Николая, как и всех «церковников», обложили повинностью на лесоповале. А здоровья-то не было, и взять его было неоткуда, не справлялся батюшка, не мог выполнить поставленные для него нормы. Поэтому у него дом отобрали под сельсовет, а всё скромное имущество и животинку, какая была – продали с торгов. Но по миру не пустили… Арестовали… Расстреляли… В один день с другими «контрреволюционерами»: игуменом Арсением, отцом Иоанном, матушкой Иоанникией… Ты это хорошо, Стёпушка, заметил, ой как больно ему было! И за Церковь Православную, и за храм, в котором служил, и за прихожан горемычных, а главное – за матушку свою и четырёх сыновей, которых оставил под открытым небом сиротами…
Да… вот такая машина бездушная катила по городам и деревням! Судьбы людские перепахала, людьми убитыми почву удобрила, тьму посеяла, слезами полила… Что ж на такой почве может вырасти-то?! Ох, горюшко моё тяжкое!..
И Петруша погрузился в свой рисунок, Степану даже показалось, что дед забыл про его существование. Петруша то ли молился, то ли вёл тайную, сокрытую от мальчика беседу с тем, чей портрет рисовал.
– Деда, а кто это? Кого ты сейчас рисуешь? – спросил Стёпа, ему было необходимо услышать голос Петруши, вернуть его к себе. Казалось, он ушёл куда-то, оставив вместо себя только пальто и шапку. – Деда! Кто это?!
– Да-да, радость моя, я рядом… – скороговоркой проговорил Петруша и торопливо добавил: – Этот батюшка – священномученик Емилиан Панасевич. Вот тоже страдалец, такая большая чаша на его долю выпала, не каждый смог бы её испить до конца! Не каждый… Ой, не каждый…
– А что с ним было? – поспешил спросить Стёпа, боясь, что Петруша вновь уйдёт в себя.
– Аресты, ссылки, пытки до самого мученического венца…
– На апостола Петра похож… – сказал мальчик, стараясь удержать Петрушу.
– Да, борода у батюшки была добротная, густая, круглая, не то что у меня, ощипыша… – горестно усмехнулся Петруша, пригладив свою редкую, длинную бородку. – Отец Емилиан стал священником, когда ещё царь правил в России матушке. А первые тюрьма и лагерь для батюшки отрылись в августе 1914 года. Как так? – спросишь ты. А вот так! Только началась Первая мировая война, прямо в первые деньки взяли отца Емилиана в плен, посадили в каторжную тюрьму и приговорили к лагерям… За три года германского и австро-венгерского плена и каторжных работ батюшка потерял здоровье. Освободили его в июне 1917 года. Что было дальше, ты и сам догадываешься. Дальше – больше. Дальше – страшнее. Скитания, доносы, травля. В 1929 году его уже «преднамеренным антисоветским агитатором» назвали, осудили, приговорили к трём годам Соловецких лагерей, там, где из обители Божией лагеря смерти сделали. Вернулся батюшка в 1933 году, а в 1937 – вновь арест, тюрьма, пытки, допросы, доносы, лжесвидетельства.
Следователь с грамматическими ошибками, будто никогда в школе не учился, написал в Акте допроса, что обвиняет нашего батюшку и всех, проходящих по «Тихвинскому делу», в том, что они ходили по квартирам и под видом совершения Таинств проводили подрывную агитаторскую работу, а в проповедях своих «делали попытки доказать, при помощи церковного учения, бессилие советской власти перед могуществом Божиим».
Батюшка Емилиан на все обвинения отвечал только так: «Никогда никакой контрреволюционной деятельности я не вел…»
И вот замаячил перед ним Литейный мост… Потом «Кресты»… Длинные коридоры, железные двери, руки за спину… Ступени… Подвал. И наконец, сияющий Престол Божий. И награда за все земные страдания.
С рисунка на Степана глядели весёлые, ласковые глаза протоиерея Емилиана, он, замученный до смерти, будто говорил: «Всё будет хорошо, Степан, не вешай нос. Слава Богу за всё!»
– Да, какие они все мужественные! – с уважением проговорил Стёпа. – Я бы так не смог…
– Никто, ни один бы человек не смог такое вынести! Если бы Господь не стоял рядом и не поддерживал под локоток…
Да, Стёпушка, если бы Иисус Христос взмолился Богу Отцу: «Не хочу с разбойниками казнь принимать, ни в чём Я не повинен! Пусть минует Меня эта Чаша…» То не было бы и нашего с тобой спасения. А если бы христиане не встали на тот подвиг, подражая Своему Учителю и Богу, не стояла бы теперь наша Православная Церковь! Задушил бы её совсем Сталин…
Короткий осенний день давно закончился. Небо стало ещё темнее и тяжелее.
– Ты только вообрази себе, Стёпушка, вот здесь, в «Крестах», было расстреляно больше, чем восемьсот священнослужителей. И всех их обвиняли и убивали за то, что они говорили или просто думали, что советская власть – гонительница Церкви!
– Ужас какой-то… – выдавил из себя Степан. – Какой цинизм! Даже поверить невозможно, что такое обвинение может быть предъявлено на полном серьёзе…
– В этот трудный момент, когда по всему Советскому Союзу были закрыты и разрушены храмы и монастыри, а верующих рассеяли, запугали и замучили по лагерям, продолжали молиться безбоязненно только старушки, именно они, как жёны-мироносицы шли за Христом до самой Голгофы, не скрываясь. Эти бабушки подкармливали голодных священников, давали приют у себя монахиням и монахам из разорённых монастырей. На их молитве тоже православие выстояло. Они остались примером другой, прежней жизни для нового поколения, которое выковал советский строй. Но главное, конечно, – это неисчислимый сонм Новомучеников, наших подвижников, исповедников, которые неустанно за нас Бога молили и молят теперь.
Если в застенках тюрем, на краю ямы, куда после расстрела падали их тела, они не переставали молиться за свою Родину, то представь, какая молитва за нас за всех, их земляков, соотечественников полилась, когда они встали перед Ликом Божиим!
Представь, сколько отцов Иоаннов, отцов Петров, отцов Павлов в трамваях по твоему городу ездили или бежали по тротуарам знакомых тебе улиц на требы или в храмы, где служили, а теперь в Лике Новомучеников и Исповедников Российских молятся и за тебя лично, и за Петербург, и за всю Россию!
Напоследок расскажу я тебе про трёх отцов Николаев, и хватит на сегодня. И так вон уже какой бледный стал, как фонарь на мостовой! Совсем я тебя замучил…
– Ты рассказывай, деда. Мне очень интересно всё, что ты говоришь. А я всегда бледный… как фонарь… – горько добавил мальчик.
– Ой, смотри-ка! – обрадовался Петруша. – Раньше ты себя всё крысой считал, а теперь уже на фонарь согласился. А он ведь не просто стоит, он темноту освещает, людям помогает дорогу найти. Ты, радость моя, ещё и священником станешь! Попомни мои слова! Я, конечно, дурачок, но иногда и в моей голове вдруг мысль Божия промелькнёт, а
