котором слышен был плачь.
Все были так испуганы, взволнованы, что никто не удивился, когда меня, незнакомца, впустили в кабинет. Король со сложенными как для молитвы руками стоял на коленях перед распятием, бывшим на столе, но молиться не мог, глаза были сухие, губы бледные. На канапе рядом рыдала гетманова Браницкая, рядом с ней – потрясённая пани Замойская с заломанными руками казалась умирающей. На полу – её дочка, пани Мнишкова, как упала, видно, так, положив голову на колени матери, осталась, не в состоянии уже двинуться. В дверях стоял бледный и с тёмными своими волосами кажущийся белым как снег князь Ёзеф со скрещенными на груди руками.
Когда я вошёл, король не обернулся… никто не смотрел; ксендз, который меня сопровождал, немного дотронулся до стоящего на коленях, который весь содрогнулся и посмотрел на нас.
– Этот пойдёт, – сказал ксендз.
Король встал, постепенно приходя в себя. В руках держал уже, видно, готовую бумагу и маленькую коробочку. Рука его дрожала лихорадочными движениями.
– Честью и Богом заклинаю тебя, иди, старайся протиснуться незамеченным. Камердинеру или капеллану скажи – от меня! В руки, в собственные руки отдай примасу и – вернись, если сможешь…
Говоря это, он втиснул мне запечатанную бумагу и коробочку.
– Ради Бога, не дайся им в руки, не отдай содержимое… осторожность, благоразумие, буду тебе благодарен. Может, когда придёт время, если доживём, сумею выплатить тебе долг за эту услугу. Очень обяжешь меня… Иди – возвращайся!
Король поцеловал меня в голову и оттолкнул. В те же минуты гетманова начала ещё громче плакать, рыдание пани Мнишковой вторило ей, князь Ёзеф исчез за дверью. Мне отворили кабинет и я оказался с Рыксом в передней. Один я никогда бы не попал к воротам… Тут внутри я заметил уже городскую гвардию, но горожане этим утром видели меня с Килинским, я не боялся, что меня задержат. Я шёл смело. Один из горожан крикнул: «Стой!» Меня отвели под горящий в нескольких шагах фонарь. Я начал смеяться. Стража узнала меня, потому что столяра Дубского я лично хорошо знал и с утра разговаривал с ним.
– А что вы, поручик, тут делаете ночью? – спросил он.
Я похлопал его по плечу.
– Вы не должны меня допрашивать, я был послан посмотреть, что у вас делается, но вижу, что всё в порядке, и не спите.
– Уж об этом будьте спокойны, – отозвался Дубский, – мышь не проскользнёт.
Поздоровавшись с ними, я очутился на площади и отдышался. Из окна кто-то, видно, наблюдал за моим выходом, потому что я слышал, как оно потихоньку закрылось. Спешным шагом я направился к дворцу примаса. Улицы были вполне спокойны и представляли ежедневный вид: ворота домов закрыты, шинки также. Редко где во всех этажах светилось. Я приближался к также тёмному дворцу примаса, где встретил какую-то кучку людей. Они тихо шептались, казалось, не обращают на меня внимания.
Во дворе не было живой души, двери дворца были плотно закрыты, а из-за решёток в одном только окне мерцал слабый свет. Внимательно оглядываясь по кругу, я постучал медленно и осторожно. Меня не сразу услышали. Оконное стекло отворилось и показалась голова.
– От короля! Срочно! – бросил я тихо.
Ближайшие двери тут же отворились. В коридоре стоял ксендз, это был капеллан примаса. Казалось, он хочет перехватить посольство. Я сказал, что то, что имею, могу отдать только в его собственные руки.
Таким образом, мы пошли вместе.
В покоях было темно. Ряд длинных залов, украшенных картинами, крестами, гербами, пустых, овеянных каким-то холодом замкнутых стен, мы должны были пройти по разложенным коврам аж до кабинета при спальне примаса.
Капеллан постучал и сначала вошёл один. Через минутку он впустил меня и закрыл дверь.
Ксендз примас, величественная, красивая фигура с бледным лицом, чистыми и спокойными чертами, сидел в огромном кресле с книгой на коленях.
На нём было только надето широкое шёлковое платье священника, чёрное с пурпурными пуговичками. Видно, только что снятые кружевной стихарь и пурпурный пилеопус, лежали рядом на столике. Мягкий, панский, покровительствующий взгляд он обратил ко мне и начал в меня всматриваться. Видимо, его удивило то, что незнакомый человек пришёл в это час с конфиденциальным посольством от короля. Долго и я не мог решиться на слово, но в руке держал бумагу и коробочку.
Примас с моего лица медленно перевёл глаза на бумагу и вытянул ко мне руку, ничего не говоря.
Я наклонился и, целуя её, тихо сказал, что мне поручили положить письмо в руки его экселенции и принести ответ.
Но примас, казалось, не слушал моей речи, пододвинул свечу, стоящую на столе, разорвал конверт и начал читать. Книга, которая была у него на коленях, соскользнула на пол. Я поспешил её поднять и, случайно бросив взгляд, узнал Фому Кемпийского.
Когда я клал её на стол, снова обратил глаза на читающего, заметил в его лице такую пугающую перемену, что я стоял, поражённый ею. Этот спокойный облик, полный выражения, силы и резигнации, перевоплотился под впечатлением десятка прочитанных слов. Не мраморная, но трупная бледность переоблачила его лицо, глаза поблекли, губы побелели… рука, которая держала бумагу, тряслась. Казалось, он забыл, что я стоял перед ним.
Из рук на стол выпало письмо, примас начал искать отданную ему коробочку, и положил машинально на столе, потом задумался. Я стоял, будучи в наинеприятнейшем положении человека, что мимовольно подслушивает, а убежать не может.
Примас не догадывался, видно, о моём присутствии, забыл обо мне… так сильно было впечатление… Голова упала ему на грудь, вздохнул и заломил руки.
Только в эти минуты его бледный взор упал на меня… задержался на мне… застыл на момент… и примас сказал слабым голосом:
– Иди!
– Что мне поведать королю?
Долго не было ответа… подпер голову ладонью, как если бы хотел вызвать остановленные на бегу мысли.
– Скажи ему… пусть его Бог благословит… – он сделал знак рукой.
Я поклонился и хотел выйти, когда он подозвал меня слабым голосом:
– Тебе нужны знаки… что выполнил тебе порученное… Да…
Он огляделся вокруг.
Чуть вдалеке на столике лежала маленькая с серебряными застёжками книжица. В неё была всунута закладка… это было новое завещание… Примас достал её из книжки, поискал место, которое намеревался обозначить, всунул закладку, скрепил застёжку и подал её мне, молчащий.
– Так её отдашь королю.
Он огляделся, беспокойный.
Красивые чётки из агатов лежали на столе, он спешно их взял.
– Спрячь это на память… с благословением…
Рукой он сделал над моей головой крест, я опустился на колени, целуя
