— Братка! — завопил Митяй. — Молодчина!
— Тише ты! — ткнул его в бок Василий. — Ты не понимаешь! Никакого особого подвига я не совершал, я чуть не обделался от страха. Просто к месту пришелся, у англичан есть выражение: оказаться в нужное время в нужном месте. Это была даже не моя работа, рутинная, военная, а работа младшего сержанта. Но она, следует признать, повлияла на исход боя. Ты же наверняка видел настоящие подвиги ребят, которые погибли, о которых никто не вспомнит. По сравнению с ними я самозванец, фанфарон, обезьяна на ярмарке.
— Уж загнул! Кичиться, конечно, не следует, но и мартышкой себя считать глупо. Ты ногу потерял.
— Так ведь не голову!
— Если голову, лучше? И потом, Героям полагаются всякие льготы и пособия. Матери твоей они очень пригодятся. Пишет тебе тетя Парася?
Василий отстранился, закаменел. Митяй с детства помнил эту его способность мгновенно меняться: вот он растерянный, слабый или возбужденно радостный, а потом щелчок, точно кнопку выключателя нажали и перед тобой холодный истукан.
— Тебе должно быть прекрасно известно, — процедил Васятка, и Митяй не столько услышал, сколько понял по губам, — что мои отец и мать, брат и сестра… погибли в тридцать седьмом году.
— Здрасьте! — возмутился Митяй. — Мне как раз известно, что тетя Парася прекрасно живет в Погорелове. То есть не прекрасно, а трудно, болеет она. Ведь мои мать, и брат, и жена, и сын сейчас у них в Сибири.
— Какой сын? — растерялся Василий и снова обмяк.
— Сын у меня, Илюша, родился в день Октябрьской революции.
Василий не слушал. Он встал, забыв про отсутствие ноги, хотел шагнуть и упал, взвыл от боли в культе.
Митяй помог ему подняться и сесть:
— Куда ты, чертяка?
— Давай еще раз, — попросил Вася, тяжело дыша. — Ты утверждаешь, что моя мама жива?
— Утверждаю!
— Значит, она все это время, пять лет, думала, что если я не даю о себе знать, то я ее… бросил, забыл?
Митяй пожал плечами: откуда ему знать, что думала тетя Парася?
— С братом твоим Егоркой какая-то чехарда. Вроде на фронт сбежал и пропал. Мать писала: попробуй разыскать его. Да разве это мыслимо? Васятка?
— Что?
— Не каменей, не впадай в ступор! Говори со мной нормально.
— Хорошо, — пообещал Василий, невидяще глядя в одну точку, на завязки мешка с грязным бельем. — Значит, ты родил сына. В шестнадцать лет?
— В семнадцать.
— Разница существенная. А я в пятнадцать поступил в Московский университет.
— Ты у нас всегда был мозговитый. Какой факультет?
— Физический. И кто твоя жена?
— Настя Камышина, теперь Медведева. Помнишь Камышиных? Мать у них домработницей.
— Соблазнил барскую дочь? — Василий старался поддерживать беседу, хотя мысли его были далеко.
— Мы друг друга соблазнили еще в пять лет.
— Как? — вытаращился Василий, окончательно вернувшись на землю.
— Да не этом смысле, — ударил его кулаком в грудь Митяй. — В этом смысле гораздо позже.
— Я ни разу не спал с женщиной, — признался Василий.
Он давно ни с кем не был откровенен. Он не подозревал, что существует человек, которому он признался бы в своих терзаниях. С братом Митяем расстался мальчишкой. Они, родившиеся с разницей в несколько дней, пацанами были очень дружны, хотя Митяй всегда покровительствовал и выставлял себя старшим, Васятка почти не возражал. И теперь он, точно в детстве, открылся старшему брату, точно зная, что его признания никуда дальше не уйдут. Митяй не даст ему совет, Митяй вообще может не понимать, о чем рассуждает начитанный Васятка, а то и высмеять его проблемы. Но редкая возможность выговориться для Васятки значила больше, чем дюжина советов.
— Хочешь пройти под моим руководством курс молодого бойца? — снова ткнул его кулаком Митяй. — Начнем с расстегивания штанов…
— Иди ты! — в ответ ударил его Василий.
У них и в детстве так бывало: задушевная беседа на сеновале или на рыбалке, когда не клевало, заканчивалась потасовкой. Будто волнение, вызванное обсуждением секретной или заумной темы, не находило иного выхода, кроме как в драке.
— Вот вы где! — Под лестницу заглянула медсестра Галя. — Что здесь происходит? Раненые Фролов и Медведев! Немедленно прекратите!
Контуженный и безногий дубасили один другого, катаясь среди мешков с грязным бельем.
— Галя! — радостно воскликнул Василий. — Отстань, пошел вон, — отшвырнул он Митяя. — Найди мои очки! Галя, как хорошо, что вы пришли! Я страшно виноват перед вами, — он поднял руку с просьбой помочь ему встать.
Последний час Галя проплакала, лицо у нее было опухшим, носик покраснел, но держалась она строго — хотя и с трудом, но заставила себя вернуться к служебным обязанностям. Которыми манкировала. Он так сказал. Слово было не ругательным, как объяснила старшая медсестра, означало — «пренебрегать», но все-таки обидным. Галя более не собиралась выказывать лейтенанту Фролову симпатию. Напротив — презрение. Однако помочь инвалиду встать и подать костыли — ее прямой долг. Кроме того… Василий выглядел таким пристыженным, раскаявшимся, лохматым и очень милым.
— Простите меня, Галя! Я дурак, осел, ханжа и лицемер. А вы чудная и прекрасная!
— Громче! — попросил Митяй.
— Заткнись! — бросил ему Василий. — Кстати, это мой брат. Прошу любить и жаловать. То есть меня любить, а его жаловать. Он отличный парень, и я безумно рад его встретить. Он сказал, что моя мама жива, а я думал, что погибла. Галя, за такое известие я готов отдать вторую ногу. И за ваше прощение тоже. Только как без двух ног на костылях?
— Можно на протезах, — растерянно ответила Галя.
Митяй не расслышал их диалог, но по лицам догадался, что состоялось важное объяснение и что Васятке не долго оставаться девственником.
Митяй расхохотался. Василий погрозил ему костылем. Галя попыталась вернуть строгое выражение лица.
— Как вы спустились с лестницы? — спросила она.
— На брате. Подняться поможете, в смысле — научите? Вверх по лестнице как по прямой? — напомнил Василий.
— Кажется, я тут лишний, — стал выбираться из закутка Митяй.
Колченогий Василий, медсестричка как гвоздями к полу прибитая, разбросанные мешки и очень мало места.
Братья, оба высокие, только Вася худее и стройнее, чем широкий в кости Дмитрий, пригибали головы, а низенькая Галя стояла, вытянув шею, похожая на куколку, наряженную под доктора — в белом халатике и косынке.
— Вас все обыскались, — Галя все еще пыталась сохранить лицо.
— Что? — переспросил Митяй.
— Вы пропустили обед и процедуры! — громко попеняла Галя.
— Ага, — Митяй, наконец, протиснулся. — Обед — это святое.
Он оглянулся: брат и медсестричка стояли в полуметре друг от друга, губы их шевелились, слов он не слышал.
Взял Галю за талию, она ойкнуть не успела, и приставил к Василию. Одну Галину руку положил брату на грудь, а вторую завел за спину.
— Вот так композиция будет лучше, — сказал Митяй.
За спиной девушки вытаращил глаза, беззвучно потряс кулаками в воздухе: не теряйся, братка! И для пущей наглядности вытянул губы трубочкой и почмокал: целуй ее!
Василию его подсказки не требовались.
Сарафанное радио в госпитале работало не хуже, чем в глухой деревне. И вскоре всем стало известно, что у лейтенанта Фролова с сестричкой Галей роман. Подтверждением тому была их подчеркнуто официальная манера общения на людях. А еще брат Фролова, контуженный Медведев, частенько охранял по ночам место свиданий под лестницей. Сидел на последнем лестничном пролете, курил или похрапывал, привалившись к лестничной ограде.
Балагур Лёха, недолюбливающий гордеца Василия и называвший его «Полторы ноги в очках», говорил, что удобнее шуры-муры крутить в десятом «А», где хранятся запасные матрасы. Но в десятый «А» еще успеть надо: шустрые выздоравливающие, в ожидании своих пассий, забивали там место с вечера. Кроме того, сибиряки, видно, не привыкли в одиночку как на медведя, так и на бабу ходить. Хотя храпящий на лестнице брательник — это полнейшая демаскировка.
Митяй и Васятка вместе находились в госпитале неделю, роман с Галей у Васи длится чуть дольше — десять дней. В облюбованное место под лестницей братья уходили днем, после врачебного обхода, процедур и обеда, когда госпитальные насельники погружались в мертвый час. Если Галя дежурила, то Василий и Митя спускались под лестницу и после ужина. Они не могли наговориться, а общаться прилюдно им не позволяло воспитание: сибиряки не ведут доверительных бесед при чужих ушах, даже если эти беседы не касаются личных обстоятельств. Василий больше не вспоминал о своих терзаниях по поводу присвоения Героя Советского Союза и половой неискушенности. Митяй не делился тем, как тоскует без жены, как мечтает увидеть сына.
