— Ах, Катенька, я сегодня впервые поверила, что в природе существует Амур. Я сама почувствовала его стрелу, пронзившую моё сердце! Я и сейчас её чувствую вот тут. — Юлия прижала руку к груди и сладко вздохнула.
Катя с опаской посмотрела на Юлию Ивановну а огорчённо опустила глаза: видимо, что-то подобное ощутила сегодня и она. С трудом выйдя из стеснённого состояния, маленькая барышня, понимая, что у Юлии есть любовник, притом сам губернатор, сказала с детской решимостью:
— А я вот пойду завтра к чёрненькому, в жёлтом халате, и попрошу обучить меня верховой езде!
— Вместе пойдём, Катенька. Ты же знаешь, как скучно мне оставаться одной в горнице. — Юлия пытливо посмотрела на девушку и почувствовала в ней упрямую соперницу.
Туркмены разместились в левом крыле помещичьего дома, в двух комнатах, по пяти человек, третью занял Арслан. Юлия жила в правом крыле, рядом с сестрой и тёткой хозяина усадьбы. Но как бы то ни было, а джигиты, выходя во двор через гостиную, непременно сталкивались с барской челядью. Арслан в первый же вечер, когда вышел в гостиную и попросил горничную, чтобы ему заварили и принесли в комнату чай, столкнулся лицом к лицу с Юлией. Растерявшись, она тут же виновато улыбнулась ему, и он понял, что не безразличен этой русской госпоже. Вернувшись в комнату, он дождался, когда принесут чай, налил в чашку и стал думать о красивой барышне. Мысли его не заходили так глубоко, чтобы стыдиться их: Арслан пока что не имел близких отношений ни с одной женщиной. Чувства, возникшие в нём, вызывали желание угостить эту красавицу чаем или дотронуться рукой до плеча или щеки.
На другой день, как и договорились, Катенька и Юлия пришли к загону, удивив своим вольным поведением джигитов, не допускавших мысли, чтобы женщины могли вести себя так свободно с мужчинами. Катя попросила посадить её на коня и научить верховой езде. Джигиты, вопросительно глядя на Арслана, можно ли выполнить просьбу русской барышни, усадили её на коня. Юлия же в присутствии целой оравы азиатов не захотела садиться на скакуна. Видя отчуждение на её лице, Арслан осмелился, подошёл к ней.
— Юлия Ивановна, если желаете, мы вас тоже научим…
Юлия поразилась, откуда он так хорошо знает русский язык, но ещё больше обиделась, услышав, что её назвали по имени-отчеству. Капризно надув губки, она возразила, смерив с головы до ног Арслана:
— Ну. какая я для тебя Юлия Ивановна? Да и на много ли я старше? На два, ну, на три года… Зови меня просто Юля… И не на «вы», а на «ты». Простота сближает людей… Я желала бы научиться верховой езде, но не здесь, не в тесном загоне. Тут недалеко речка и лес, цветов много. Выводи двух лошадей…
Пока Катю джигиты катали на коне по кругу, Юлия с Арсланом вывели коней из загона, сели и тихонько выехали из поместья. Юлия прекрасно управляла скакуном: Волынский обучил её верховой езде. Арслан удивлялся, зачем ей понадобилось обманывать его, ведь она настоящий джигит, Юлия скромничала:
— Ну что ты, Арслан, какая из меня наездница?! Это отец ещё в детстве научил меня держать уздечку. Отец был офицером…
Выехав за околицу, они спустились к речке и тут увидели едущих следом джигитов, и с ними Катю.
— О, Боже, этого только и не хватало! — разочаровалась Юля. — Давай ускачем от них. Сворачивай в лес.
Они ехали между деревьями, углубляясь всё дальше в лес, затем слезли с коней и пошли, ведя их в поводу. Возле валежника Юлия села на траву и потянула за руку Арслана.
Издали доносилось «Ау!» — это Катя разыскивала Юлию Ивановну. Юлия начала нервничать и заговорила торопливо:
— Ты женат, Арслан? У тебя есть семья?
— Нет жены, Юлия… Отец сказал, в следующую осень купит мне жену.
— О, Боже, да какая же это жизнь — без любви? Купил — и живи себе. Любовь — совсем иное чувство. Знаешь, Арслан, я как тебя увидела, так сразу и влюбилась. А ты любишь меня? Ты хотел бы целовать меня?
— Да, Юлия, я очень хотел бы…
Издали опять донеслось: «Ау! Юлия Ивановна!», и Юлия, снова вымолвив «О, Боже!», обняла джигита и начала целовать его.
— Птенчик ты ещё, — разомкнув объятия, сказала она разочарованно, — ну, ничего, если я люба тебе, всё скоро наладится… Приходи сегодня ко мне ночью… Не бойся, в гостиной никого не будет… А сейчас пойдём, а то Катюша догадается…
Они выехали из лесу и тоже закричали «Ау!», словно только тем и занимались, что искали Катю и её провожатых. Чтобы вовсе снять подозрение, Юлия нарвала цветов и, едва Катя приблизилась к ней, тороплива сказала:
— А мы цветами занялись. В той стороне столько их, аж глаза разбегаются! Вот держи, тебе нарвала…
Ночью Арслан тихонько вошёл в горницу Юлии а, насладившись сполна, ушёл от неё повзрослевшим мужчиной…
Потекли дни, переполненные счастьем краденых встреч для Юлии и Арслана. Джигит пока не знал о её связи с Волынским. Любовница губернатора ловко обвела его, сознавшись, что была замужем за казанским иконописцем, но он уехал на заработки по деревенским церквям, и там где-то отдал Богу душу. Дни проводил Арслан возле лошадей: под его присмотром крепостные парни строили добротную конюшню на сто мест, расширяли загон для подготовки к скачкам молодых жеребчиков. Скаковое поле выбрали за околицей. Особую заботу проявляли к жерёбым кобылам, которых было восемь, и от каждой со дня на день ждали приплода, Барский дохтур немец Фридрих каждый день ощупывал кобыл и, всякий раз дурачась, пугал Арслана, говоря ему на ушко:
— Смотри, чтобы двуногая кобыла не ожеребилась — тогда несдобровать тебе… У неё такой хозяин, что от него даже на дне морском не спрячешься…
— Какая двуногая? — прикидывался непонимающим Арслан, хотя не сомневался, что дохтур намекал на Юлию. А вот о её хозяине ничего не ведал. Спросил как— то раз осторожно у Юлии, каким хозяином пугает немец. Она лишь засмеялась неестественно и успокоила возлюбленного:
— Не слушай ты этого немца. Живи пока живётся. Знаешь, русские как подпевают, когда им становится тревожно на душе: «Эх, пить будем, да гулять будем, а смерть придёт — помирать будем!»
— Я не хочу помирать, Юлия!
— А ты думаешь, я хочу! С тобой бы я три века не расставалась, слишком ты люб мне. Уедешь от меня, женишься на своей туркменке — не раз ещё меня вспомнишь. Не найдёшь ты никого ласковее меня.
— Я не буду жениться на другой, — страстно возражал Арслан. — Я увезу тебя с собой в Арзгир… Вах, Юля, какие там степи! Трава выше пояса, а небо такое синее!.. Ты поедешь со мной?
— Нет, Арслан, не поеду…
— Почему, Юля?
— Не примут меня твои родители. У вас обычаи свои, а у русских свои.
— Я уговорю отца. А если отец согласится, то и все туркмены против не будут. Туркмены Россию любят, и весь русский народ любят.
— Не надо об этом, Арслан, не береди моё сердце. Если я с тобой уеду — тебе же жизнь испорчу.
Прошло два месяца, запахло из леса осенью. Туркмены вывели коней на скачки. Собралось народу тьма-тьмущая, из всех деревень помещика Писемского съехались, чтобы взглянуть на азиатские игрища. Все джигиты участвовали в скачках, приводя в восторг крепостных и господ. Писемский сам вручал подарки победителям. Арслан выиграл платок. Ведя коня в стойло, думая счастливо: «Ночью отдам Юле». Фридрих, осматривая скакуна, опять кривенько так усмехнулся и сказал на ушко:
— Ты что, джигит, есть у тебя голова на плечах? Неужто ты и лютой смерти не боишься? Или впрямь не знаешь, что Юлия Ивановна любовница казанского губернатора Волынского? Беги отсюда, пока не поздно. Вернётся губернатор — обоих вас в землю живыми закопает или борзых натравит…
Ёкнуло и опустилось у Арслана сердце: о Волынском не раз он слышал такое, отчего всегда мороз по коже пробирал. С этой минуты он стал подумывать об отъезде.
Москва жила торжествами пребывания в ней императрицы Анны Ивановны.
Всякий день, едва начинало светать, на Спасский Крестец у Кремля вылезало духовенство всех санов и званий — попы, дьяконы, причетники. Высшие духовники сходились новостями обменяться, каких, с коронацией новой императрицы, было великое премножество. Церковники поменьше саном я особенно богомазы выносили на продажу книги духовного содержания, изготовленные, собственноручно. Народ российский на время праздников щедр душой, последнюю копейку отдаст, но покажет другому, что он тоже не лыком шит. Книги и картины покупались. И тут же с покупками обыватели шли в кофейню и кабаки к Спасскому мосту. Справа от ворот, сразу за мостом, возвышалась двухэтажная библиотека с внешними галереями в два яруса, предназначенная для торговля книгами. На ступенях её сидело и толпилось много всякого люда, но не с книгами, а с винными кружками, ибо это было самое удобное место для распития вина.
Шумела Москва и по ту сторону Кремля, у Боровицких ворот, не говоря уже о Красной площади, где было тесно от всевозможных лавок. Площадь походила больше на московский рынок — вся и разница, что не продавалось тут свиных туш и потрохов, а всё остальное — пожалуйста: пирожки и оладья, сласти всевозможные, и опять же картины и иконы, Но преображалась вдруг эта тесная людская толчея, когда разносился клич горластого глашатая: «Едет! Государыня едет!» Толпа устремлялась к Спасскому мосту, через который к главным воротам Кремля выбиралась, раскачиваясь, огромная карета императрицы, а за ней тянулся целый кортеж разномастных повозок с сановниками и генералами.
