шрам. Однако и он сыграл свою роль: их с Сашей, похожих друг на друга как две капли воды, наконец перестали путать.
Случай этот на покосе перевернул жизнь близнецов Березиных. Саша забросил книги и стал всюду ходить с Андреем. Он же посоветовал вооружиться, поскольку свободненские парнишки обязательно захотят отомстить им за угнанных на каторгу отцов. В доме, кроме охотничьих ружей и столовых ножей, другого оружия не было, однако Саша вспомнил о дедовых дуэльных пистолетах, которые хранились в запертом шкафу. Братья не осмелились бы на сей раз открывать замок гвоздем, но речь шла о жизни и смерти, поэтому, имея опыт, Андрей вскрыл шкаф, и они вооружились. Правда, заряжать пистолеты было нечем, не оказалось пистонов, но и незаряженные они имели грозный вид, да к тому же откуда нападающим было знать, что в стволах?
Предсказания дяди — владыки Даниила — все больше оказывались несостоятельными еще и потому, что Андрея после ранения потянуло к тихим занятиям и к тем книгам, которые успел прочесть Саша. Вначале он читал поневоле (от подвижных игр кровоточила рана), а после незаметно втянулся, вошел во вкус и тайно жег по ночам свечи. Они словно бы поменялись ролями с братом: Саша ходил на рыбалку, пас лошадей с табунщиками, играл в лапту с березинскими мальчишками и постепенно становился защитником Андрея. По крайней мере хотел им быть. У него вдруг прорезался голос, окрепла всегда вялая рука и в глазах заблестело ребячье озорство.
Смена эта произошла так быстро, что дядя-владыка едва узнавал племянников. Однако другой дядя, Михаил, внезапно появившийся первый раз за многие годы, застал близнецов такими, какими они уже стали сейчас, и, не подозревая о скоротечных переменах, сразу же определил, что Андрею, хотя у него есть боевой шрам, следует идти в университет, а Саше — обязательно в кадетский корпус.
Дядя Михаил уже выслужился до чина штаб-офицера, командовал уланами в Твери и обещал, что на следующий год приедет и увезет ссобою Сашу. А пока он посадил близнецов на коней и занялся вольтижировкой. Саша ходил за дядей по пятам, восхищенно глядел на уланский мундир и окончательно был покорен, когда Михаил достал саблю Ивана Алексеевича и начал учить племянников рубке, ловко срезая макушки кустов. А когда заметил пустой футляр от дуэльных пистолетов и Саша признался, зачем они взяты, дядя приказал немедленно положить оружие на место, а взамен обещал научить стрелять из своего револьвера. Андрей чувствовал, что отстает от брата в военном искусстве, но даже не старался догнать его…
Почти сутки лежал майский зазимок, и все это время над Уралом висела оторопелая тишина и туман, и лишь тужились, кряхтели под тяжестью мокрого снега деревья, будто старухи под коромыслами с полными ведрами, да старательный паровоз пыхтел и маялся на подъемах.
За Уралом неожиданно вспыхнуло солнце, горячий ветер налетел из степей, разнес туман, снег, и засияла освобожденная земля, зашелестели листья, и птицы наконец поднялись с гнезд, чтобы размять одеревеневшие крылья.
Этот ветер, напитанный запахом трав, будоражил память Андрея, рождал воспоминания, в которых было какое-то странное болезненное и стыдливое чувство, какое всегда хочется скрыть даже от самых близких людей. Он смотрел сквозь вагонное окно, и в каждом холме ему чудился курган, насыпанный над братской могилой.
В последнее время он почти не думал о побоище в башкирской степи, хватало других, совсем свежих впечатлений. Последний раз неожиданно заговорил о нем Ковшов. Что ему в голову взбрело спросить, помнит ли Андрей, как схлестнулись они под Уфой с белыми. Наверное, сам он думал об этом. И тогда же Ковшов рассказал, будто убитых все-таки схоронили. Правда, в одной могиле — и красных и белых. И насыпали высокий курган, который хорошо видно, если ехать по железной дороге. Андрей даже не спросил, откуда ему известно об этом, и почему-то сразу поверил, что так оно и было. Потом он несколько раз видел курган во сне. Будто идет к нему по траве — больной, все тело в струпьях и горит огнем, и голову ломит так, что глаз не открыть. Идет, а курган все дальше, дальше от него. И будто ему кажется, что он зря идет: могила эта очень древняя и курган насыпан бог весть когда. И вдруг место меняется. Уже не степь под ногами, а луга — сенокосная пора, люди кругом знакомые и радостные, и только он один среди них больной и печальный.
Мягкий вагон после красноярской тюрьмы был так же непривычен, как снег в мае; странное ощущение нереальности преследовало Андрея всю дорогу. Он смотрел за окно и понимал, что надо радоваться, вон зеленые луга, леса, птицы, вон люди, лошади — вольный и ясный мир вместо каменного тюремного дворика, но он лишь грустно отмечал увиденное, словно оно было плодом его воображения. Напротив него тосковал от безделья и малоподвижности вагонного житья Тарас Бутенин, конвоирующий Андрея. За три дня пути до Урала все, что дозволялось службой, было переговорено, и теперь они мешали друг другу, как два медведя в одной берлоге, однако никто из них не имел права оставаться в одиночестве. Бутенин получил инструкцию следить за Андреем неусыпно, ибо тому может взбрести в голову покончить с собой; Андрею в свою очередь было запрещено без сопровождения выходить даже в туалет. Они молча выполняли эти условия, хотя оба уже тяготились ими, и недалек был тот час, когда арестованный и конвойный могли бы побрататься.
Положение у Бутенина было странное, необычное: следовало доставить в штаб Реввоенсовета республики бывшего командира полка Пятой красной, сдать его под расписку и ждать решения РВС, поддерживая с Красноярском телеграфную связь. Ко всему прочему, Тарас не знал, как относиться к Березину то ли как к арестованному, если самолично выводил его из одиночной камеры и получил задание конвоировать, то ли как к герою-краскому, который храбро воевал, а потом с ним случилось какое-то недоразумение и его теперь затребовали в Москву. Бутенин подозревал, что Березина расстреляют и вызвали в Реввоенсовет только потому, что вроде бы не с руки расстреливать дома, в Красноярске, где все знают прославленного краскома. Лучше увезти в Москву, в центр, и там решить его судьбу верховной властью, чтобы никто потом не мог приписать местным ошибку или перегиб. Однако вместе с тем Бутенин чувствовал, что в этой истории возможен и другой исход, ибо о вине Березина он знал лишь понаслышке, а говорили всякое и каждый по-своему: одни обвиняли, другие оправдывали; может, и в самом деле только в Москве и смогут как следует разобраться?
У Андрея, по сравнению с Бутениным, положение было намного сложнее. Он знал, куда его везут, знал, зачем, но почему именно в Москву, не мог объяснить. Все бы стало понятно, если бы его с этапом переправили из следственной тюрьмы в лагерь, а там — в особую тюрьму, откуда уже нет пути. Но вдруг в штаб Пятой армии пришел телеграфный приказ немедленно доставить и сдать в распоряжение Реввоенсовета арестованного еще в декабре прошлого года краскома Березина, словно речь шла о каком-то движимом имуществе. Причем сопровождать приставили не красноармейца с винтовкой, а начальника разведки полка регулярной армии. Как это было расценивать? То ли он, Андрей, особо опасный преступник, то ли, наоборот, очень важная персона. (Бутенин, как он сам считал, угодил в конвойные по чистой случайности: его неожиданно остановили в штабе и спросили, знает ли он Березина лично; Бутенин ответил, что нет, близко не знаком с ним; то, что надо, ответили начальнику разведки полка и срочно выправили бумаги в Москву.)
Личный поезд чрезвычайного уполномоченного Совета обороны фронта по снабжению, с которым их, арестованного и конвоира, отправили в Реввоенсовет, шел быстро, задерживаясь лишь для смены машинистов и заправки углем…
Получив известие, что его повезут в Москву, Андрей сразу же решил бежать где-нибудь по дороге. Он жил этой мыслью, когда Бутенин выводил его из камеры и когда они потом садились в поезд Чусофронта. Еще пожалел, что слишком молод конвоир, жалко будет, если тот поплатится жизнью, но, видно, такая уж доля выпала начальнику разведки…
