— Стой! — закричал Сухов и побежал наперерез. Женщины, увидев Сухова и Петруху, повернули к ним. Старики остановились поодаль.
— Товарищ Сухов! — задыхаясь, подбежала первой Гюльчатай. — Старики нас выгоняют… Говорят, придет Абдулла, из-за нас всех убьет!
Остальные женщины дружно завыли.
— Тихо, товарищи женщины! — Сухов поднял руку. — Не плачьте! Никакого Абдуллы не будет! Мы вас в обиду не дадим!
Он подошел к старикам.
— Что же вы, отцы, женщин обижаете? Нехорошо.
Старики разом начали плеваться в сторону гарема, загалдели. Один, самый старый, заговорил на ломаном русском:
— Начальник, ты Абдуллу не знаешь!.. Таких, как ты, он много здесь резал… Теперь его женщины здесь — нас всех убьет!
— Не убьет, — спокойно ответил Сухов. — А женщин прошу не обижать. Это первые свободные женщины Востока. Ясно! Разойдись! — негромко скомандовал он.
Старики послушно повернулись и понуро поплелись назад.
Отряд Абдуллы двигался по пескам к Педженту, оставляя за собой желтую, клубящуюся завесу пыли. Абдулла говорил, обращаясь к Саиду:
— Мой долг — взять свой гарем. Твой — отомстить Джевдету. Другого не существует, хотя все для нас перевернулось в этом мире… Мой отец перед смертью попросил положить в могилу четки. Наивный человек. Я завидую ему.
— Мой отец ничего не сказал перед смертью, — мрачно произнес Саид. — Джевдет убил его в спину, когда он месил глину во дворе.
— Твой отец был мудрый человек, — помолчав, продолжил Абдулла. — Но кто на этой земле знает, что есть добро и зло?.. Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого его не окажется в нужное время.
Нукеры Абдуллы, как по команде, отобрали у Саида кинжал, подаренный ему Суховым, и сняли со спины карабин.
Абдулла в это время делал вид, что смотрит в сторону, раскуривая сигару.
Сухов и Петруха осматривали поселок, прикидывая возможности его обороны. Женщины хоть и успокоились, но следовали за ними повсюду, как привязанные.
— С ними нам баркас на воду не спустить, — задумчиво сказал Сухов Петрухе. — Надо что-нибудь другое придумать. — Мысль о ящике с динамитом мелькнула в его сознании. Он посмотрел на баркас и злорадно усмехнулся. — Правильно. Они сами спустят его на воду!
— Кто? — не понял Петруха.
— Скоро поймешь…
Через некоторое время Сухов и Петруха подтащили к баркасу ящик с динамитом, конфискованный у педжентских стариков.
Спустившись в трюм, Сухов прошел к движку, достал кусок бикфордова шнура, присоединил его к выхлопной трубе.
— Считай, — велел он Петрухе и запустил движок баркаса, застучавший громко и наполнивший трюм смрадным, но таким приятным для Сухова запахом горючего.
Шнур от горячего патрубка загорелся, зашипел — Петруха начал считать вслух:
— Один, два, три, четыре… — Он досчитал до сорока двух, пока шнур не сгорел до конца.
Отрезав новый кусок шнура, точно такой же подлине, Сухов повторил эту операцию — шнур сгорел также на счете «сорок два». Убедившись в надежности своего замысла, Федор вытащил из ящика несколько динамитных шашек, затем один конец шнура присоединил к выхлопной трубе, другой — к ящику с динамитом.
— Спрячь получше ящик и шнур, чтоб не было видно, — распорядился он. — И прибери здесь все.
— Теперь пускай плывут себе, — потер руки Петруха. — За кордон собрались! Заведут движок и — через сорок два… как-ак!..
— Это точно, — подтвердил Сухов и полез по трапу на палубу.
Ночь спустилась на Педжент. Четыре огромных факела пылали вокруг педжентского дворца — это Сухов установил на углах площади металлические бочки с керосином и поджег их. Отблески света трепетали, неровно освещая ночные улочки, дома, сверкали в стеклах окошек.
Сухов с крыши музея наблюдал за ночным городком, он был готов к встрече с противником. Особо тщательно он наблюдал за главной улочкой, ведущей от пустыни к городу.
… За дверью с надписью «Общежитие свободных женщин Востока» слышались ритмичные звуки бубна с позваниванием колокольчиков. Окна были глухо занавешены, горела лампа. Женщины сдвинули все койки вместе, раскидали подушки, как хотели, чтобы сидеть на них. Все они были в легких прозрачных шальварах и в коротеньких кофточках. Между шальварами и кофтами оставалась полоска голого живота. Они были нарумянены, насурьмлены, глаза их сверкали.
Одна из красоток играла на маленьком бубне, другая — танцевала на свободном пространстве пола. Женщины лениво меняли позы, но улыбок, смеха не было. Если не считать звуков бубна, стояла полная тишина…
Танцующая красотка вдруг пошатнулась, прижала ладонь ко лбу и, прикрыв глаза, в бессилии опустилась на пол.
— О Аллах! — простонала она. — Умираю, есть хочу!
Все женщины, как по команде, обернулись к Гюльчатай.
— Наш муж забыл нас, еще не узнав… Это его дело, но почему он не дает нам мяса?.. — протянув к Гюльчатай руки, сердито спросила Зарина.
— Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, сказала Джамиля.
— И даже орехи!..
— И рахат-лукум!..
Они закричали все разом, в упор глядя на Гюльчатай. Гюльчатай сидела, опустив глаза, чувствуя свое полное ничтожество.
— Может быть, она его плохо ласкает?..
— Или ему не нравится, как она одета?..
Гюльчатай подняла глаза, полные слез.
— Мы сами должны ее приготовить!..
— Хозяин больше меня не хочет, — всхлипнула Гюльчатай. — Он решил отдать меня Петрухе…
— Петрухе? — переспросила Лейла. — Это меняет дело. Тогда пусть он назначает новую любимую жену.
— Погоди, — вмешалась Зухра. — Петруха прислал ему калым?
— Не-ет, — жалобно протянула Гюльчатай.
— Тогда не считается. Ты еще остаешься любимой женой.
Женщины окружили Гюльчатай, развязали свои узелки и стали наряжать ее, отдавали свои лучшие одежды, серьги, браслеты, кольца, накрасили по-своему ей глаза, брови…
Разодетая, вся в драгоценностях, Гюльчатай стояла, сияя невозможной красотой, как и полагалось любимой жене хозяина гарема.
— Теперь иди, — сказала бывшая любимая жена Абдуллы. — И не забудь: у нас должно быть завтра мясо!
Отряд Абдуллы расположился на ночлег в балке, у колодца — костров не зажигали, выставили часовых, улеглись прямо на песок, в одеждах.
Абдулла не мог спать; он не спал с тех пор, как похоронил Сашеньку. Он уселся на вершине бархана, скрестив ноги под собой и закрыв глаза. Вновь, в который раз, он представил лицо любимой женщины, ее взгляд, ее улыбку.
Саид тоже не спал, полулежа на песке, в окружении нукеров. Он думал об оставшемся в Педженте Сухове, о смертельней опасности, которая грозит этому русскому, когда Абдулла нагрянет в городок.
Сухов спас ему жизнь, и Саид был готов отдать ему свою. Но тогда оставался не отмщенным Джевдет, и эта мучительная раздвоенность не давала Саиду покоя.
В серьгах, кольцах, браслетах, разодетая и ярко накрашенная, шла Гюльчатай по галерее музея… Проходя мимо Петрухи, спавшего на топчане у входа в обнимку со своей винтовкой, Гюльчатай прикрыла лицо и постояла некоторое время над ним, потом исчезла в темноте.
Сухов продолжал с крыши наблюдать за ночным городом.
Бочки с керосином по-прежнему освещали улочки и дома.
Послышались легкие шаги — Сухов, оглянувшись, насторожился. Рука его легла на кобуру.
В люке чердака появилась Гюльчатай, она откинула чадру и ждала, когда Сухов заговорит с ней.
— Ты зачем пришла? — поинтересовался он, убирая руку с кобуры.
— Я пришла к тебе, господин, — ответила Гюльчатай и, улыбнувшись, приблизилась к Сухову. Лицо ее освещалось сполохами пламени.
— Ты чего это так расфуфырилась? — спросил он строго.
Призывно улыбаясь, Гюльчатай шла к нему, кокетливо пританцовывая.
— Ты чего? — спросил Сухов. — Чего ты?! — прикрикнул он.
Гюльчатай вплотную придвинулась к нему.
— Ты это оставь! — сказал он, оробев: совсем близко увидел ее глаза, губы, сделал шаг назад. — Брось, говорю!
Гюльчатай вновь придвинулась вплотную, спина Сухова уперлась в балку.
— Ты что, спятила? — прошептал он.
Гюльчатай, встав на цыпочки, крепко обняла его и влепила ему в губы поцелуй, потом еще и еще… Затем она опустила руки и застыла перед ним, глядя в пол. Сухов сел на ящик, обхватив голову руками.
— Теперь все… — тихо сказал он и тут же заорал: — Ты что наделала?! — Гюльчатай подняла на него глаза. — Теперь меня надо к стенке!
— Что это «к стенке»? — спросила она.
— Расстрелять, вот что! — крикнул Сухов.
— И я с тобой к стенке, — сказала Гюльчатай. — А как они узнают?
— Что узнают? — застонал он.
— Что я тебя целовала. Разве ты им сам скажешь?
— Нет, — ответил Сухов.
— И я — нет! — Гюльчатай засмеялась.
Он покачал головой.
