Четыре человека, сидевшие за соседним столиком, о чем-то негромко говорили, поглядывая в их сторону. Элегантная брюнетка поднялась и подошла к ним.
— Месье Тавернье!
— Мадам Окампо!
Отодвинув стул, Франсуа поднялся.
— Какое удовольствие, мадам, видеть вас в Париже!
— Я здесь всего на несколько дней, а затем еду в Лондон.
— Я узнал, что вы получили орден Почетного легиона. Примите мои искренние поздравления.
— Спасибо… А вы не та девушка, с которой я встречалась в Нюрнберге? Я очень рада снова вас видеть. Вы — подруга месье Тавернье?
— Да. Добрый вечер, мадам, разрешите представить вам мою сестру Лауру и нашего друга месье Зедермана.
— Добрый вечер, мадемуазель, добрый вечер, месье. Я остановилась в отеле «Ритц», приходите ко мне вдвоем, я бы с удовольствием поболтала с вами перед отъездом.
Виктория Окампо вернулась за свой столик.
— Где ты с ней познакомился? — спросила Леа.
— В Буэнос-Айресе. Эта женщина имеет там вес. Она может нам быть очень полезна, — добавил Тавернье, обернувшись к Даниэлю.
Мерсо им бережно подал сам хозяин.
— Вы непременно закажете еще, это лучшее вино.
— М-да… оно ничем не хуже того, что я пил в сорок третьем.
Хозяин нахмурился и вернулся к плите.
— Кажется, он не слишком доволен, — сказала Лаура.
— Иногда не мешает освежить кое-кому память.
— Опять вы об этом! Нельзя ли подумать о чем-нибудь другом? Вы один из очень немногих, кто еще вспоминает об этом. Все смеются над коллаборационистами, над участниками Сопротивления. Поймите, с этим покончено, людям все это надоело, они думают только о том, как забыть о прошлом, где взять деньги, чтобы нормально есть, хорошо одеваться, чтобы жить, наконец! Война кончилась, и я хочу развлекаться. Не хочу, чтобы со мной говорили о мести, о казни, о…
— Вы правы, моя маленькая Лаура, забудем об этом… на сегодняшний вечер.
Они не спеша пили вино, за столиком воцарилось неловкое молчание. «Она права, — думала Леа, — к чему возвращаться в прошлое? Невозможно сделать так, чтобы всего этого как бы не было». В большинстве люди стремились это забыть, и лишь горстка одержимых хотела бы, чтобы память об ужасах нацизма жила. Леа разрывалась между теми и другими.
Когда подали кофе, Тавернье сказал:
— Сейчас мы зайдем в русский ресторан за Сарой и Самюэлем. Вы любите цыганскую музыку?
Полуприкрыв глаза, Сара слушала грустную скрипичную музыку. Музыканты «Шехерезады» в ярких блузах стояли вокруг стола. Немного опьянев, Леа пребывала в благостном расположении духа. Лаура пожирала Даниэля глазами. Тот же нервно курил сигарету за сигаретой. Самюэль и Франсуа были задумчивы.
— Здесь очень красиво, — сказала Лаура. — А не пойти ли нам в погребок на Сен-Жермен-де-Пре?
— Да-да, пойдемте, — поддержала ее Леа, — я там никогда не была.
Они вышли из ресторанчика около двух часов ночи.
К ним приближалась машина с потушенными фарами. Внезапно раздались выстрелы… крики… Сара упала на землю. Машина на большой скорости повернула к площади Европы… Все казалось нереальным… Самюэль склонился над молодой женщиной… вверху ее белое платье было залито кровью… Она открыла глаза. Франсуа тоже склонился над ней и окликнул растерявшегося швейцара, который стоял, размахивая руками.
— Быстрее, позовите же врача!
Вскоре послышалась полицейская сирена. Расталкивая зевак, к ним подошел мужчина без пиджака с медицинской сумкой в руке. Он опустился на колени и осмотрел раненую.
— У нее прострелено плечо, — сказал он полицейскому в штатском. — Необходимо произвести более тщательный осмотр, но, похоже, рана не слишком опасна. Этой даме повезло.
— Хотелось бы вам верить, доктор, — успела сказать Сара прежде, чем потеряла сознание.
Леа и Лаура плакали, прижавшись друг к другу.
— Вы теперь убедились, что не для всех это закончилось, — сухо сказал Даниэль, обращаясь к Лауре.
Сару положили на носилки и отнесли в полицейский фургон. Самюэль и Даниэль тоже сели в машину.
Рассказав комиссару о том, что произошло на их глазах, Франсуа, Лаура и Леа вернулись к своей машине. Они молча доехали до улицы Грегуар-де-Тур.
— Будет лучше, если вы проведете эту ночь вместе. Я еду в больницу и вернусь, как только смогу. Пока меня не будет, никому не открывайте.
Франсуа Тавернье вернулся лишь среди дня, небритый и осунувшийся.
— Сара вне опасности. Других ранений у нее нет, только рана в плече. Через два-три дня она сможет выписаться из больницы.
— Что говорят полицейские?
— Они не могут сказать ничего определенного. Вы не забыли, что во второй половине дня вы должны быть на набережной Орфевр?
— Нет, не забыли, — сказала Лаура. — Кто мог ненавидеть Сару до такой степени, чтобы попытаться убить ее? Что вы думаете по этому поводу? У вас есть какие-нибудь предположения?
— Ни малейшего. Наверное, это какая-то ошибка.
— Но Франсуа…
— Да, Леа, ошибка.
— Почему же ты нам велел никому не открывать?
— Это мера предосторожности. Я должен идти: мне еще нужно попасть на вокзал д'Орсэ. До скорой встречи.
Нет, она не знала, были ли у Сары враги; нет, она не видела, кто стрелял, и не запомнила номера автомобиля; нет, никого подозрительного она не заметила, нет… Леа совсем не нравился этот допрос. Случившееся глубоко потрясло Лауру: она чувствовала, что весь ее маленький мир пошатнулся. Она была так напугана, что инспектор сжалился над ней и сократил допрос. Когда они вышли из Дворца правосудия, она рассталась с сестрой, сославшись на важную встречу.
Леа перешла на другой берег Сены и поднялась по бульвару Сен-Мишель. Молодые люди оборачивались ей вслед, восхищенно присвистывая. Она улыбалась в ответ, чувствуя себя неотразимой в небесно-голубом костюме, который ей одолжила Лаура. На бульваре царило возбуждение начала учебного года: мальчики и девочки прогуливались, нагруженные книгами. Около Люксембургского вокзала десятка два зевак окружили двух уличных певцов, хором повторяя за ними припев песни Эдит Пиаф. У женщины был очень красивый голос. Леа остановилась. Допев песню, певица под аплодисменты принялась собирать пожертвования.
— Пятьдесят сантимов — слова и музыка. Кто хочет купить у меня песни малышки Пиаф, принесшие ей такой успех?.. Спасибо, мадемуазель.
Леа быстро прошла по улице Гей-Люссака и вышла на улицу Сен-Жак. Вышедшие из Валь-де-Грас мужчины в военной форме обратились к ней с утонченной шуткой. Проходя по узкому тротуару, она вплотную прижалась к воротам, пропуская молодую мать с большой детской коляской. Чья-то рука схватила ее, подталкивая ко входу, и прижала к стене, в то время как другая рука зажала ей рот. Тяжелая дверь закрылась за ней. У своего лица она чувствовала чье-то прерывистое дыхание.
— Не двигайся и не кричи… я тебе ничего не сделаю, только передам одно поручение… Ты ведь пойдешь в больницу навестить свою подругу-еврейку?.. Скажи ей, чтобы она не дергалась… Промахнулись вчера — не промахнемся завтра… Мы — везде… и будем убивать каждого, кто станет у нас на пути…
— Я не понимаю, — только и смогла проговорить Леа.
— Тем лучше для тебя. Если бы ты понимала, тебя бы уже не было в живых… Эта еврейка — неподходящая компания для такой красивой девушки, как ты… Поняла, что тебе поручили?.. Я отпущу тебя: главное — не кричи, а не то мне придется тебя прикончить. Чертовски было бы обидно… Ладно, беги навести эту шлюху.
Мужчина грубо оттолкнул ее, вышел и не спеша открыл дверь. Дрожащая, разом ослабевшая, Леа заплакала. Она пришла в себя, лишь услышав шаги на лестнице.
— Ты что-нибудь потеряла? — спросил ее мальчик одного возраста с Шарлем.
— Нет, спасибо.
— Тогда почему ты плачешь? Ты не ушиблась?
Она вымученно улыбнулась:
— Все в порядке. Ты очень хороший мальчик.
Выйдя из темного вестибюля, Леа невольно зажмурилась от еще яркого послеполуденного солнца. Она бежала, расталкивая прохожих, которые осыпали ее проклятиями. Так же бегом она пересекла бульвар Пон-Рояль. Машины сигналили. С трудом переводя дух, она пришла в больницу. Ей указали корпус, где лежала Сара. Монахиня проводила ее до комнаты, где помещалась раненая. У двери дежурил полицейский. Он попросил у Леа документы.
— Не утомляйте ее, не задерживайтесь надолго, — сказала монахиня, открывая дверь.
В комнате царил полумрак. Штора из белого полотна слегка колыхалась от дуновения ветра, проникавшего через приоткрытое решетчатое окно. Сара, казалось, спала на высокой металлической кровати. Плечо ее было перевязано. В волнении Леа склонилась над ней. Открыв свои чудесные зеленые глаза, Сара посмотрела на подругу, и легкая улыбка тронула ее черты, отчего она стала еще красивее. Эта улыбка погасла, когда она увидела следы слез на лице Леа.
